Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


Страна АдРай




ЭПИЛОГ

Бывший геолог Альберт Фатов все-таки вернулся туда - в знаменитый город юности Светислав, в мертвый город, выстроенный семнадцать лет назад в чикарской тайге. Зачем, скажете? Может быть, об этом тоже знает наш полуночный ангел, но сегодня он молча летит дальше, благословляя и прощая. Спасибо ему за все то, что он уже молвил...

Альберту же пришлось долго в непогоду добираться до Северска. Но это была лишь половина пути - в срединной России уже начиналась весна, а близ Полярного круга еще свистели, поднимая снег до многокилометровой высоты, ледяные пурги, словно везде вокруг работают ракетодромы. В короткий промежуток тишины и солнечного благолепия, какое, говорят, бывает в океане во время шторма в "глазе бури", из Северска на восток, загребая лапами небеса, выкарабкался вертолет МИ-4. Вместе с Альбертом возле двух бочек с керосином сидели на железной скамейке, покуривая в кулак сигареты, два охотника с карабинами и громоздкими рюкзаками, и чуть поодаль, на мягких мешках, женщина с новорожденным, который разевал розовый ротик, но ничего в грохоте машины не было слышно. Эти люди возвращались в Чикар, поселок газовиков.

Тайга с вертолета кажется однообразной, но Альберт по своей прежней, хоть и недолгой работе в экспедиции, знал, как обманчива эта картина. Когда пешком, да с навьюченной лошадью пройдешь за день не более десяти километров без троп или по лосиным тропам, заваленными буреломом, по болотистым распадкам и засыпанным движущимися камнями склонам, нету сил рассуждать вечером у костра о красоте природы. Хотя здесь над деревьями восходят звезды бешеные, ночью птицы возятся и поют свои короткие таинственные песни, летает молча кругами огромная сова и носятся возле самого лица летучие мыши... И лишь потом, когда вернешься в город, приходят обо всем этом связные слова.

Конечно, Альберт волновался. Он знал, что Дима Белокуров скорее всего из Чикара уехал (старый друг не мог не ответить хотя бы раз! Но все же была крохотная надежда: ни одно письмо не вернулось с казенной припиской "по указанному адресу не проживает"). Но наверняка здесь остались жить многие другие геологи, с которыми Альберт и Дима когда-то в общей спешке и угаре открыли "знаменитое" месторождение, и он, Альберт, об этом написал, растрезвонил на весь СССР... И неважно, что он-то написал всего лишь крохотную заметку в местную комсомольскую газетенку, но именно на нее сослался и грохнул, как в колокол, в самой "Правде" великую новость корреспондент органа ЦК по Сибири Ф. И. Шушарин...

"Я толкнул камушек, который вызвал обвал... я был первым в этом грандиозном блефе, в этой трагической истории...Кстати, кто же мне говорил когда-то про обвалы в горах? Это не мог быть Дима... это не могла быть Неля, и уж тем более - Нина... и уж тем более - Картохо... Об этом мне рассказывал мой дед, Иван Сирота! Да, да, он бывал в песках и на горах Памира... он говорил: смотри под ноги и не шибко ногами шаркай, когда стоишь выше других, понял, нет?"

В прежние времена Альберт, возможно, уговорил бы вертолетчиков, чтобы они отвезли его, минуя слишком памятный сердцу поселок Чикар, минуя старых знакомых Альберта, прямо в Светислав, в тот самый несостовшийся молодежной городок в лиственичном распадке. Но ныне керосин невероятно дорог, у Альберта нету таких денег, еще спасибо, что досюда довезли за сотенку.

Альберт вместе с другими пассажирами соскочил из вертолета, который вздрагивая едва касался снежной полосы - лопасти вертелись, который вознести железную "муху" снова в сияющее небо. Свет ломил глаза, делал больно во лбу, словно в лоб вбит гвоздь. Альберт, конечно, не догадался взять с собой солнцезащитные очки, стол в стороне, жмурясь, глядя, как массивный мужчина в полушубке, в серебристой пышной песцовой шапке и унтах принимал на руки крохотного, завернутого в синее ватное одеяло ребенка. Затем, удерживая одной рукой дитя, помог другою рукой мягко сойти жене.

Этот толстяк показался Альберту похожим на Мишу Медведева, но он не мог быть Медведевым. Тому сейчас уж, верно, под пятьдесят, а мужчина с ребенком был румян и куда моложе.

Летчики сбросили газовикам привезенные мешки с почтой, быстро подали с рук на руки ящики с промороженной в небесах водки и, закрыв дверцу, взревев, улетели.

В наступившей тишине вдруг полусонная пышная лайка, одна из тех, что здесь валяются, неразличимые, белые на белом снегу, подошла, зевая, подняла ногу и пометила уголок одного из ящиков на снегу - цзынь... цзынь... стало слышно, как полопались от горячей жидкости сразу же несколько бутылок...

- Ё... твою мать, - заорал один из мужиков в меховой куртке и унтах, - пш-шла отсюда!..

Добрая смеющаяся лайка медленно отошла. Ящики были немедленно погружены в вездеход, и он покатил прочь. Альберт в растерянности топтался на морозном ветру, потирая рукавицей щеку, раздумывая, как же теперь ему добраться до Светислава. Да и надо ли? Не глупость ли это - пытаться лютой зимой непонятно по какой надобе пробираться по тайге туда, где никого нет и быть не может?

И все-таки он хочет там побывать. Это вопрос чести и тайного суда над собой. Придется купить лыжи и на лыжах - тридцать километров с хвостиком... сутки туда, сутки обратно. А там ночевать - у костра на снегу, как в юные годы? Нет, видимо, без палатки и спального мешка не обойтись. Но в аренду такие вещи на дают. "Делать нечего, куплю. Денег должно хватить, но ведь еще предстоит обратно выбираться, на материк..."

Значит, все же придется идти на поклон к геологам, если они тут еще остались... Помочь помогут, но могут высмеять: что ты там потерял? Фантазии юности? А может быть, в экспедиции уже другие люди работают? Ведь прошло больше десяти лет... "Да и чего мне стыдиться?! Это была наша общая ошибка. К тому же решение о грандиозном месторождении прияли до моего прибытия в партию." И все равно - сам не зная для чего, Альберт должен был пойти и построять перед бесстрашно перед "мыльным пузырем" уходящего века. А может быть, перед самим собой, тем, прежним, постоять и в чем-то очень важном для себя разобраться...

Вдруг Альберта кто-то хлопнул по спине, ладонью широкой, как лопата, да так мощно, что Альберт язык прикусил.

- Вы ч-чего?!.

Перед ним стоял с ребенком на одной руке тот самый огромный мужик в полушубке, лицо его массивное, с малиновым щеками, с щелочками глаз вновь напомнило Альберту Мишу Медведева. Незнакомец расхохотался.

- Миша, вы что ли?.. - неуверенно пробормотал Альберт.

- Не узнает! - Медведев обернулся к невысокой бледной жене. - Мы с ним вместе по тайге шастали. Много книг прочитал, больше меня, уж точно. Ты надолго?

Альберт, конечно, обрадовался Мише, но встречу эту покуда воспримал как сон. Впрочем, у них с Мишей, помниьтся, были добрые отношения, но не хотелось задерживать на морозе чету с новорожденным.

- Так... по делу... Вы езжайте.

Но Михаил не отставал.

- Помнишь, мы были дурные... я тебе завопил: Алик, мне бы шкалик... а медведица малину ела в кустах - обосралась от страха... - Медведев смешно показал язык. - Честно говорю, Лена! Так было! И так будет!.. - Он запнулся. - Только вот свою цистерну я выпил, перешел на кефир. А ты? Ты куда? Ты надолго?

Что мог ему ответить Альберт? Сказать "навсегда"? А примут ли его друзья по прежним годам? А если не они теперь здесь хозяева, примут ли новые? Подталкиваемый старым знакомым, Фатов вместе с Медведевыми сел в автобус "Мерседес" (да, здесь теперь такие ходят транспортные средства!), и они поехали в поселок.

Собственно, ехать тут всего ничего, вертолетная площадка возле самой окраины, за брустверами сугробов, - через минут пять Альберт уже входил в щитовой двухквартирный дом, с двумя крылечками, заметенный снегом по окна, - к дому прокопаны траншеи в сахарных сугробах.

После холодного вертолета и улицы Альберту показалось, что в квартире жарко, как в бане. Впрочем, нынче не надо никаких дров - вот же труба идет по стене, и он везде, этот газ: в окошко глянешь - вдоль и поперек на улицах сверкают подвешенные на железных крюках толстые колбасы ярко-желтой расцветки, по которым в Европу уходит дешевое топливо...

Старый приятель подал на стол пельмени, сели без спиртного, покушали. Жена отказалась, ушла в ванную после дороги - греть воду. Дитя спало в приготовленной ему коляске. И наконец, Альберт и Михаил негромко разговорились.

- Я у тя не спрашиваю, чё у тя болить, а у тя спрашиваю, чё ты будешь пить?.. - ухмыляясь, процитировал Медведев песенку прежних лет. - Говори, чем могу помочь.

Альберт, смертельно опасаясь насмешки, гримасничая, все-таки признался ему, что хочет добраться до Светислава.

- Ну, надо мне...

- Да что ты объясняешь?! Я ж все помню! - старый добрый приятель насупился. - Н-да. Его потом отдали ракетчикам, а им он на фиг нужен. Жили, говорят, там беглые... в восемьдесят шестом хотели чернобыльцев привезти... но за тыщи верст комаров кормить... да и работы никакой... Спалили город, разворовали, парень, кому не лень... 0н шлепнул ладонью-лопатой по столу. - У меня есть "Буран", хочешь - сгоняй туда с утра пораньше... за пару часов доедешь... но к вечеру обернись. Снова пургу обещают.

Так и договорились.

От Медведева Альберт узнал, что из старых "корешей" в Чикаре никого не осталось, кроме шофера Сергея, ну, с Аней которого Димка любовь крутил... Сама Аня уехала на материк.

- А где сейчас может быть Дима? Не слышал?

- Говорили - на Сахалине.

- На Сахалине?! А чего он туда поехал?!

Михаил только плечами пожал.

- Шебутной был всегда... Если скажут, что он теперь в Америке, - поверю. Книги странные читал... вот еще с тех пор осталась. - И он подал Альберту отпечатаные на машинке через копирку грязноватые странички, сшитые черной ниткой.

Альберт глянул с удивлением на этот странный привет из прошлого: "Карма, Медитация прощения." Да, да, в восьмидесятые годы подобные тексты были под запретом - и Блаватская, и философия йоги... Рисунок человечка, обведенный зыбкими замкнутыми линиями: эфирное тело, астральное тело, ментальное тело и пр. Красным карандашом подчеркнуто: "Среди способов, повышающих уровень комфортности проживания, прежде всего нужн назвать такие осознанные поступки, как покаяние (в том числе и церковное!), искренне раскаяние, прощение и принятие самого себя и своих близких...

Он уже тогда об этом думал! Как же болезненно, видимо, пережил историю с Светиславом! "А я? Я способен простить?"

- А Шептунов? - спросил Альберт.

- А Костю убили, - тихо ответил Михаил. - Разве не знаешь?

- Как?! Когда?

Михаил рассказал, как в прошлом году на Шептунова "наехала" некая шайка из Тюмени, требовали показать на карте, где есть золото, которое еще не разрабатывают. Константин им говорил, что в наших местах все давно открыто и расписано по артелям, но они не верили, били его цепями и ножами.

- Так... - посерел от ненависти Альберт. Это что же, новую охоту устроили в стране - за геологами?! - Я отомщу!

- Отомстили, - кивнул Михаил. - Один в бегах, один сидит, третий без яиц сейчас куда-то в Кемерово улетел...

- Это я... - Из ванной вышла посвежевшая его жена, Михаил покраснел от неловкости - вдруг она слышала? - вскочил:

- Алик, если хочешь - идите! После дороги хорошо...

И Альберт, чтобы не мешать им говорить, целоваться после разлуки, над ребенком ворковать, побрел в ванную и долго стоял под горячим душем, размышляя о жестоком времени и о своей кривой судьбе. Ничего, он докажет, что не предавал и не собирается предавать братство геологов! Он покажет рэкет современной сволочи! Только вот остается малость - распроститься с юностью...

Альберт, конечно, заявил Михаилу, что ночевать уйдет в гостиницу, но старый приятель обиженно заплескал ресницами. У них, у Медведевых, имеется вторая комната, которую они держат для матери (обещается прилететь пожить), там кровать и все, что надо для покойного сна.

Ночью Альберт спал и не спал, ему было неловко хоть и через дверь слышать их шепот, треск кровати под могучим телом Михаила, и чем они занимались... до онемения старался лежать, не шевелясь, на столь же скрипучей кровати, чтобы не побеспокоить их...

Вспомнилось вдруг, как сам когда-то неподалеку от Чикара в тайге, под кустами дикой цветущей черемухи нагишом, кормя комаров, пытался безуспешно заняться любовью с поварихой Люсей... веселая толстушка, она давилась смехом и шлепала себя по бедрам, а он себя по заду... И стыдно наготы своей перед звездами, и мучительно-сладостно: сейчас, сейчас...

После своей злосчастной университетской любви Альберт долго не мог найти девушку, в которую влюбился бы по-настоящему. Словно мстя Неле, он с таинственной (или сатанинской, как ему казалось) усмешкой поначалу выбирал для кратких ночных встреч женщин далеко неюных и внешне чем-то похожих на Нелю - скуластеньких, невысоких, с тенью усиков над губой. И чем старше была очередная любовница, тем более мстил на расстоянии Альберт Неле - ага, ты вот какая стала старуха!

Но так как ему все же стыдно было окунаться в темную чужую жизнь, он делал это всегда - или почти всегда - пьяным. Поэтому и не получалось быть настоящим наездником, говоря словами сладострастного Гарсиа Лорки, который, впрочем, как выяснилось позже, принадлежал к сексуальным меньшинствам...

Лишь явление Ниночки Картохо в его судьбе, а потом желтоволосой Дины помогло Альберту обрести уверенность. Как она сейчас, родная? Ничего. Мы уже другие. Мы ничего не боимся. Мы никому не должны.

Они спрашивают: кто за нашей спиной? За нашей спиной есть, есть люди... Отец приписал в тетрадке, сбоку, красными чернилами: "Ne lgi, ne boysya, ne prosi!"

Да, только так.

Утром Михаил выволок из жестяного гаража с маленьким подвесным замком (видно, здесь воров на такую мелочь до сих пор нет?) свой тяжеленный, сверкающий красными и синими полосами на боках "Буран" с лыжами, завел его, показал, хохоча, Альберту, где у него какие "пипки"... да все как у обычного мотоцикла, только не дай бог порвется гусеница... а так посмотреть - красив и силен, ревет и рвется вперед.

- Главное, ребята, сердцем не стареть... - смеялся Михаил. - То есть, главное с обрыва в яму не слететь... боюсь, не вытащишь.

- Я медленно, - кивнул Альберт.

Михаил сунул ему в рюкзак бутылку водки, буханку черного хлеба, кусок масла, луковицу. Альберт опоясался патронташем, подвесил нож, взял в карман по настоянию Михаила гусиного жира, надел поверх меховой куртки старый полушубок Михаила, натянул его же унты (они едва ли не доходили до паха), забросил за спину его карабин, нацепил на глаза мотоциклетные очки и покатил, наконец, по Второй Полярной улочке мимо горы пустых железных бочек и вывороченных с корнем лиственниц на восток, в сторону сияющего над серой тайгой Седла - так называется сопка, за которую надо перевалить, чтобы попасть в памятный город юности.

Как ни отворачивайся от морозного ветра, он, как пламя спички, жжет лицо. Очки, которые дал другу Медведев, хоть и с защитной пластиковой опояской, мало спасали. Отъехав в тайгу, Альберт остановился и, достав баночку с гусиным жиром, намазал себе щеки и подбородок.

Пока перед ним был зимник, ехал быстро, лихо, празднично, вздымая за собой тучу сверкающего снега. Но вот начались сугробы, и Альберт по ним поскакал как по ступеням (почему-то вспомнился фильм Эйзенштейна "Броненосец Потемкин" со знаменитой одесской лестницей). А когда замелькали из снега верхушки кустов, а кое-где и локти сломанных деревьев, - приходилось мгновенно наклонять снегоход в ту или иную сторону и выворачивать, уводить от опасного столкновения...

На Седло Альберт вполз на этой ревущей каракатице часам к одиннадцати, весело подумал: вниз-то проеду еще быстрее и, как на зло, считай на ровном месте завалился боком в какую-то рыхлую прорву... Снег на горе обычно жесткий, обработанный ветром, и Альберт, что называется, утерял бдительность - в затишье бурелома слева, куда он направил "Буран", сугроб оказался мягкий, как пух, да над глубокой ямой, и он туда ухнул со всею металлической тяжестью. Подвело и отсутствие опыта: если бы Альберт не убрал газ, а наоборот поддал, то, может быть, на скаку машина бы вытащила его.

Сойдя со снегохода по пояс в белое месиво и газуя, пытаясь вытащить "Буран", выталкивая его и рискуя остаться позади в снегу, если вдруг машина вырвется и улетит, Альберт взмок и выдохся, нахватал унтами снега. Когда чудом удалось выползти вместе с машиной из ямы, Альберту надо было, наверно, разжечь костер, вытрясти унты и заново обуть, да и меховую тяжелую одежду посушить, но он спешил - он это сделает потом, внизу!

И торопясь, вместо одного распадка съехал в другой, в Змеиный. Он не сразу понял это, а только через час-полтора - увидел отвесные, срезанные человеком склоны и понял: да это же карьер, в котором брали песок для строительства. Еще не хватало Альберту сверзиться в пропасть похлеще... Значит, надо брать круто влево и искать за перевалом низину с городом.

Солнце сияло, зависнув низко над тайгой, оно вот-вот уйдет - день в этих краях весною пока что короткий.

- Черт побери, - начал вслух ругаться на себя Альберт, - я ведь могу заблудиться.

И вдруг подумал: а вот остаться здесь от страха перед жизнью... и окоченеть... Но как же так? А Дина? Он же ее любит. А сестры? И они его любят. Он их единственный брат. А отец, отец? Он передал сыну не просто тетрадь, которую Альберт носит теперь за ремнем, возле тела... Он передал сыну несколько своих незавершенных, мучительных дел, и кому, как не сыну, довести их до конца?!

В тетрадке описан случай, как в тридцатые годы коморгом в сельхозтехникуме была избрана башкирка Роза Амутбаева. И что один из комсомольцев прочел письмо, адресованное ей. Отец девушки, находясь в дальнем Красноярском крае, предупреждал ее быть осторожней...

"Прочитав письмо, - писал Булат Фатов, и эти его слова до буковки помнил сын, Альберт Фатов, - я возвратил его комсомольцу и сказал: положи туда, где брал. Он ответил, что будет сделано..." А сам сделал всё, чтобы органы ОГПУ узнали подробнее о синеглазой Розе. И через месяц был получен ответ: девушка, которая учится в техникуме, по дороге к месту ссылки сбежала, ее не смогли найти, сообщали настоящую фамилия "Амутбаевой", имя и отчество. "Дочь кулака исключили из комсомола и из техникума, а после отправили туда, где находились ее родители."

Отец-отец! Он заглядывался на девушку, а она была равнодушна... Но не через чекистов же мстить?! Или то, что она была дочь ссыльного, уже лишало ее в глазах Фатова-старшего права на счастливую учебу? А если бы полюбила? Понял бы, простил бы? Маму-то он же полюбил? А она ведь тоже из семьи ссыльных?..

Признание отца терзало Альберта, потому что и сам он в жизни порой совершал поступки, основанием для которых была месть за нелюбовь людей к нему. Еще в школе толстяку Славке, издевавшемуся над слабым Аликом на переменах, он подбросил в ранец дохлого ужа... О, как визжал перепуганный Славка! Как девочка визжал! А когда Альберту изменила Лена, его первая и недолгая жена, он, уходя из квартиры, насыпал ей в постель целый пакет муравьев (выкопал муравейник в лесу). Впрочем, были и посерьезнее поступки... еще совсем недавно... Забыть и никогда более не повторять!

Так вот, отец твердой рукой приписал: "...не потому ли я так легко бросил эту девушку в руки карательных органов, что она при мимолетных встречах в техникуме с усмешкой встречала мой взгляд?.. Но с другой стороны, - писал он, - студент, прочитавший письмо ее отца, мог рассказать кроме меня еще кому-нибудь? И если бы меня потом спросили товарищи по классовой борьбе, что бы я ответил, почему дрогнул? Нет уж, если отец ее кулак, и народ проголосовал... нет!"

Какая дикость! Какая глупость! Какое горе!Попытаться бы Альберту найти эту красивую башкирку, которую по вине отца выслали в Сибирь... Но где она сейчас может быть? Вернулась старухой на свою родину, в Уфу? Или осталась в Красноярском крае? А может быть, ее уже нет на свете?.. Но кто-то же есть живой из ее рода?..

"А еще непременно, хоть до какого-нибудь результата поискать братьев матери... Отец их не нашел, Ерусланов не нашел - может, я найду? Этот наш корень совсем сгинул где-то на дальней стороне... Слава Богу, жив дедушка Иван Сирота, но где упали мои татарские деды? И почему так рано - я даже не помню про них? Нищета, оспа, голод?.. Я ничего не знаю, ничего!

Отец однажды прочел мне страшные стихи Тютчева:

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Всё зримое опять покроют воды,

И божий лик изобразится в них!

И я никогда не забуду, как отец горестно добавил: а у нас на улице в луже России отразится разве что морда пьяницы...

Но если вдруг и нет его, всевышнего, незримого, так внутри каждого из нас живет существо пострашнее солитера - совесть человека. Нет, нельзя тебе пока что погибать. Даже красиво погибать."

И Альберт газовал, в рокоте и вихре снега по крутой дуге объезжая пихты и ели, радуясь силе мотора, и выскочив на склон, не сразу признал открывшийся ему распадок с погибшим городом, потому что весь он был занесен снегом, весь!

Но ведь город комсомола тут! Здесь Светислав! Вон же, вон видны пара острых крыш с погнутыми прутьями антенн - это, конечно же, крыши бывших двухэтажных официальных зданий - горкома КПСС с библиотекой и милицией, и горкома ВЛКСМ с молодежным клубом и кинозалом. Они из кирпича, они сохранились. А деревянных одноэтажек не видно - они под снегом? Или в самом деле их давно сожгли?

Альберт съехал вниз по мерцающей снежной целине, сошел с "Бурана" и снова утонул едва не по горло в пышных глубинах. Лопаткой, притороченной к "Бурану", поскреб из странного любопытства вокруг - пустота, пара черных бревен... Может быть, бомжи тут грели руки, а то и зэки в бегах жарили кого-нибудь, если зимой...

Не было видно под снегом, как красиво расположился город Светислав на месте слияния двух речек. Живая вода делила его под углом 120 градусов на три части, три проспекта - Коммунистический, Комсомольский и Пионерский - бежали от высоких окраин к центру.

Дома барачного типа, но кое-где и с башенками, с верандами (для молодоженов, передовиков производства) были выстроены торопливо, наскоро, из местного дерева - кедра и лиственницы, практически без фундамента, лишь вот эти два сохранившихся корпуса посадили на каменное дно, и именно они не перекосились, не рухнули. Возить сюда бетон и кирпич вертолетами далеко и дорого, строить же в тайге бетонный завод - не было времени, требовалось срочно, сверхсрочно отрапортовать к очередному съезду о том, что на карте СССР появился новый молодежный город.

И был на съезде партии под красными знаменами рапорт пионеров перед ликом генерального секретаря ЦК, звенели стихи Маяковского:

- Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!

"И у Маяковского про сад..." - подумал почему-то лишь сегодня Альберт. Но здесь садить сад не было необходимости - вокруг тайга с дикой смородиной и малиной, с грибами и брусникой...

Камень для двух фундаментов и для каких-то памятников (да, да, они тоже где-то здесь стоят? Кажется, Гагарин... Олег Кошевой... еще кто-то...) брали в карьере, куда чуть не слетел час назад Альберт. Впрочем, по небесам кое-что необходимое сюда перебрасывали - стекло и цемент, железный лист, книги Ленина, Брежнева, подшивки газет... Да, и рояль, рояль привезли, интересно, увезли ли? Говорили, что подарок ЦК - "Стенвей"!

Наверно, увезли. Когда выяснилось, что никакого грандиозного месторождения в этих недрах не имеется, неделю здесь гремели моторы тягачей. А потом в тайге стало тихо, как три месяца назад. Город бросили и ушли. Без шума, без рапорта, закрытым решением властей. Никому не нужен мертвый город на пустой породе да еще в таком отдалении от железных дорог и судоходных рек....

Альберт подъехал к кирпичному дому с жестяной крышей, оторванной от стропил и свернувшейся, как свиток небес в откровении Иоанна Богослова. Окна выбиты, на кирпичном торце сажей или черной краской написаны хулиганские короткие слова...

Альберт горестно ухмыльнулся. Но что это? Что-то вроде трещины... ба, да здесь же встроена в камень плита?! Господи, да ведь в такие ниши комсомольцы когда-то закладывали письма, обращенные к молодежи будущего? Небось, уже и здесь письмо давно выковыряли да под хохот спалили, как это сделали в Екатеринбурге парни в черном?

Однако, приглядевшись, Альберт увидел - нет, никто эту плиту не тревожил, надобности не было. "А вот я возьму да сам достану письмо... я ведь уже в новом почти веке... Я тоже принимал участие - если не в разведке месторождения, то в сочинении письма... во всяком случае, моя подпись тоже где-то тут стоит... Я тебя породил - я тебя и убью! Вот почему я сюда рвался! Вот от чего мне хотелось избавиться - от юношеских соплей, от этой гнилой романтики Я уже другой!"

Он подъехал ближе на "Буране", встал на его сиденье, подтянулся - попробовал выбить плитку кулаком в рукавице - не получилось. Достал нож, но бесполезно - плита закреплена хорошим цементом. Наконец, Альберт вспомнил про сумку с инструментом, вынул длинный разводной ключ и принялся тюкать по бетонному гнезду.

И крышка вдруг хрустнула и упала верхней половиной вовнутрь. Жадно протянув руку, Альберт вынул ее, повернув по диагонали, из темного гнезда и затем другой рукой вытащил свернутую в рулон бумагу. Она была запакована в полиэтилен и обмотана крест-накрест красной шелковой ленточкой.

Альберт лихорадочно зубами содрал ленточку и, скалясь, как волк, заглянул в листы.

Да, да, это письмо тех самых времен! "Молодежи ХХI века!" Сунул за пазуху и газанул прочь - надо торопиться, темнеет. Сейчас он распалит на перевале костер, бросит рулон в огонь и торжественно, скрестив руки на груди, с саркастической усмешкой сожжет.

Но, отъехав от занесенного снегом несчастного города, Альберт остановился, подумал: "Не дело!.." и развернулся назад. Снова подкатил к стене горкома, достал послание.

Крупные каллиграфические буквы были видны и в полутьме тайги. Глаза выхватывали среди риторических строк в рифму более или менее осмысленные строчки:

-...Словно нельму, прозрачную, плавную,
ну, немного потяжелей,
мы из левой ладони в правую
перебросили Енисей.
А теперь пришли - в это логово!
Кто-то ждал - перемрут на корню!..
Да, мы здесь умирали от голода
по любви, по стихам, по огню!
Но не лучше ль построить собственный
лучший город на всей земле...

Дальше, дальше!

Про мещанские ваши бусы, герани - полноте!
Как мы шли в комарином тумане - помните!

И т.д., и т.д. Чушь, конечно! Но почему хочется дочитать?!

Потомки, слушайте! Мы говорим!
Мы жили честно, наша совесть чиста!
И это не только наших кострищ дым -
мы город построили голубой, как мечта!
Мы верим, вы наше продолжите дело!
Войдете в любые чащобы смело!
Вы вспомните: вот была молодежь!
Кто скажет, что жили мы скучно, - ложь!

Дальше!.. Тут другой лист подклеен.

Потомки! Это письмо да будет для вас талисманом.
Желаем вам счастья и веры в добро.
Пусть вы за толщею времени, как за бураном,
мы видим вас всех в лицо все равно!
Красивые и молодые! Мы были точно такие ж!
Вы умные, вы поверите - мы тоже были солью земли!
Так пусть наш город не утонет в веках, как Китеж.
Мы сюда
          навсегда
                    пришли!!!

Текст на трех листах, написан каллиграфическим почерком, с "пушкинскими" завитушками, а подписи внизу идут столбцами мелко, вплотную... наверное, подписалось комсомольцев пятьсот... Где-то здесь ближе к концу и росчерк А. Фатова... вот, да, да... и начальник отряда Шептунов приложил свою стремительную руку... только Димка Белокуров, исходя из высших буддийских, что ли, соображений, не рвался в "подписанты", избежал быть соавтором великого послания...

Через пятнадцать лет Альберт вновь держал в руках эти готовые разлететься на морозном ветерке бумажные полосы... Но почему, почему он должен стыдиться этого письма? Стишки наивные, но дело же не в них?! Желание докричаться сквозь толщу времени до молодежи иного века разве столь уж смешно и глупо?

Ну, был официоз, были толстяки в Кремле, спившиеся и безнравственные, с трудом ворочающие языком... Но неужто весь народ, вся молодежь были безмозглые идиоты? Да, с волнением вступали в пионеры и комсомольцы, не смотря на то, что и мать и отец весьма прохладно говорили на эту тему... но и не возражали ведь! И с трепетом в груди шли учиться, летели за тридевять земель открывать неизведанное... и города "голубые" строили... Пели:

Снятся людям иногда
Голубые города...

Но ведь и строили! Ну, с этим городком не повело, но ведь осталась Тында с БАМом, сейчас "железка" оказалась нужна, осталась Мессояха с гигантскими запасами газа... а месторождения тюменской нефти - и россыпь тамошних городов?.. Альберт хоть немного, да был при сем..

Нет, он не имеет права сжигать это огромное письмо, он сунет его на место. А уж захотят молодые люди (именно молодые!) из будущих десятилетий когда-нибудь прочесть или не захотят - это их право, их выбор...

Альберта замотал рулон в разодранный полиэтилен, накрутил сверху крест накрест синей изоленты из сумки, положил свиток в нишу, поместил на место плитку, но она теперь не держалась - западала вовнутрь. Вспомнил: есть клей "Момент", достал, но на морозе клей оказался вязким, с трудом выдавил. Обмазал крышку, жирно вывалил золотистый мед по краям и попридержал ее с минуты две в ее гнезде - кажется, не выпадает. Клей как-нибудь прихватит. Когда в тайге потеплеет, он и вовсе сработает, намертво закрепит...

Уже по ночи Альберт катил вверх по старому следу, то теряя его, то выскакивая на него. В мутном небе мелькал косой усмешкой полумесяц. И не было звезд, и не было ангела полуночи... Или ему так казалось? С легким страхом подумал: если сейчас махнет белым платком пурга, он не найдет дороги. Но ему везло - ночь была тихая, и перед рассветом, в два сорок он вернулся в Чикар, к дому Медведевых. Не будить бы их, но к утру мороз взбесился, лицо онемело, Альберт только сейчас ощутил, как он промерз, стал, словно сосулька...

Чуткий Михаил в постели услышал рокот "Бурана", выскочил в майке и трусах, накинув на плечи полушубок, встречать друга.

- Ну, как?! Заходи!

Шепотом извиняясь, Альберт, еле и тяжело переступая ногами, как киноактер Шварцнеггер, прошел в жаркий дом. И по готовой постели и отсутствию детской коляски понял: сегодня хозяева спят в "маминой" комнате. Значит, здесь ждали его.

- Я сказал нашим, что ты вернулся... - дохнул в ухо Михаил.

- И как?! - Альберт, мучительно оскалясь, замер. Помнится, многие обиделись на его исповедь... зачем, мол, раны бередить?! И прославил, и ославил!

- Всё путем, - кивнул старый приятель. - Если надо, проведу дополнительную беседу. Ты никогда первым в котел за куском мяса не лез. Моего тезку не встретил?

- Тезку?! - Альберт не сразу сообразил, что Михаил спрашивает про медведей.

- Нет. Спят, наверно.

- Да ходит тут один шатун-бедолага... никак не пристрелим... - как бы извинился Михаил.

По его настоянию, Альберт разделся прямо у дверей (оба слоя одежды мокрые, в ледяных пластинах и прутьях) и полез в ванную, под кипяток.

Когда вышел, Михаил налил ему стакан водки, Альберт выпил ее как воду под восхищенным взглядом друга (тому нельзя!) и лег спать, закутавшись с головой. Как хорошо, когда есть... когда еще остались родные люди...

Вместе когда-то мечтали о невероятных открытиях, о славе. И что же, будущая молодежь их высмеет?! Не должна, не посмеет... они же не роботы с лампочками вместо глаз... наверное, и у них будет своя романтика...

А Светислав... ведь в каком волшебном месте стоит! Почему он должен умереть? Может быть, его можно возродить к жизни, пригласить туда, например, через телевидение всех бездомных детей России? Как говорит дед Иван: "Сироты всех стран, соединяйтесь!" Но ведь мало собрать людей... нужна работа... Неужто не найдется? Не может же быть, чтобы в недрах там ничего не было! Не обязательно же - стратегический страшный металл??

А еще позвать туда всех, кто из Чечни вернулся и кому некуда пойти... это сильные люди... того же младшего Ивана Сироту... они с Альбертом вместе могли бы вдохнуть жизнь в этот город... Какое название! Костя Шептунов рассказывал: Политбюро не сразу согласилось на Светислав, а предлагали Брежнев, Черненко, Сусловск... Как хорошо, что отстояли!

Или сохранить именно руины, как дурацкий музей, горестное наглядное пособие нашей слепой веры и нашей вечной спешки?..

"Нет, что-то не о том я сейчас думаю. Александр Блок писал: "Заветная мечта всегда сбывается. А если не сбылась, значит, не очень и хотел." А о чем мечтал я? Разве не мечтал о собственном ребенке? Разве не мечтал если не город, то хоть дом крепкий и светлый собственноручно построить? И дерево посадить? Разве не очень я всего этого хотел?

Получается, надо честно сказать: до сего времени и не очень... не так, чтобы искры из глаз... Но еще не поздно? Ведь не поздно? Господи, аллах, Иегова... кто там над нами... помогите мне не слететь с земли, и сделать то, что сейчас я очень хотел бы сделать. Я уже другой. Я сильный.

Я еще не отплатил добром всем, кто делал мне добро: сестрам, Дине... Ниночке Картохо, да, да... и Диме... Диму я найду обязательно... пора... Завтра же дам телеграмму в геолком Сахалина:

АУ, ДРУЗЬЯ, АУ,
В КАКИХ ЖЕ ВЫ ТРЕХ СОСНАХ?
ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО,
ПОКА Я ВАС ЗОВУ - АУ!

Эту песню когда-то вместе горланили в темной тайге. Самое время нам встать, как однажды во время драки, спиной к спине.

И Еруслановых навещу... Вдруг надо чем помочь? Любовь Степановна жива еще, наверно?.. А дед Иван Сирота, наш дорогой смешной дедуля с нашей тетей-бабушкой... Да господи, сотня чудесных людей вокруг меня, кому я по гроб жизни обязан... Я смогу. Я уже четвертый день другой."

Альберт вспомнил слова, вполне серьезно сказанные ему Станиславом Петровичем, когда они в последний раз виделись у изголовья больной мамы. Мол, если хочешь, я тебя отправлю в Испанию, там безопасней...

Нет, Альберт никогда Родину не покинет. Здесь не получится в геологии работать - в любом другом месте приложит к любимому делу руки свои.

И разве не вся Россия - его дом?




Конец.



Ст. Матвеевка, Казань, Красноярск, Норильск.
1987-2002 г.г.



Оглавление




© Роман Солнцев, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Словесность