скоро собраться снегу в земную горсть,
рваться о белые пальцы, звенеть, а пока
осень настала, дождей золотится гроздь,
и - облака, облака, облака, облака...
небо стоит в изголовье осенних вод,
мать, улыбаясь, младенца к груди привлекла,
ветер мелеет, а лист по воде плывёт,
как золотая рыба, за облака...
о, будет ли длиться - и ныне - "помилуй",
живым - на устах,
как всё обрывается - в крайностях мира
и в голосах.
с бумажным листком говорливым мы сверим
возможности строк,
лишь то вдохновенно, что вызвало время
в бессмертный свой срок.
но вечность - укромна, как свитки энигмы,
да мир - балагур,
о, как обрываются - в небо и в книгу -
мечта и лазурь.
и нам лишь дано обозначить приметы
числом аллилуй,
о, как обрывается - в длительность эту -
один поцелуй.
И звёзды пасли туман,
Как снов появились Дивы,
И время сошло с ума,
Пространство собой раздвинув.
В бездонный туннель зеркал
Скользнув голубою нерпой,
Сквозь корни планетных скал,
Почуяв текучесть неба,
И, сбросив покровы тел,
Я звал Тебя белым светом,
Я звал Тебя белым цветом,
И Ты отпускала ветры
В немыслимый их предел.
И Ты отпускала звуки
За край золотых музЫк,
И я забывал язык
Звучащей во мне разлуки.
что нам зима отныне, ответь мне, Лада,
нет никакой зимы, никакого сиротства,
там, за окном, дымится сладчайший ладан,
крылья мерцают декабрьского алконоста.
слышишь, как он летит в семизвёздных милях,
только метель - направо, метель - налево...
только декабрь превращается в белые лилии,
в белые вербы, шиповник, омелу, клевер...
Когда я вижу птичью стаю
Над златолиствием земли,
Я - журавлиным - прорастаю,
Во мне - тоскуют журавли.
Я вижу сверху - дым и крыши,
И словно жизнь - поля, поля...
Но сердце камерное дышит
Мечтою вечной журавля.
Здесь каждой птице, словно в почесть,
Найдутся пища и приют,
Из человечьих одиночеств
Лишь журавлиные - поют.
назови наваждением и пусти
по воде соломинкой золотистой,
к ней такие приблизятся небеси -
утешать, дышать, по пятам брести,
утопая в нотах, молитвах, числах;
признавая, словно вину и боль,
эту дивность, данность - на все светлицы,
эти вербы, верески, зверобой,
фиолетовый сумрак да голубой -
вот и всё, мой милый, что ныне снится.
как промельк перистого облика,
к зрачку - одно прикосновение,
что было ангельского - в облаке,
что было облачным - мгновение,
ещё в забвенье - не успевшее,
ещё чертами - не примятыми,
но как оно меня утешило
воображенными объятьями.
истлеет в снах увековеченных
разоблачение осеннее,
но на мгновенье было встречено
моё мелькнувшее спасение.
в эту пору медленно вечереет,
и вода становится таусинной,
и сквозные речи свои деревья
прикрывают тенью большой сурдины.
в эту пору медленно Слово, ибо
зверь бредущий Слову беззвучно вторит,
даже птица надела обличье рыбы,
даже рыба надела обличье моря.
в эту пору зримое - до предела,
и к воде уводят иные знаки,
и темнеет в небе сухое тело
белой-белой лодочки из бумаги.
Тебе ли на подол подснежник невесомый
Или лилейный шарф на тонкое плечо.
Не опускайте глаз, светлейшая персона,
Я в десять тысяч солнц тобою облучен.
Рассыплешь сон рябин на снежные подушки
И расстегнешь корсет прелестнейшей беды.
Ты будешь средь пещер - бездоннейшей и душной,
Ты станешь средь мостов - прозрачнее воды.
Нежнейшего лица тишайшая иконность,
Вишнёвые шелка под пояс золотой.
И где-то над землей - небесная корона,
И где-то на земле - веночек с бирюзой.
Оба были рождёнными осенью рыжею,
Их души знали язык облетевших листьев.
Их души шуршали и шелестели, что выживут.
Ведь всем надо как-то выжить - такая истина.
Оба любили от одиночества прятаться -
В рюши дождя и вЕчера тёплый пыжик.
Оба боялись багровых закатов и пятниц.
Ведь нужно ж чего-то бояться, чтоб как-то выжить.
Оба читали мысли шумливого города,
Город за это злился и фыркал лужами.
Они целовали ладони осеннего Господа
И говорили, что как-то иначе им нужно бы.
Они выбирали надежды всегда последними -
Те, что дрожали на ветках ноябрьской ночью.
Ах, да... они не умели совпасть во времени
И потому разлетались поодиночке.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
