Дилан Томас (27 сентября 1914, Суонси, Уэльс - 9 ноября 1953 г., Нью-Йорк).
В поэзию он ворвался стремительно, поражая искрометным языком и метафоричностью. Дилан Томас (1914 - 1953), один из самых выдающихся английских поэтов XX века, занял в английской поэзии совершенно особое место, разительно отличаясь и от так называемых поэтов-"оксфордцев", стремившихся к простоте и ясности поэтической речи, и от усложненной интеллектуальной поэзии Т. С. Элиота. В плане же образном, ритмическом, лексическом многие исследователи творчества Томаса прослеживают влияние на него Джона Донна, поэтов-метафизиков, гениального поэта XIX века Джерарда Мэнли Хопкинса, который ввел в обиход английской поэзии так называемый "прыгающий" ритм (sprung rhythm), своеобразный тонический дольник, в котором равное количество сильных ударных слогов, а число безударных и частично или слабоударных в строке варьируется, в основном от одного до четырех.
Дилан Томас прожил короткую и яркую жизнь. Природа не поскупилась, одаряя его: блистательный прозаик, рассказы которого отличает богатство языка, свежесть и необычность образов, раблезианский юмор, а "Детское Рождество в Уэльсе" считается классическим рождественским рассказом. У него был звонкий, раскатистый баритон, он был замечательным чтецом и с удовольствием читал свои любимые стихи - от английских баллад до современных ему поэтов, впоследствии из этих стихов была составлена антология "Выбор Дилана Томаса". В пятидесятые годы Дилана Томаса неоднократно приглашали в США, в одну из таких поездок он выступил сразу в 40 университетах и записал несколько замечательных грампластинок, в которых только один голос передает и колоритность его натуры и богатство его поэзии. Он был ведущим третьей программы Бибиси, и в годы войны передачи его слушала вся страна.
"Хорошее стихотворение, - говорил Дилан Томас, - это вклад в реальность. Мир не может остаться прежним после того, как в нем появилось хорошее стихотворение. Хорошее стихотворение помогает изменить форму и значение вселенной, помогает расширить знание каждого о себе и о мире вокруг него". Дилан Томас трансформирует миф, наполняя его одновременно космическим видением и вдыхая в него земную жизнь. У Дилана Томаса силой, разделившей свет и тьму, ад и рай, вдохнувшей жизнь в бытие и мощь солнца в мозг, является любовь во всех ее проявлениях - от плотской, чувственной до мистической.
Сиять ли фонарям, чтоб лик святой
В восьмиугольнике чудного света
Увял, но и влюблённый мальчик пусть
Не раз оглянется, чтоб в грех не впасть.
Из плоти созданы черты, укрыты тьмой,
Но пусть настанет ложный день, в тот час,
Когда поблекшие пигменты с губ ее спадут,
Свивальник мумии откроет древний бюст.
Мне жизнь сказали сердцем выверять -
Беспомощно оно, сродни уму;
Мне жизнь сказали пульсом выверять,
Чтоб ход событий изменять, когда
Он участится и с землей срастется крыша,
Мчусь, обгоняя время, господина
Безмолвного, чью бороду колышет
Египетский пустынный ветр.
Одно и то же мне твердили много лет:
Грядущее увидит перемены.
Играя в парке, я подбросил мяч,
И он пока ещё не приземлился.
Я рвался уйти прочь
От шипенья избитой лжи,
Когда древних ужасов плач
Затянувшийся стократ страшней,
Если день падет с гор на дно морей.
Я рвался уйти прочь
От приветственных долгих речей,
От кишащего духами воздуха
И на бумаге тех призраков отзвука,
И от грома призывов и примечаний.
Я рвался уйти прочь, но боюсь,
Что вспыхнет от горящей на земле лжи
И громыхнет взрывом недожитая еще жизнь,
И, расколов воздух, зренья меня лишит.
Ни от древнего ужаса ночи надо мною,
Ни от того, что шляпа расстанется с головою,
Ни от сурово сжатых уст того, кто встретит,
Не страшусь упасть на крыло смерти.
Полуулыбка и полу-ложь
Не всколыхнут во мне смерти дрожь.
"Плоть на костях ищи, пока плоть есть,
Припав к молочным двум холмам, испей
Веселый сок, напиток мозга сей,
Пока не сморщится грудь женщин, как
У ведьм, и выглянет нагой костяк.
Сын, не тревожь покровы эти днесь,
Когда ж остынут в камень дамы, здесь
Над клочьями ты рог из роз повесь.
"Восстань же против пут луны, завес
Парламента небес
И козней царственных морей,
И диктатуры дня и ночи,
Самодержавья солнца, власти прочей,
Всесилья крови, плоти и костей,
Коварной кожи, червя - ни один
Убить его не в силах смертный, сын".
"И голод утолен, и жажда тоже,
А сердце треснуло напополам,
И в зеркале лица осколок грубый,
Ввалилась грудь, от поцелуя губы
Увяли, приняла меня за мужа
Девчонка, подарив мне смех;
Я уложил ее, сказав про грех,
И розу положил к ее ногам.
"И неподвластный человеку червь,
И муж, которого не емлет вервь,
Восстали против грез отца теперь,
И хрюкает свинья, тот красный зверь,
Которого мне должно усмирять;
Я, как дурак, не стану убивать
Девчонку, солнце, милость, благодать,
Ни сладость пробужденья омрачать".
Луна во власти ночи до сих пор,
Диктует небо нам закон, царя,
И царственно вещают нам моря,
Меж тьмой и светом не смертелен спор -
Они одно. Идти войной
На солнце! Воевать с судьбой!
Несушке, пауку дать бой, -
Пока не будешь смертью взят,
Все это отмени, возьми назад.
Тогда мой неофит,
Ребенок белокровный,
Коленопреклоненный,
Под колоколом скал
В двенадцати морях-учениках омыт,
И вот клепсидры зов
Зеленый день и ночь призвал.
Улиткой Море, мой гермафродит,
Ползет к Нему на палубе страстей
Ужасных средь горящих кораблей,
Когда взобравшись на девятый секса вал,
К скале зеленой света муж воззвал.
Из лабиринтов этих,
Проулков чешуи в прилива нитях,
Из лунных пут в равнины городов,
Над рыбьими домами
Со свернутыми парусами -
Из ада, выберется кто, не угодив
В Его зеленый миф?
В зернистой соли фото -лишь печаль,
Как в зеркале, любовь в Его холстах,
И человека, и кита,
Зеленый мальчик видит, как Грааль,
Сквозь пламя и спираль, плавник, вуаль,
Проходит время по тропе холста.
Тщеславие мое заснял
Порывом ветра между скал,
На пальцах изъясняясь в этом свете,
Из дома и площадок дети
Идут к воде гурьбой,
И мальчик в маске, безголов, бредет,
И крутится кино по часовой,
Как круг озер, все сцены, втайне,
А после хлынет на экран прилив,
Любви возникнет образ на экране,
Пока он мышцу сердца не порвет,
Морской волною сокрушив.
Но кто мою историю сразит?
Кустарник годовалый хром,
Сражен косой, водой, кремнем,
Кто может вырвать шрифт
Бесформенный у тени, в день грядущий
С глазами вещуна идущей?
Меня сражает время наповал.
"Но время не убьет тебя, - сказал
Он мне. - Незрело твое сердце, но
Как поразить твое зеленое ничто,
То, что не умерло и что не рождено?"
Я видел, как был временем убит.
О сделайте маску мне, стену, чтоб оградить от засилья
Шпионов, острых глазированных глаз и когтей в оправах очков,
В "детских" лица моего бунт и насилье,
Кляп бессловесного древа от неприкрытых врагов,
А в беззащитную полость молитв, штык-язык вложи
И сладкогласную трубу лжи, мне б облачиться
В старинную броню и дубовое обличье тупицы,
Чтоб критиков с толку сбить и блестящий мозг защитить ото лжи,
Пусть слёзное горе вдовца роняют ресницы,
Чтоб скрыть белладонну, но подметят сухие глаза,
Как изгибы губ и смешки, брошенные украдкой,
Выдают ложь причитающих об утратах.
Не от этого гнева, когда анти-оргазм,
Отказ поразил ее чресла и хромой цветок,
Согбен, как зверь, меж бедер потоком истек
В земле, сдавленной голодом, будет ли лоно
Ее водорослей полно,
И утишат ли мои усики-руки
Двух морей изнывающих муки.
Квадрат небес навис за моей головой
Над шарами улыбок влюбленных,
А с неба скатился шар золотой;
Не из-за гнева в тот час,
Когда подводным набатом ударил отказ,
Из улыбки ее возродится ли рот,
Из зеркала, спалившего дно моих глаз.
Как зверь во мне перенесет,
Чей образ мага в гроте черепа прозреть я смог,
Восторга раковина, гнойный мой сосуд -
Когда под колдовской стеною погребут,
Скрыв саваном лица изъян,
Он верно разъярится, пьян,
Улитка лоз, побит, как осьминог,
Скользя, ползя, ярясь
И со стихиями бранясь,
Природный круг открытых им небес,
Падет на дно его чуднЫх очес?
В каком полуночном котле
Подкову сердца с лапой льва сольют,
Чтоб жеребец топтал на яростной земле
В прохладе сельской с шумным другом версты
Стогов любви - любовь, убийство, труд -
Пока в жестоком, быстром, милом свете тут
Из ков земли ростки не прорастут,
И море черное восторг прольет,
И в черепаху череп превратится,
Чтоб крабовой клешней сдавив, из вен отверстых
Излить свой голос гневной кровью по частице?
Русалок ловят рыбаки в прилив,
На колдовские крючья насадив
Хлеб золотой, наживку для невест, а я - с живым клубком,
Где ухо с языком, кудрявый купол наклонив
С ущельями пещер, где зверя колдовством
Я щупальца ищу, но пригвожден
Я взглядом к чаше чар, чтоб ярость злей
В земле распять и кровь излить из вен,
Но чтоб, как атлас, несколько морей
Иль день держать, воздев на рог,
Не будет зверь рожден вовек.
Вздох долог, в глины хлад, острижен ляг,
Сражен ребристым камнем, ввысь стремясь,
Сквозь чащу шерсти здесь коварных ножниц лязг*,
Любовь с колоннами падет с резною птицей,
Шип девственного рта язвит, свет солнца свят,
И куст в венце огня, а глаз ярится,
Велеречив, дыханья срезав жест,
И в красном оперенье - смерть,
Ты к свету воспарил, крылат,
Но с небесами пал, умри теперь,
В моей груди могилу вырыв, зверь.
* Имеются в виду ножницы Далилы, которая узнав его тайну, остригла его и лишила силы.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
