ЧЁРНЫЙ ЖЕМЧУГ
* * *
По безнадёжным бездорожьям
и по ободранным полям
под разговор пустопорожний
ветра таскают рыжий хлам.
Горячий след кленовой крови
на бурой тропке проступил,
упал на нищенские кровли
и руки чёрные стропил.
_^_
* * *
Темно от вороньего карка
в пролете короткого дня,
деревья в карминовом парке
теряют остатки огня.
Закат остывает калёный
и сумерки красит сурьмой,
а в небе клубятся вороны
и с криком становятся тьмой.
_^_
НАБЕГ
Глазеют сиротливые дворы
сквозь ветхие растерянные кроны,
как ордами гигантской мошкары
над парком разоряются вороны
и пачкают собой верхушки древ,
как лбы страдальцев - древняя проказа.
В безличном, безразличном декабре
останется набег их безнаказан...
Идут кругами, режут на пласты
худое, обескровленное небо,
заката бледный узкий след простыл,
луна, как бесполезное плацебо,
не может хвори туч перебороть
и застревает в их опухших горлах,
вороньей стаи аспидная плоть
перекрывает свет пределов горних.
Подмога распоясавшейся тьме,
беззвёздной ночи иго неизбывно,
слабеющему ветру не суметь
в неё вонзить затупленные бивни.
Но стая, будто кто-то поманил,
взлетает фейерверками чернил,
и льется жгучей кислотой азотной
на немоту щетинистой стерни,
и протекает в дыры горизонта.
_^_
* * *
Ночь проходит в чёрном птичьем платье,
отражаясь в пропастях витрин
перистой колеблющейся статью,
и перебирает фонари
трепетными кончиками крыльев,
ощущая в небе фиолет,
затмевая кружевной мантильей
лунно-млечный венчиковый свет.
Мреет, расплывается, двоится,
словно смутной памяти кристалл,
постепенно проявляя лица
в тёмных водах мертвенных зеркал.
Облики летят по зыбкой ленте
голубых зазывных огоньков
и опалесцируют в абсенте
воздуха, как стайка мотыльков.
_^_
* * *
Дым метался над черной квадратной трубой,
может, просто хотел, чтоб обратно впустили?
Через тучи просвечивал диск голубой
и рассматривал город глазами пустыми.
У моста на реке застывала вода,
пряча листья с дерев под пластами металла,
было позднею осенью всё, как всегда:
в темном мире тепла и любви не хватало...
_^_
ПРИЗРАК ОСЕНИ
Туман висел меж синих фонарей,
как без ночлега мающийся призрак,
высокой башни меркнущая призма
поблёскивала в первом серебре,
рассыпанном стараниями звёзд
от неба до реки как первый признак
прибытия несметных зимних средств
для усмиренья осени капризной.
На чёрном небе белый снежный воз
клубился, изменяясь в очертаньях,
и, к горизонту прислоняясь, рос,
река глотала жадною гортанью
все отсветы, глядела с укоризной
на скудость их, опять гналась за данью.
А в башне золотой огонь горел,
в ней осень горевала, что пришлось
оставить этот мир, стремилась вниз, но
там тьма и блеск то разбегались врозь,
то вновь сходились над холодной гранью
воды в сиянье синих фонарей...
_^_
* * *
Чёрным жемчугом нижутся сумерки
на непрочные нитки дождя,
гаснет яркость кармина и сурика,
тьма восходит, дымами чадя.
Начинает сады заволакивать,
лиловеет заката канва,
и сияет покрытием лаковым
в мокром свете фонарном трава.
_^_
* * *
Клён просит саксофона,
К скрипке тянется сирень...
В ноту неба попасть стремятся,
Только музыка мимо...
Хватит летать в зелёном!
Лучше рыжее надень!
Нынче в моде яркие масти
Для тёмного мига...
_^_
* * *
Жёлтый свет, синий свет - всё в единый флакон
пролилось, но зелёного нет...
Только золото, охра, кармин под рукой,
да лаванда цветёт в вышине...
И хранит озерцо на мерцающем дне
тайны синего неба чудес,
самолётики осени тонут в огне,
и сгорает листва на воде.
_^_
* * *
Не смертельно. Лишь краски тускнеют.
Тоньше радость, бездушье плотней.
Это жизнь. Что поделаешь с нею?
Нет, скажи, что ты сделаешь с ней?
Лишь во внутренней крошке-матрёшке,
как в утробной, нетронутой мгле,
детство спит в самошитой одёжке
на покрытой любовью земле.
_^_
|
