ДОЛГ И ЧЕСТЬ
"Неужели Магомед, приехав в село, так и не зашел ко мне?!" Неприятные и совсем не желанные мысли одолевали старого Али-Магомеда с самого утра. На утренней молитве в мечети он услыхал, как этот противный старикашка Мирза, в конец выживший из ума добрых лет пять назад, хвастал перед людьми, будто сам Гамзат-Магомед Рабадан довёз его, возвращавшегося с поля, до самого дома на красивой новой машине с чудным иностранным названием. Раздосадованный Али-Магомед не стал ждать, пока Мирза вспомнит марку машины, на которой якобы приезжал его внук. Верить старому хвастуну не хотелось. Поверить ему - значит признать самый, пожалуй, обидный факт своей жизни: внук перестал уважать своего деда. Это был не просто удар по самолюбию или авторитету старика. Али-Магомед имел за плечами такой багаж опыта, знаний, жизненной мудрости, что уже ничто не могло бы заставить односельчан усомниться в бесспорности его авторитета. Нет, старика подкашивало от мысли о том, что этот поступок внука - лишь одна из примет времени; что не смог он передать внукам то, что в своё время получил от деда своего, - безусловное уважение и почитание старших, не как показатель вежливости и воспитанности, а как одну из основ мировосприятия. "Неужели на пороге и нашего села встало то время, когда дети идут против родителей, брат против брата и мужчина способен поднять руку на женщину?... О, Аллах, не дай этому случиться, не лишай детей и внуков наших того счастья, которым одарил в своё время меня, не лишай их разума..."
Лишь повторный окрик председателя, уже стоявшего на пороге, заставил Али-Магомеда оторваться от печальных размышлений.
- Ассаламу алейкум!
- Что случилось, Гасан? Ваалейкум васалам! Нечасто ты заходишь ко мне с тех пор, как занялся наведением порядка в селе. Стало быть, что-то случилось.
- От тебя даже звёзды днём не спрятать! Экстрасенс ты, что ли?
- Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать таких вот балбесов, как ты или мой внук.
- Кстати, Магомед боялся, как бы ты чего плохого про внука не подумал. Что, мол, у себя в городе совсем от рук отбился, совесть потерял. Был он у меня вчера вечером. Десять минут поговорили, и сразу же уехал. Не было у него ни времени, ни возможности заехать к тебе. Ты ведь живешь на дальнем конце села, а я прямо у моста. До тебя и на машине добираться добрых полчаса. А у Магомеда вчера дышать ровно и то времени не было.
- Что же такое стряслось на свете, что и дышать у человека времени нет? Для здоровья вредна такая нервозность.
- Твой внук - один из уважаемых в селе людей. Даже враги, говоря о нём, хорошенько слова обдумывают. А ты всё воспитываешь его. Хочешь, чтобы крылья у внука выросли?
- Что с Магомедом? Зачем приезжал? Говори толком, да не придумывай. А то взяли моду стариков за нос водить, как с детьми сюсюкаться!
- Я к тебе за тем и пришёл, Али-Магомед. Внук твой просил извиниться за него. Но это между делом. А дело вот какое.
- Погоди, раз дело, пусть хозяйка чаю сообразит. Давно уж мечется по кухне, а к нам зайти боится. Патимат, внученька, иди, поздоровайся с председателем, важный, как-никак человек. Вот, не воспитывал её в строгости, всё позволял: и в брюках бегала, и по деревьям лазила, и с соседскими ребятишками цыплят у меня со двора таскала, - всё позволял любимой внучке, только на каникулах ведь виделись. А как насовсем захотела приехать, так и не узнать: будто из книжки Лермонтова сошла. Вся как есть - газель. Уж не наведённый ли тобой порядок её в родное село привлёк? Смотри-ка...
Зардевшись от смущения, покрывшись густым румянцем, маленькая Патимат выскочила из комнаты, оставив гостю самому разливать чай, и долго ещё улыбалась сама себе, сидя под деревом и уплетая абрикосы, не отпуская из памяти эти большие чёрные, словно бархатные, глаза Гасана.
Было похоже, что сегодня к великой радости Али-Магомедиль Хадижат, она сможет побаловать сельских стариков своими "фирменными", как говорит внучка Патя, блюдами. Такие вечера, как сегодня, не были редкостью в доме Али-Магомеда. Хадижат знала, что муж её не зря уважаем в селе. Он был негласным главой в среде старейшин, и часто собирал людей, чтобы решить важные для сельчан вопросы. Он наводил порядок среди женщин при жеребьёвке на полив участков, помогал разрешать споры, ставил на место зарвавшихся молодцов. Его имя не было пустым звуком ни для дибира, ни для главы администрации. Конечно, они делают всё по-своему, но оглядываться на реакцию стариков им всё же приходится. И старики благодарны за это Али-Магомеду.
Здесь в самой большой в доме комнате, где на тахте напротив большой печи - гордости хозяйки дома, расположились гости, сегодня витал дух беспокойства. Муж не посвящал Хадижат в суть "мужских" дел, но за сорок лет совместной жизни она научилась чувствовать его мысли; не читать их, не понимать, не узнавать, а именно чувствовать. Сегодня, несмотря на шутки стариков, которых она знает с самого детства, с некоторыми из которых она ходила в школу, а с другими жила в одном переулке до замужества, с третьими находилась в родстве, - среди которых чужых не было, она чувствовала серьёзность, редкую даже для Али-Магомеда. Даже шестнадцатилетний Рустам - вечный непоседа и ослушник, со стеклянными глазами ставил на стол угощенья. Закончив эту процедуру, он и вовсе закрыл дверь в комнату. Взглянув в Патины широко раскрытые глаза, Хадижат поняла, что, несмотря на годы и жизненный опыт, чувствует то же, что и внучка.
В комнате не было Наби. Но никто не порывался послать за ним. Было тихо, даже вечный болтун Мирза сидел, мрачно опустив голову. Мужчины молча закончили трапезу. Шарабудин-гаджи, сельский будун, сложил руки, приготовившись к молитве. Его молитвы были произведениями искусства, а так как дважды одну молитву он не произносил, то все присутствующие с нетерпением ждали всегда этого послеобеденного момента. Шарабудин-гаджи, закрыв глаза, вполголоса перечислял предков, стариков, покинувших этот мир. После почитаемых им имамов он назвал предков всех присутствовавших в комнате, никого, как всегда, не забыв, затем рано умерших, погибших и на мгновение заколебался. Буквально сотые доли секунды длилось его молчание, но время это каждый успел прочувствовать и понять. Были те, кто ждал с комом в горле этого имени, были и такие, кого раздражала эта пауза. Спокойствие последних не было нарушено: будун, не произнеся имени, говорить о котором они сегодня собрались, закончил молитву. Посапывая и вздыхая, старики отодвигались от стола; кто-то доставал табак, кто-то закурил, кто-то молча перебирал чётки. Трудная тема висела над головами сельских стариков, от того-то все они были непривычно задумчивы и серьёзны. Скверная роль досталась сегодня Али-Магомеду. Будь его воля, этого разговора не было бы, да и чего говорить, - будто кто-то в селе не знает, кто есть Наби. С другой стороны, поступи так его сын или внук, он, не моргнув глазом, сам проклял бы первым его прах. От их сегодняшнего решения зависело будущее их села, будущее их молодёжи. Но они же сегодня должны коснуться чести одного из честнейших людей села.
- Ну, нечего кошке хвост тянуть. Все знаем, зачем собрались. - Хозяин убрал в карман расшитый мешочек с табаком и решил начать неминуемое.
- И собираться было нечего! Чего собираться-то? - старик Гитин всегда вносил в разговор дискуссионную нотку. - Что там не говори, а такого позора в селе терпеть нельзя. Давай-ка сегодня одному всё с рук спустим, так завтра наших оголтелых молодцов как ветром из села сдует. Оружие, деньги - что их ещё интересует? Работать не хотят, хотят как в кино. Не зря я внукам американское кино запрещаю.
- Будто не смотрят, если запрещать, - дерзко вставил Рустам.
- А ты мал ещё встревать. Гляди-ка ты, нашёл, где слово своё сказать. - Гитин жестом будто испрашивал поддержки у стариков.
Гитин неспроста слыл своим неприятием всего американского. Он даже хотел отказаться от посева кукурузы - главной в селе сельхозпродукции, не считая, конечно фруктов, да внучка смогла переубедить. Старик, закончивший в своё время семь классов, после чего спокойно мог работать учителем или библиотекарем, - жутко уважаемым в ту пору на селе человеком, поверил только книге об индейцах, специально доставленной ему из райбиблиотеки. Кукуруза как наследие древних индейцев его устроила. Рустам, одноклассник его внука, часто захаживал к старику и, если заставал его дома, то, не поспорив, никогда не уходил. Внуки Гитина были, как считал Рустам, во многом ограничены, но сами никогда ничего деду не говорили. Сын Гитина перевернулся на машине и с тех пор вот уже четыре года старик сам воспитывает троих внуков. Он часто устраивает лекции приятелям шестнадцатилетнего внука, чем обе стороны бывают довольны, если Рустам ненароком снова не заговорит, например, о праве молодых носить джинсы. Рустаму нравилось доводить старика, а тот в свою очередь мог запросто швырнуть чем-нибудь в неуёмного правозащитника. После чего оба жаловались деду Рустама, Али-Магомеду. Тот же по очереди выдавал нравоучения обоим.
- Извини, Гитин, но внук мой прав: запретами дело не исправишь. И сейчас мы должны принять решение, верное для всех, возможности исправить ошибку у нас не будет, - вернул Али-Магомед разговор в нужное русло.
- Да, Наби мы знаем с самого детства, знаем почти каждый его шаг и ни одного серого поступка в его жизни я не припоминаю. - Заговорил Шарабудин-гаджи.- Но такое горе может случиться с любым из нас. У всех нас есть сыновья, внуки. Быть строптивым у них стало модным. Мой сын всегда делал то, что хотел, и я никогда не запрещал, до всего давал возможность дойти самому, помогал только советом. А перед судом сын мне сказал, что жалеет о том, что я его не держал как птенца в терновнике. Второй год письма пишет, что, мол, если дети будут, шагу не дам ступить в сторону. Не могу я сказать уверенно, что с моим сыном не могло такое случиться, не столкнись он с тем несчастным автобусом с детьми. Но мне, старику, и думать страшно о том, как бы я жил, если бы хоть с одним из детей что-то случилось.
- Отец не должен брать на себя вину сына, - попытался вступить в разговор Рустам.
- Мой мальчик, от отца зависит, каким будет сын, - грусть прошедших лет отцовства отразилась в каждой морщинке старика.
- Удивительно от тебя это слышать, Шарабудин-гаджи, не ты ли следуешь всем правилам, всем обычаям. Нашему поколению тогда и вовсе не вырастить детей людьми, - откликнулся председатель Гасан.
- Если Наби сам не спорит, то здесь и места нет для разговоров, - вспылил Рашад. - Пусть там хоронят, откуда привезли; у нас здесь своего мусора хватает: чего ещё со стороны тащить?
- Значит, чужим стал Сулейман? - возразил Гасан. - Вот как! А где же он двадцать шесть лет был, кто вырастил, воспитал его? Не в один день Сулейман нелюдем стал. Он вышел из нашего села, стало быть, нам и ответ держать. Не доглядели, проглядели момент. Причина должна быть тому. А что, Рашад, стань Сулейман депутатом, ты первый бы ему поддакивать начал? Не одного лишь Сулеймана вина, что так жизнь его сложилась.
- Значит, Наби с пожитками выпроводить из села! Чему он сына учил? - не унимался Рашад.
- Ты вот, Рашад, громче всех кричишь. А не потому ли, что от своих ворот напасть отвести хочешь? Не у твоего ли сына фальшивые доллары нашли?
- То не его доллары были. То-есть, за работу ему заплатили. И откуда же ему знать, что они фальшивые, разве что во сне увидеть. Не его это вина была, - неприятно было старику повторять слова оправдания, набившие оскомину как ему, так и сельчанам за почти три месяца разбирательств.
- Не обидеть я тебя хотел, а показать, что разобраться надо - только потом судить, - закончил-таки мысль председатель.
- Вот, видишь, Рашад, сколько ошибок можно сотворить, не подумав! И от твоего сына могли отвернуться. Но дали ему возможность сказать своё слово. Много в селе шума было и молодёжь шушукалась, выжидала исхода. Окажись он виновен и останься в селе, - сколько бы ещё наших ребят польстились на лёгкие деньги? - отозвался Али-Магомед.
- Без Наби разбираться будем? - сказал Гитин, будто не слышавший ничего, что не касалось бы сейчас двоюродного брата жены. - Трудновато без Наби.
Все знали, что вот уже два дня, как привезли тело сына, Наби не выходит даже в мечеть. Не был он там и в пятницу. После того все уличные пересуды в селе прекратились. Люди стали говорить не о сыне, а о горе отца. Горе не от потери сына. Старшего сына Наби лет десять уж тому, как похоронили прямо в Афгане, где-то под Кабулом, у дороги. Старик молча был горд. Ни одна слезинка не упала с его ресниц - сын его умер, как мужчина, с оружием в руках, неся добро. Так он считал. Так считал его сын, а первенцу своему Наби доверял, верил, как брату. Про него ещё в детстве соседки-старухи говорили, что до старости он не доживёт - слишком уж умён и серьёзен не по годам был мальчик. Считалось, что Сулейман озлобился на весь белый свет, потеряв брата и поняв, что смерть его никому не была нужна. Это была версия его матери, которая усиленно вела работу по обеливанию своего любимца. Наби же молчал. Как-то, сидя вечерком на годекане, потягивая сизый дым из своей костяной трубки, он выдал копившиеся мысли старому товарищу.
- Вот, что я думаю, Али-Магомед: у не умеющего петь или мотив неправильный, или слова, или ветер не в ту сторону дует. Хорошего человека сколько в соблазн не вводи, он не поддастся. А моему сыну оказалось достаточно пчелиного дыхания, чтобы упасть.
- Трудное время выпало на их долю, Наби. Непросто в двадцать лет понять, что то, во что тебя учили верить, - неправильно, - отвечал Али-Магомед.
- Не бывает лёгкого времени - бывают слабые люди. Что время? Уж в какое время наши отцы жили! Никто толком ничего не понимал. Но дорогу свою нашли и твёрдо на ней стояли. А эти! Образованные, культурные. Так на что же столько лет учиться, если потом в жизни не использовать свои знания? Их жизнь проще, ведь они больше знают, больше понимают.
- От того и сложна их жизнь, Наби, что столько всего разного в голове. Отцы наши жили в селе, в стране гор, мы жили в союзе, а они живут в огромном мире. Да ещё в космос летать научились - вот и об этом думай, и это понимай.
Разговор постепенно перерос в философский диспут, которые так уважает Али-Магомед. К разговору присоединились ещё несколько стариков, которым оказалось нечего делать дома. И Наби снова замолчал о своей головной боли - младшем сыне.
Теперь же на этом сходе кто-то чувствовал досаду, кто-то был раздражён, кто-то ощущал пустоту, - и всё от того, что сегодня нельзя было положиться на мудрого, рассудительного Наби. Зачастую сходы эти не продолжались более получаса. Наиболее рьяные спорщики высказывали свои доводы и Наби, выслушав, делал резюме, оптимально устраивающее всех или большинство. Сейчас этого так не хватало!
"А как бы поступил Наби в такой ситуации?" - этот вопрос Али-Магомед задавал себе с тех самых пор, как Махмудил Рашад выступил против захоронения Сулеймана на сельском кладбище рядом с предками. К его слову тогда многие присоединились. Прошли сутки и страсти перекипели, люди успокоились, задумались и поняли, насколько непрост этот вопрос. Но Али-Магомед никогда не приветствовал бегства от проблем. И сейчас уже все ясно понимали - выйти отсюда они должны с готовым решением: либо на рассвете захоронить Сулеймана здесь, либо сегодня же его тело увезут из села.
Оторвавшись от мыслей, Али-Магомед понял, что присутствовавшие полным ходом дискутировали. Повысив голос и тряся в воздухе пальцем, Махмудил Рашад убеждал в своей правоте вечного спорщика Гитина, к этому времени уже изменившего своё мнение.
- Не о предках беспокойся, а о будущем нашем, - восклицал Махмудил Рашад.
- Хоп! - вырвалось вдруг у Рустама, с интересом наблюдавшего за словесной перепалкой двоих уважаемых мужей, в тайне, конечно, надеясь, что на его глазах они раздерутся, как бойцовские петухи в базарный день.
Али-Магомед с интересом прислушался к разговору, моментально из воздуха, витавшего в комнате, улавливая суть и смысл происходившего.
- Ты что же, старый болтун, предлагаешь отвернуться от корней наших?! - Сощурив глаза и не веря удаче, подначивал Гитин. - О каком будущем речь, если о прошлом забыть предлагаешь.
- О предках следует помнить, наследие их уважать, - отвечал спокойно Махмудил Рашад. - Но нельзя двигаться вперёд, глядя только лишь назад, - выдержав паузу, он продолжал, - мы в ответе за наших детей. Их силе мы должны присовокупить свою дальнозоркость.
"Опять выкрутился! Старый, а позиций не уступает", - подумалось Али-Магомеду. - "Да, не зря все эти "кандидаты" спешат заручиться его поддержкой."
- Что же мы решим с этим делом? - сказал он вслух. И добавил, обратя взгляд на Гитина, - на Наби надеяться не приходится. И обычай соблюсти должно, но и вражды допустить мы не можем.
- Ты моё мнение знаешь, кузен. Слово зря я изо рта не выпускаю - тоже знаешь. Ну, а коли, скажу, так слову своему не изменяю, - подвёл итог в отношении себя Махмудил Рашад.
- Уж не ты ли молодых насобачил? - бросил Гитин, слегка разочарованный очередным триумфом языкастого Рашада, про которого ещё лет двадцать назад сам и сказал, что у него язык от самых мозгов растёт.
- Коли так, отступления они не простят. Ну, а если сами дошли, то стоять будут до последней точки, - словно размышлял вслух Али-Магомед.
- Не рано ли они решили, что их время пришло? - не унимался Гитин.
- Они имеют право выбирать, в каком мире и по каким правилам им жить, - заметил Гасан. - А если пошли в требовательности своей дальше вас, так почему не радуетесь? Ведь за соблюдение закона предков они радеют. Не мне вам говорить, что предателей наши предки не хоронили на общем кладбище.
- Сам же говорил, Гасан, что мы в ответе за него, - возразил Гитин.
- И вправду, кто же согласится хоронить его у себя? Кому он нужен, кроме нас? - вдруг серьёзно пробасил Рустам.
- А нам зачем? - задирался Гитин, словно разницы ему не было, чем и кого подбивать на продолжение спора.
- Ради Наби. Никогда ничего для себя не просил. А для села много сделал, никто спорить не будет. - Минутное молчание подвело черту под суматохой всего сегодняшнего дня.
Словно обдумывая всё сказанное за последние два часа, кряхтели старики. Махмудил Рашад молча глядел в пол. Не зря он молчал, не зря не возражал Али-Магомеду. Гитин перебирал в памяти все острые моменты разговора. Лицо его время от времени подёргивалось разными гримасами. Рустам молчал, верно, молчаливее других. В этот момент он делал для себя вывод, что дороги в детство назад уже не будет. Своего мнения по вопросу Сулеймана он ещё не сформировал. И тем более удивлялся уму и выдержанности стариков, которым предстояло ответить за всё село. Взрослая жизнь началась, и началась с самой сердцевины - с невероятной ответственности за свои слова и поступки.
Мысли присутствовавших прервал шум со двора и суета женщин в соседней комнате. Ворвавшись было в комнату, Хадижат отступила за порог.
- Дом Наби горит! - выпалила она, смиряя дрожь в голосе.
Комната опустела и можно было слышать лишь глухие всхлипывания Пати, ощутившей вдруг своё бессилие.
Возле охваченного уже полностью огнём дома копошилась толпа. Женщины кричали на мужчин, коря за бездействие. Оказавшись в толпе, Гасан устремил свой взгляд на племянника Шамиля, как из-под земли появившегося тут же возле дяди.
- Наби в доме, - ответил он как всегда коротко и ясно на молчаливый вопрос Гасана.
В один миг влетел председатель в пляшущее полымя. Гул вокруг прекратился. Словно замерли люди, боясь даже движения мыслей в своих головах. Это был один из тех моментов, на которые трудно решиться, но которые оказываются впоследствии единственно верными.
Не выдержав затянувшегося отсутствия Гасана, кто-то из молодых ринулся в дом. По толпе пошёл шёпот: кто? кто? Стоявшая рядом Махмудил Рашадиляй, сказала:
- Сын безрукого Гаджи, Идрис это. Они давно крутятся у дома Наби. Не удивлюсь, если и поджог - их рук дело. Идрис подбивал сверстников громче всех. Кричал, мол, не дадим предателей хоронить с предками.
- Ой, - послышалось в толпе женщин, - даже после смерти от Сулеймана одни только беды!
- Да, про него ещё со школы, слышала, говорили, что он несчастья приносит.
- Глупости! - возразила Махмудил Рашадиляй, - ты, соседка, не торопись задним числом все несчастья на Сулеймана вешать. Как бы и тебе ярлык не приклеили за чёрный язык!
Женщины смолкли и снова обратили свои взоры на горящий дом, в котором бесследно исчезли трое мужчин. В это время показались тени на фоне красно-белого пожарища. Перекинув через плечо бесчувственное тело, шатающимся шагом шёл от дома Идрис. Уверенные в том, что парень несёт Наби, люди продолжали вглядываться в зияющие дыры дома, охваченного языками пламени, когда обвалились межэтажные балки и накренилась кровля. Женщины забегали, засуетились. Распихивая столпившихся возле Идриса, с озабоченным лицом подошёл Али-Магомед.
- А где...? - Только сейчас Али-Магомед увидел, что Идрис сидел возле бездыханного Гасана, над которым колдовал Шамиль, племянник председателя.
Словно в душе его тоже обрушилась надежда, на которой держался дух. Старик опустился рядом с Идрисом, молча снял шапку, отёр ладонью голову, снова надел шапку и, словно уже будучи готовым к тому, устало поднял глаза на чёрные стены догорающего дома. Глядя на Али-Магомеда, люди поняли то, что увидел он в глазах Идриса, и снова затихли.
Вдруг из толпы наскочил на Идриса Халил, племянник жены Наби, двоюродный брат покойного Сулеймана.
- Свинья, ты мне ответишь за смерть старика! - тряся за грудки смиренно склонившего голову Идриса, орал во всю глотку Халил. - Я слышал, что ты бузил пуще всех. Я говорил, что ты пожалеешь, если не утихомиришься!
Только сейчас люди увидели жену Наби. Неслышно выступила она в круг, легко коснулась спины племянника. Тот, было, отмахнулся небрежным движением, но вглядевшись в лицо старой женщины, оторопел.
- Он сам так решил. Не мог он иначе, - промолвила она, словно едва пошевелив губами, и устало шагнула обратно в толпу.
Седая покрытая голова старика Али-Магомеда словно сама гнулась к земле под тяжестью происшествий последних двух дней. Старик шёл навестить председателя в больницу. Второй день Гасан в больнице с того самого вечера... Да, тот вечер ещё долго будет мешать старику спать по ночам. Вот и в эти две ночи он не сомкнул глаз. Наби был тихим рассудительным, как же мог он решиться на такое? Кто из нас на его месте осмелился бы на такое? В детстве Наби дразнили тихоней. Сколько раз он мирил нас, задиравшихся по любому пустяку балбесов! А доставалось в итоге ему. Но не зря Наби всегда на сельских сходах давал самые дельные, самые верные решения. Вот и в этот раз он принял решение, убив одним выстрелом всех зайцев. Всех... Кому бы пришёл в голову такой исход? Только смертью своей Наби оградил наше будущее, нашу молодёжь не от одного неверного опрометчивого поступка. Он показал, что мужская честь, доброе имя - это не приукрашенные россказни про славных предков, это каждый день нашей жизни.
Вон, Идрис сам взялся вычищать свалку в своём авале: машину нанял, с самого утра лопатой машет. Молчит. Парень языкастый, разговорами до ручья доведёт, да не дав испить воды, выведет обратно. А молчит. И плохо ему от того, что слова никто не скажет, никто не терзает намёками. Понял парень, что настоящий мужчина в ответе за каждое своё слово. Потому лишнего теперь не скажет - десять раз горящего Наби вспомнит.
Так, ведя разговор с самим собой, что частенько бывает со стариками, Али-Магомед дошёл до палаты Гасана. Тут уже толпился народ: внучка Али-Магомеда, принёсшая председателю свои сладости, Гамзат-Магомед, вернувшийся ночью из Махачкалы, куда отвозил тело Сулеймана вместе с Халидом, мать, хлопочущая, чтобы всей этой ораве было где разместиться. Тут же была жена Халида, забежавшая на минутку с передачей и добрыми словами от вдовы Наби. Женщины плакали, как у них это водится, мужчины недовольно, но снисходительно терпят всё это. Завидев входящего Али-Магомеда, они вмиг испарились из палаты. Дагестанская женщина умеет быть не только грозой, но и тенью, когда это необходимо.
Оставшись втроём, они долго молчали, словно думая об одном, понимая друг друга без слов. Незаживающим шрамом останется смерть Наби в сердце каждого из них. В сердце седого старика, видавшего жизнь, но не ожидавшего такой твёрдости духа от друга, прожившего рядом столько лет. В сердце председателя, считавшего, что разбирается в людях, может ими управлять, прогнозировать их поведение и понявшего, какие неизведанные чувства могут сломать в один миг все установки разума. В сердце молодого бизнесмена, ощутившего только сейчас какую-то непонятную ему, но довлеющую над ним всё время связь с этой землёй. Землёй, хранящей и рождающей людей, великих разумом и могучих духом, красивых поступками и делами, людей долга и чести, благодарных детей своей земли.
© Заира Гаджиева, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
