Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




БУРЕНКА



Лиза хорошо запомнила ту ночь.

Это произошло на скрипящих половицах задумчивого дачного домика. Нет, тогда, на полу они еще предохранялись, и ей было легко и весело, как всегда. Лишь немного позже, когда Глеб перебрался с ней на устланную мягкой, высокой периной кровать, она увидела перед собой его ничем не защищенное оружие и поняла, что чисто развлекательная программа на сегодня окончена. Теперь начинаются более рискованные забавы с неопределенным, не гарантированным никем результатом, как в русской рулетке. Лиза прикинула свои шансы на благополучный исход и поняла, что они невелики: она была слишком благодатной, всегда влажной почвой для его семени, надеяться на случайную осечку представлялось наивной бессмыслицей.

Как под дулом пистолета, промелькнули перед Лизой картины из прошлого.

Вот она стоит перед зеркалом в ванной, с удовольствием поглаживая ладонями стройную талию. Вот они с Глебом идут по иллюминированному бульвару, он целует ее в щеку, и она тает в счастливой улыбке, спрашивая себя, осознает ли он, что его девушка в одинаковой степени принадлежит всем мужчинам, взглянувшим на нее в этот вечер. Вот она плывет с ним наперегонки на середину речки, но вскоре, безнадежно отстав и выбившись из сил, ложится спиной на водную гладь и, во всех деталях изучая сложную структуру облаков, спокойно ждет, пока он вернется и они вместе поплывут к берегу - лестное чувство полного контроля над телом и душой.

Теперь у нее отберут все это, быстро, безжалостно и, быть может, безвозвратно.

Она сделала было слабую попытку увернуться от его вторжения, но он, словно заранее рассчитывая в этот раз на сопротивление, уже крепко сжал ее запястья и просунул колено между готовыми плотно сомкнуться бедрами. Рассудив, что все пути к отступлению отрезаны, Лиза почти добровольно раскрылась ему навстречу.

Пока Глеб занимался ее телом, она, против обыкновения, лежала под ним тихо, будто к чему-то прислушиваясь или боясь кого-то спугнуть, и внимательно при этом наблюдая за своим возлюбленным. Ей хотелось точно уловить, ни в коем случае не пропустить тот момент, который, скорее всего, навсегда изменит ее жизнь.

Вот по его телу прошла характерная дрожь, на лице появилось вдохновенное выражение, какое бывает у пианистов, играющих особенно драматический пассаж, дыхание стало частым, почти переходящим в стон. Лиза поняла, что это должно происходить именно сейчас, и сосредоточилась на собственных ощущениях: не дает ли ее тело ей уже каких-либо сигналов, предупреждающих о том, что у нее внутри зарождается теперь нечто новое? Но нет, все было тихо, и Лиза успокоилась.

Когда Глеб вытянулся на простыне рядом с ней, она взяла его правую ладонь и поцеловала в отдельности каждый палец, затем подождала, пока он заснет и, накинув ночную рубашку, вышла из комнаты на веранду. По тюлевой занавеске скакал, с силой ударяясь о стекло, гигантский комар. Лиза не стала ему мешать и, проскользнув в наружную дверь, спустилась с крыльца.

Когда-то в детстве они с подружками играли здесь в амазонок и, чтобы закалить себя, бегали по ледяной росе, нарочно скинув перед этим сандалии. Так что теперь Лиза, даже не поморщившись, пересекла двор босыми ногами и остановилась у ограды, отделяющей их участок от соседского. Через редкие колья забора прорастал посаженный соседями пышный малиновый куст, плодами которого она тайком лакомилась уже не первую ночь. Ягоды с верхних веток были все полностью оборваны во время ее предыдущих вылазок, и, опустившись на корточки, Лиза принялась за нижние ряды, прямо зубами откусывая сочную мякоть с колючих стебельков.

Слева от нее сладко застрекотал кузнечик. Лиза улыбнулась.

"На сегодня, наверняка, обошлось", - уверенно подумала она.



. . .

Через две недели, лежа на берегу реки на высоком, плоском камне, Лиза почувствовала невыносимое головокружение.

"Стоп-стоп!" - в отчаянье прошептала она расшатавшемуся над ней небесному своду, но он не останавливался, продолжая качаться, как маятник, из стороны в сторону.

Лиза сползла с камня и на с трудом подчиняющихся ее воле ногах преодолела несколько метров до прозрачной речной воды. Шлепнувшись на колени в песок, она наклонилась и обмакнула горячий лоб в прохладный, нежно журчащий поток.

Глеб уже стоял рядом с ней.

- Что случилось? - спросил он, нахмурившись.

- Ничего-ничего, уже прошло, - Лиза снова поднялась с колен и огляделась по сторонам, словно проверяя, действительно ли все вокруг опять твердо стоит на своем месте.

- Ты просто перегрелась на солнце, - объяснил Глеб. - Я же говорил: нельзя валяться целыми часами на самом пекле.

- Да, - кивнула Лиза, - я больше не буду. Знаешь что? - прибавила она, залезая в почти невесомый, полупрозрачный сарафан. - Я пойду домой, ладно?

- Что, прямо сейчас? - недовольно поморщился Глеб. - Ну хорошо, подожди хоть, пока я оденусь, - он потянулся к сложенным на песке джинсам.

- Тебе совсем необязательно идти со мной, - Лиза умоляюще заглянула ему в глаза. - Я вполне доберусь сама. А ты ведь хотел повторить еще свои конспекты. Ты же говорил, что тебе на пляже лучше учится...

И воспользовавшись его замешательством, она побежала вверх по крутому, поросшему кустарником склону, нависавшему над их любимым пляжем. Ей непременно хотелось побыть теперь одной, чтобы хорошенько обдумать, а главное - прочувствовать то, что с ней случилось.

Дорога домой шла через поле, и Лиза, как могла быстро, преодолевала метр за метром зеленое, цветущее пространство. Внезапно она остановилась, пораженная осенившей ее мыслью: ей совсем не хочется никуда идти, а напротив - хочется остаться здесь, подальше от людей, машин и приусадебных участков, и затаиться так, чтобы ее никто никогда не нашел.

Она тут же подчинилась этому желанию и легла в высокую, острую траву. Сразу стало намного легче и спокойнее.

Перед ней раскачивался на тонком, трепетном стебельке едва распустившийся цветок клевера. Лиза еще плотнее приникла к земле, ощущая тепло, исходящее от плодородной, проросшей корнями почвы. Она чувствовала, что и в ней самой теперь пустила корни новая хрупкая, постепенно пробивающаяся наружу жизнь.



. . .

Еще через пару недель то, что являлось ей в смутных предчувствиях, стало реально доказанным и не подлежащим опровержению фактом.

Глеб постановил, что, несмотря на новые обстоятельства, жизнь на даче должна идти по-старому, своим размеренным чередом. И все действительно шло, как обычно. Только иногда, по вечерам, Лиза подолгу лежала на неровном, дощатом полу и с ужасом прислушивалась к тянущим, изматывающим болям в животе и пояснице. Ей было прекрасно известно, что значат эти боли - предвестницы грозящей беды, сигналы надвигающейся опасности потерять еще не родившегося ребенка.

- Почему ты не хочешь оставаться во мне? - стонала она, обхватив обеими руками живот, будто надеясь таким образом в случае необходимости удержать ребенка внутри. - Разве тебе там плохо? Пожалуйста-пожалуйста, не покидай меня! Я не смогу этого перенести!

Она придумывала все новые и новые молитвы и беспрерывно шептала их на разные лады, обещая Богу все, что только могла вспомнить, в обмен на жизнь крохотного существа, чье сердце билось теперь совсем близко с ее собственным.

Но боли не прекращались, изматывая и бичуя ее все сильнее и безжалостнее. Иногда ей, несмотря на это, все же удавалось задремать от изнеможения и усталости. Однако вскоре Лиза, дрожа всем телом, снова пробуждалась, испуганная всегда одним и тем же сновидением, в котором она утопала в луже крови, постепенно теряя силы и, как в немом кино, беззвучно шевеля губами в тщетных попытках дозваться кого-либо на помощь. Но возвращение в реальность дарило ей надежду: вокруг не было видно никакой крови - значит, с ребенком пока все в порядке. Вне себя от счастья, Лиза улыбалась и благодарно целовала скрипящие половицы, на которых продолжала лежать все это время.

Ее радость обычно продолжалась недолго: боль вскоре перевешивала радость, и она снова извивалась от отчаянья и страха, сотрясаясь в бесконечных рыданиях.

Глеб всегда был рядом, в соседней комнате, где он что-то учил или пытался починить радиоприемник. Временами он заходил к ней по пути на веранду, перешагивал через ее вздрагивающее от слез тело и шел дальше.

Наконец, уже поздно ночью, он наклонялся над ней и ласкал через шелковую блузку набухшие, ставшие в последнее время особенно чувствительными соски, доводя ее этим до блаженного исступления, несмотря на все еще продолжавшие изводить ее боли. Затем он задирал подол Лизиной юбки и умело пускал в ход пальцы, до тех пор, пока она не кончала с бесстыдно громким криком. Боль отступала на задний план. Лиза чувствовала, как ребенок, подхваченный ее сладкими судорогами, раскачивается у нее внутри, как в колыбельке, и, плача от счастья, желала ему спокойной ночи.



. . .

Днем боли обычно никогда не приходили, и Лизе удавалось почти забыть ночные пытки. Она часто сидела одна в ветхой, деревянной беседке на дальнем конце дикого огорода и задумчиво вычерчивала прутиком какие-то воображаемые фигуры на шершавой, умудренной годами скамейке, посеребренной падающими сверху венчиками белой, душистой сирени.

Когда Глеб звал ее в дом обедать, она лишь с большой неохотой откликалась на его зов. Ей хотелось как можно дольше оставаться здесь, поближе к природе, наедине со своим маленьким счастьем, которое день ото дня росло и крепло у нее в животе. Она не могла себе представить, что скоро придется вернуться в суетливый, пыльный город.

"Вот если бы можно было сделать так, чтобы мы в этом году совсем не уезжали с дачи, - мечтала Лиза, - чтобы лето продолжалось хотя бы еще несколько месяцев."

Впоследствии так оно и получилось. Лето тянулось и тянулось без конца, и никто не мог понять почему. Вернее, никто ничего и не заметил, все жили, будто ничего не произошло, и только Лиза знала, что тому причиной ее тайный договор с природой, с которой они теперь говорили на одном, понятном только им языке.



. . .

Пару месяцев спустя боли совсем прошли, и Лизин живот начал постепенно округляться. С этих пор она стала замечать в себе повышенную осторожность, переходящую порой в боязливость. Если где-то слышался шум, она всегда первым делом инстинктивно клала руку себе на живот, будто пытаясь заслонить его от воображаемой опасности.

Иногда случалось, что в минуты нежности она вдруг неожиданно и резко отталкивала Глеба от себя, только потому, что ей казалось, что он вот-вот неосторожно придавит локтем или коленом ее живот, подвергнув риску хрупкое тельце их ребенка. Глеб понял, в чем дело, и потом нарочно делал вид, что собирается улечься на нее всем своим весом или слишком сильно прижать ее к себе. Лиза бледнела от страха. Но каждый раз это оказывалось всего лишь шуткой, и, вслед за этим отдаваясь ему, она, все еще продолжая верить в серьезность угрозы, самыми искусными ласками, на которые была способна, благодарила его за то, что он сжалился над ней и не исполнил своего намеренья.



. . .

Лизина грудь стала тяжелой и слегка покачивалась при ходьбе. Тем не менее, Глеб настаивал на том, чтобы она по-прежнему не носила лифчика.

- Кто тебя тут увидит? - утешал он ее, когда они выходили гулять в поле. - Здесь же никого нет, кроме коров!

Лиза стыдливо опускала глаза и, краснея, смотрела на то, как ее широкие, выпуклые соски рельефно вырисовываются под батистовой тканью.

Бывало, стадо коров и вправду лениво тащилось совсем близко от них.

- Твое вымя ничуть не хуже, - уверял Глеб, ощупывая ее под блузкой. - Жаль только, что молока еще нет, но скоро будет, причем очень много, я же чувствую... А ну-ка скажи: "Му-у-у"!

И Лиза всегда говорила.

- Какая у меня хорошая буренка! - радовался он.

Как-то раз они забрели в соседнюю деревню, где почти не было дач. Кругом стояли лишь добротные, срубленные не наспех, а по-хозяйски, на века избы местного населения.

Они обошли одну из таких изб со всех сторон, любуясь ажурными наличниками, пока их внимание не привлекла развалившаяся на заднем дворе свинья с присосавшимися к ней поросятами. Лиза встала на цыпочки, чтобы, перегнувшись через забор, еще лучше рассмотреть взволновавшую ее воображение картину.

Глеб не мешал ей.

- По-моему, довольно несправедливо, - сказал он, когда они возвращались назад, - что у тебя целых две груди, а ребенка ты, скорее всего, родишь за один раз только одного. Разве это не расточительство со стороны природы? Ты могла бы накормить по крайней мере в два раза больше! Неплохо было бы, например, если бы нам иногда удавалось брать напрокат второго ребеночка, чтобы они вдвоем синхронно высасывали из тебя молочко.

Лиза только молча улыбалась. Ей тоже нравилась эта мысль.



. . .

Еще через месяц Лиза снова, как в тот день, когда ее беременность впервые дала знать о себе приступом головокружения, лежала в поле и, задрав подол сарафана, рассматривала теперь уже значительно подросший живот, поглаживая его лепестками только что сорванной ромашки.

"Когда ты родишься, - думала она, обращаясь к своему будущему ребенку, - я хочу, чтобы ты знал, как приятно мне было носить тебя в себе, как я ждала тебя и как я счастлива, что мне дано произвести тебя на свет. Известно ли тебе, сколько любви я для тебя приготовила?"

И ребеночек услышал ее. Он отозвался нежными, как вздрагивание крыльев бабочки, движениями, которые ласкали ее глубоко-глубоко внутри, там, куда не может добраться ни один мужчина.



© Екатерина Васильева-Островская, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность