Мои книги стоят на полках в легком беспорядке - я в них ориентируюсь, для остальных они - в хаосе. Периодически возникающее желание систематизировать их, похоже, останется только желанием, и быть может - к благу. Ибо порядок есть смерть книг.
Жизнь книг я обнаружил случайно и не сразу. Однажды ко мне приехал друг. Я похвастался ему книгой ("Апокрифы древних христиан"), он ее полистал и мы заговорили о другом. Через четыре минуты я спросил его, где книга. Он ответил, что поставил на полку. Мы перерыли все полки и далеко не сразу нашли ее.
Тогда я подумал только о беспорядке в своей библиотеке, но сейчас я смотрю глубже. То было проявление жизни, воли книги, ее попытка скрыться, и полным перебором я убил эту искру жизни.
Нет никаких сомнений, что жизнь - проявление массовой безликости, только антииндивидуальная среда может быть носителем жизни. И индивидуализация элемента среды убивает жизнь - растение или животное не есть сумма своих клеток, более того, его клетки подстать неразличимым атомам или песчинкам. Ухватимся за последнее слово - действительно, нет ничего более безликого, чем песчинки, в чем же их жизнь? Ответ - в контрвопросе: а искали ли мы жизнь песчинок, присматривались ли к песку? А там, где к песку присматриваются - в пустыне - не зря существуют легенды о бродячих барханах, о движущихся против ветра камнях.
Но мы отвлеклись от книг. Они - не песчинки, они индивидуализированы даже более, чем многие остальные вещи. И их жизнь индивидуальна, но может проявляться только там, где они теряют индивидуальность, где они в массе, в беспорядке, где их не настигнет наш смертоносный взгляд. В массе книги могут умереть - исчезнуть и все. Могут и родиться - вдруг обнаруживаешь неизвестно откуда взявшуюся книгу. Могут на время уйти - так два года отсутствовала одна моя книга у друга - он не мог ее найти. Сейчас так же у него исчез второй том Толкиена - лежал на полке (на виду!) и вдруг где-то в течение недели (промежуток между взглядами) исчез.
Беспорядок тут существенен - порядок есть продолжение нашего смертоносного взгляда, ибо человек не терпит жизни вещей - только человекоубийцы алмазы обрели признание их жизни в виде суеверного страха, мистического почитания и легенд о пролитой за них крови. Алмазы нарушили негласный обет вещей о сохранении тайны и обрели жизнь противоестественную - как человек своим вниманием убивает жизнь вещную, так алмазы своей редкостью стремятся убить жизнь человеческую.
Но все же о книгах. Они живут под покровом тайны, невнимания, хаоса. Их жизнь на виду, но незаметна. Им трудно даже внутренне измениться - наличие выходных данных почти не оставляет этой возможности, но все же... Книги, прочитанные в детстве, книги без обложки, случайно попавшиеся книги (в поезде, в дороге) - здесь у них есть возможность говорить о другом и другими (но похожими) словами - различие всегда можно списать на рассеянность и аберрацию памяти.
Лучшим примером такой жизни служит вводная глава "Имени розы" Умберто Эко: там автор рассказывает, как купил некую книгу, потом потерял ее и, попытавшись найти ее концы, с удивлением обнаружил, что этой книги никогда не существовало. Здесь мы имеем дело с редчайшим случаем рождения или коренного изменения книги. То, что этот пример взят из литературы, нас не должно смущать - здесь очень точно схвачена сама суть жизни книги. В реальности то же самое, но менее ярко.
Наблюдаются параллели в жизни книг и жизни текстов: не зря существуют "продиктованные" тексты (особенно стихи) - автор увидел свою посредническую функцию, но не понял, кто же ему диктовал - он воспринял текст как предмет, а не как жизнь. Но находились и более внимательные наблюдатели, заметившие жизнь текста:
Всегда - даже в прозе - мы приходим к потребности и необходимости писать не так, как нам хотелось, но так, как хочет то, чего мы хотели.
Мы ничего не знаем об авторах величайших творений. Шекспир никогда не существовал, и я сожалею, что пьесы его помечены именем. "Книга Иова" не принадлежит никому. [...] То, что составляет произведение, не есть тот, кто ставит на нем свое имя. То, что составляет произведение, не имеет имени."
Поль Валери
Позже структуралисты подхватили эту мысль и значительно опошлили, признав за любым текстом право жизни (Р. Барт), более того - обязанность жить. Всерьез об этом и говорить не стоит.
Итак, мы поговорили о тайной жизни книг. Узнаем ли мы о ней больше? - Вряд ли, ибо она такова, что по сути своей противится определенности и нашему вниманию. Это жизнь, не имеющая своих сил, она лишь управляет законами случайности. Без ветра невозможна жизнь песчинок, но он лишь приложенная сила, а песчинки знают, как им надо упасть. Книги же управляют человеческой случайностью, но быть может, и другими силами. Все это - тайна, постигнуть которую можно лишь фантазией и никогда - надежностью и определенностью.
20.07.1993
Сейчас я хочу рассмотреть совершенно особый вид жизни книг, отличный от описанного ранее. В "Жизни книг" была описана жизнь книги как предмета, но сейчас я хочу рассмотреть книгу как текст и более того, как существо разумное. Пример первый: книга Гольдштейна в романе Оруэлла "1984". Это книга, обретшая жизнь в независимости от автора. Она помогает главному герою сохранить себя до определенного момента под пытками. Во время очередной пытки О'Брайен говорит Уильямсу (герою), что книгу написал он, О'Брайен, вернее - был одним из авторов. Что это значит из контекста романа ясно - эта книга переделывается так же, как и вся остальная история. Но как переделывается: если вся история - ложь, то эта книга - самое правдивое и глубокое разоблачение партии, она является самым современным, самым точным оружием против власти - по смыслу партия этими переделками каждый раз обновляет, совершенствует это оружие. Тем самым в недрах внутренней партии и "Министерства правды" рождается самая правдивая книга. Обоснование правдивости - в применении: отдельные отрывки и мысли из этой книга (к ее содержанию можно причислить все, что упоминается о Гольдштейне) используются пропагандой как прививка против правды. Прививка должна соответствовать возможной заразе - вот почему эта книга всегда правдива.
Где же тут жизнь? В изменении. По сути, жизнь книги Гольдштейна - это жизнь традиции. Живая традиция может быть очень стара, но она современна, т.е. она меняется в частностях, сохраняя свой дух. Традиция может иметь свое воплощение в книгах и проявление жизни этих реальных, а не внутрилитературных книг имеет место. Один из примеров - переводы. Каждый новый перевод осовременивает книгу, продолжает ее жизнь. Правда, тут возможности ограничены - имеется оригинал. Но есть и другая, близкая область, дающая гораздо больший простор адаптациям (здесь это слово не имеет уничижительного оттенка) - комментарии. Лучший пример тому - индийская традиция: вначале были Веды, потом, как комментарий, - Упанишады, далее - множество комментаторов (Шанкара, Нагарджуна), громоздящих комментарии на комментарии. Отличие от ситуации, описанной Оруэллом, состоит в том, что первоначальный текст сохраняется неизменным. Важно отметить основное сходство - сохранение внутреннего духа.
Итак, налицо все основные признаки жизни: адаптация к окружающим условиям, преемственность с непосредственным прошлым и существование единого стержня, пронизывающего все существование. Интересно отметить, что в романе Оруэлла это единственная живая книга. Постоянно переделываемые газеты - это нежить, поскольку нет единого пронизывающего стержня. Для книги Гольдштейна это правда о партии. Для газет - постоянное отклонение от правды, ложь, но ложь не может быть стержнем, поскольку она слишком произвольна. Среди лжи может попасться и правда - в совокупности ложь станет еще лживее. Ложь не имеет преемственности, поэтому не может быть стержнем жизни.
Рассмотренный пример являет нам жизнь книг, которую я не могу назвать разумной, поскольку не имею возможности убедиться в ее разумности - поговорить с ней. Следующий пример являет нам именно такую, разумную, жизнь книги. Эта жизнь явлена нам в романе Филиппа Дика "Человек в высоком замке". Та книга, вокруг которой построен весь сюжет романа, та "внутренняя правда" истории, роман "Из дыма вышла саранча" оказывается написанной другой, реальной книгой - Оракулом, "Книгой перемен". Номинальный автор романа - Абендсен - "... задавал вопросы. Тысячи вопросов. И искал ответы в гексограммах. Тема. Исторический период. Сюжет. Персонажи." Из ответов Оракула - "Книги перемен" - Абендсен сочинил роман. Но не это показывает разумность Оракула. В самом конце книги Дика героиня романа - Джулиана - задает Оракулу вопрос: "Зачем ты написал книгу "Из дыма вышла саранча"? Что мы должны узнать из нее?". Ответ поражает своей мудростью: "Внутренняя правда".
Любопытны ответы Оракула - они, как то и должно быть, загадочны. Загадочность их граничит с бессмыслицей, и все же... Где гнездится осмысленность ответов: в книге или в голове у читающего прорицание (ответ)? Я не вижу способа установить это. Любопытно, что сама процедура гадания содержит основное условие для проявления жизни книг I - случайность. Бросание монет или манипулирование с пучком стеблей тысячелистника - привнесение случайности в процесс, более того - самое начало процесса гадания. Любопытно, что далеко не все гадания содержат элементы случайности - астрология и хиромантия их не содержит. Случайность есть лучшая маскировка для неслучайности - именно там и проистекает незаметная жизнь, там же и живет разум "Книги перемен". В этом основная причина, почему мы не замечаем этой жизни в действительности и почему мои примеры взяты из литературы - не я один это замечаю, а доказать, что данное проявление случайности неслучайно - невозможно, поэтому всерьез говорить об этом не приходится, только в литературе. Кстати, при написании романа "Гибельный тупик" Филипп Дик в одном эпизоде вставил свой диалог (от лица персонажей) с "Книгой перемен". Привожу его: Вопрос: "Существует ли Бог?" Ответ: "Вы мне не поверите". О наличии разума у отвечавшего оставляю судить читателю.
20.06.1996
© Тимур Василенко, 1993-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах [Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...] Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём [Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...] Алексей Смирнов. Два рассказа. [Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...] Любовь Берёзкина. Командировка на Землю [Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.] Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду [Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.] Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней. [Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...] Аркадий Паранский. Кубинский ром [...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...] Никита Николаенко. Дорога вдоль поля [Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...] Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц) [О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.] Дмитрий Аникин. Иона [Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
