ГРОБ НЕКОМУ ВЫНЕСТИ,
или УЛЫБКА ГАГАРИНА
Композиция получилась чрезвычайно компактной. Да и какой же ей быть, коль речь идёт о хрущёвской однушке в одном из первых спальных районов, ныне очень обветшало-обжитых, очень зелёных, с тропами, проложенными давно и навсегда. Эти дома были из тех, в которых в лучшем случае здоровались с соседями по подъезду, дворов больше не стало, их заменили проходы между домами. Самое удивительное, что построенные на скорую руку дома эти продолжают существовать, к средней продолжительности человеческой жизни уверенно, хоть и не без ущерба внешнему виду и внутренней надёжности, добираясь.
Никита Сергеевич, хотя квартирный вопрос, демографически категорично поставленный, полностью не решил, но – отдадим должное – его болючую остроту изрядно ослабил. И то сказать, как его можно решить, если давным-давно он стоит гордо в ряду неразрешимых вместе с дорогами и дураками.
Молодые в хрущёвках жить не хотят, предпочитая места обитания новые, современные, а самые успешные из них – здания старинные, желательно именитые, современным комфортом облагороженные.
Странно, но именно в такой пространственно грандиозной стране прижились и надолго такие низкопотолочные малометражные душегубки, словно намекающие обитателям, что заживаться не благородно: вон, какая очередь на жильё, а продолжительность жизни всё растёт и растёт, не то, что хорошего, даже плохонького жилья на всех не хватает.
Экстерьеры зданий друг от друга неотличимы, хорошо, если кому-то взбредёт на боковой стене без окон нарисовать миру – мир, или счастливое детство, или Гагарина, полёт которого переживали, словно сами слетали: жена по правую руку с плакатом "Все в космос!", сын на плечах. Если бы по писаному на плакате сбылось, квартирный вопрос сам собою б решился.
Тогда на площади со считанными милиционерами было очень шумно и весело. Редчайший случай в истории: власть толпы не боялась, а та, в свою очередь, власти.
Некоторые умудрялись всё это чрезвычайно компактно втиснуть в одну композицию, что было очень не просто, требуя незаурядного дарования и мастерства. Таких художников, выпускников с красным дипломом, то есть с отличием, художественных институтов, соотвествующих мастерских было немного, соответственно столь компактных композиций было как кот наплакал.
Вообще, коты плакали редко. По большей части они яростно-весенне орали, не давая уснуть, напоминая жильцам о любви, а некоторым даже о клейких листочках, кому память ещё не отшибло, но таких было очень немного.
И они – если очень свезло – из коммуналок разрушенных домов переехав, ютились малогабаритно с семьями, пусть небольшими, в хрущёвках-однушках: на ночь диван раздвигался, а ребёнку ставилась раскладушка или однокоренным образом раскладывалось кресло-кровать.
Многое было здесь через дефис: вагон-ресторан, ясли-сад, уборная-ванная, или только заглавными буквами, то есть аббревиатурно. Когда-то язык к этому, жестоко страдая, с трудом привыкал, а привыкнув, путаясь в острых колючках, не сумев от прежних отделаться, набирался новых, словно домашний пёс, отпущенный с поводка, на пустырь забежавший.
Когда возводили хрущёвско-бетонные джунгли, его для чего-то оставили, видно, запланировав со временем построить нечто грандиозное, пока технически не исполнимое. Запланировали и забыли до той поры, когда по недостатку места стали строить везде и всюду, тогда и вырыли котлован. Народ ждал-ждал обещанного архитектурного шедевра, который на картинке ему показали, и всё.
С тех пор котлован превратился в немаленький пруд. Хорошо по нему бы плавала Рина Зелёная в образе черепахи, ан нет: пруд зеленел и вонял, а великая артистка тем временем умерла. Так что, случись снимать фильм с черепахой, кто её сумеет и посмеет сыграть?
В середине зимы, замерзая, пруд вонять переставал, мальчишки на нём даже на коньках пытались кататься, о выбоины спотыкаясь. А когда глубоким снегом он покрывался, то представлял из себя картину благостно умиротворяющую. Только с каждым годом снега бывало всё меньше, так что всё менее благостной выглядела картина, будто художник, её рисовавший, всё больше скатывался в яму сугубого натурализма.
И над всем этим широкоулыбчиво и белозубо, как родной, будто приватизированный, Гагарин, словно ангел без крыльев, парил. Не потому что героический символ время и пространство побеждающего человечества, а потому что как раз на уровне его непомерной широкой груди, ближе к сердцу первого космонавта с белозубо-широкой прекрасной улыбкой и размещалась однушка с детским велосипедом и санками на балконе с цветочными ящиками, из которых гордо в пору цветения торчали ввысь разноцветные гладиолухи, как их называл муж и отец: цветами семью ублажала мать и жена, до золотой свадьбы не дожившая несколько лет, а велосипед и санки принадлежали сыну, убитому девятнадцати лет на Афганской войне.
На закрытый гроб сына были положены балконные гладиолусы. С тех пор они выращивались с одной целью единой: на кладбище отнести.
Велосипед и санки, как были когда-то повешены, так и остаются висеть. А гладиолухи более не растут, да и землю из цветочного ящика повыдувало, потом он, деревянный, прогнил и как-то сам по себе в пространстве-и-времени нечаянно растворился. Сидение санок, некогда радужно-разноцветное, стало серо-буро-малиновым из-за облупившейся краски, хотя малиновым не было никогда.
А однушка на уровне груди, ближе к сердцу Гагарина сохранилась прекрасно, только унитаз немного, хотя и не фатально, разбился, ну, и побелка осыпалась, оконные рамы слегка покорёжились, но ничего, можно жить, хоть и не весело, но кому на Руси жить хорошо?
Некрасова Н.А. на книжных полках, занимавших всю стену от пола до потолка, не было вовсе: его здесь не любили, полагая резонно, что в доме следует держать книги исключительно любимые, такую, к примеру, как потрёпанную однофамильца классика, только В.П.
Из причуд этого дома надо отметить, что на постоянное место (Лермонтов к Пушкину и Баратынскому, например) новые книги ставились после того, как муж и жена прочитали, а когда подрос сын, то и он. До того они лежали не защищённые стёклами в открытом между полок пространстве.
На противоположной от книг стене стоял раскладывающийся диван; над ним висел ковёр два на три в красноватых тонах, когда добывала, в очереди ногу жене оттоптали, месяц на бюллетене сидела; рядом с диваном, так, чтобы слева падал свет из окна, стоял письменный стол один на троих, ставший со временем единолично сыновьим; вначале раскладушка, а потом кресло-кровать располагались немного криво у входа, так что до восемнадцатого века можно было добраться, только отодвинув это спальное место.
Ночью ноги мальчика, потом отрока, выросшего в юношу несколько выше среднего роста, находились на уровне голов мамы и папы, что, надо заметить, было им всем не очень удобно, но поделать ничего было нельзя: на квартирную очередь взять отказались, полагая их жилищные условия приемлемыми вполне, а на кооператив денег не было, да и там очередь была минимум на треть жизни вперёд.
Когда сын вернулся двухсотым, на ночь кресло-кровать больше не раздвигали, в комнате стало просторней, как и в шкафу и на письменном столе, которым пользоваться перестали,
Магнитофон, где стояла кассета с Высоцким, которого сын слушал почти беспрерывно, со стола сняли, пространство освободив, под стол засунули. Так и стоял, готовый к употреблению. Наклонись и нажми!
В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи, то – разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах там кикиморы живут –
Защекочут до икоты и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный – заграбастают,
А уж лешие так по лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
|
Ни у неё, ни у него родных братьев-сестёр не было вовсе, родители, дяди-тёти умерли рано, двоюродные жили в разных городах, а в последнее время и странах, так что с ними постепенно связь сперва стала не очень устойчивой, а затем и совсем прекратилась.
Улыбка Гагарина стала не такой широкой и белозубой, как раньше. Поговаривали, что его и вовсе одноцветно закрасят, только деньги найдут. Но пока деньги искали, улыбка, всё больше сжимаясь, тускнела, однако жену пережила.
Рассказывали, когда всё стали рассказывать, что именно за неё из двух кандидатов, представленных на утверждение, Хрущёв и выбрал Гагарина, да ещё потому, что у соперника, до того считавшегося фаворитом, было неудачное имя: разве Герман может быть русским? То-то же. Тройка, семёрка и туз! А с Юрием наперевес мы догоним и перегоним, а затем закопаем.
Юрий и Георгий одного корня: вначале был Гюргий. Так что берегитесь, змии! Копытами конскими всех растопчем, копьём поразим!
Хрущёв этого вовсе не знал. Не этимологией занимался, хотя "Марксизм и вопросы языкознания", понятное дело, изучал внимательно и кое-что даже когда и где надо цитировал наизусть.
Урну жены он в могилу сына захоронил. Хотя это было и против всех правил, пришёл на кладбище в будний дождливый день с детской лопаткой, с которой сын ковырялся в песочнице, и не глубоко закопал, отметив место ему одному внятным памятным знаком. Кому, собственно, ещё знать это место положено?
Никому.
В однушке стало невыносимо просторно. Можно было бы её площадь, как это многие делали, ещё больше расширить, окончательно, так сказать, решив квартирный вопрос, до скончания века с повестки дня его сняв, расширить за счёт удаления ненужных вещей. Первыми на вынос во многих квартирах книги сочли. Много-ли-мало, они во всех квартирах, пусть на птичьих правах – к примеру, где-нибудь на шкафу – но присутствовали. За книгами, там уже ветер страницы листал, на мусорник потянулись велосипеды, лыжи и санки, из самого продвинутого с дерзанием на евроремонт жилья двинулись телевизоры, люстры – кому нужен верхний свет, уют нарушающий?
Он подумывал, что, наверное, стоит антресолюшку в коридорчике между ванной-уборной и кухонькой, свисающей прямо на голову, разобрать: больно она его всегда раздражала, это жена настояла соорудить – хранить всякое барахло, мало ли – пригодится, старые галоши-калоши (и так и этак, оказалось, можно писать), к примеру, но, как, бывало, об этом подумает, брала его оторопь: пыль, гниль, грязь, воспоминания. Да и привык, хотя нужды не было, проходя там, слегка пригибаться,
К тому же антресолюшка казалась ему знаком обжитости, укоренённости, чего ему всегда не хватало: отец был военным врачом, и они мотались по гарнизонам из Душанбе на Камчатку, оттуда в Латвию, пока, наконец, отец вышел в запас, и они здесь плотно осели,
Такие дела со старьём. А с соседями о вкусах не спорят. Тем более с теми, с кем вообще не здороваются, даже нос к носу столкнувшись.
И без вкусов дискуссионных предметов, таких, как не предусмотренное застройкой место стоянки с милицией-полицией по случаю мордобоя, хватает.
Жена всегда торопилась и вечно опаздывала. Потому, решила она, надо за временем следить тщательно и внимательно, для чего и в комнате, и на кухне, и даже в крошечной передней были развешены по стенам часы. С батарейками для них бывали проблемы, и тогда они по очереди переставали ходить. Теперь перебоев с батарейками не было вовсе, но он никуда не торопился, никуда не опаздывал, а потому – прежняя логическая цепь прервалась – батарейки не покупал, часы остановились, но он их со стен не снимал, и они показывали им самим удобное время.
В этом можно было увидеть бы некий знак, сказать лучше, знамение, типа того, что теперь он, хозяин квартиры, да и она вместе с наружным Гагариным временам совершенно чужим и разным подвластны, но он был человек современный и знакам-знамениям совершенно не верил, разве что, встретив чёрную кошку, отплёвывался. Но это так, маленький предрассудок, потому не считается.
В последнее время – это выражение как-то слишком часто стал употреблять – он, хозяин довольно просторной квартиры, с соседом по лестничной клетке, внуком прежних владельцев, вместе с которыми в новый дом заселялся, можно даже сказать, подружился. Конечно, если так называть соседские отношения людей, отделённых двумя поколениями.
Нет, всё-таки подружился. Настолько, что показал тайное местечко, где деньги на похороны свои от воров – он ведь выходил в магазин за покупками, к врачу да в аптеку – надёжно заныкал. И написал адрес могилы сына, где зарыть его урну.
Соседу после того, как ночью уехала скорая, утром пришлось позвонить на работу и взять отгул. Весь день ездил, везде обо всём договорился, кремирование было назначено назавтра, на утро, заказаны и цветы – разноцветные гладиолусы, и сейчас, когда в ставшей немыслимо для хрущёвки просторной квартире вольно тени гуляют и сочатся неясные звуки, когда на письменном столе, выдвинутом на середину комнаты, стоит закрытый им гроб, оставалась проблема, которую никак не разрешить: как его вынести?
Когда хрущёвки проектировали и строили, этим вопросом, собираясь жить, если не вечно, то послевоенно долго и счастливо, не заморачивались, но великая победа победой, а умирать, хоть очень и неохотно, но приходилось. Не только из старых домов, но и из новостроек-хрущёвок покойников выносили, ставили по старой привычке гроб на табуретки, чтобы соседи могли попрощаться. Потом, со временем обычай этот сам собой отменился, а похоронный оркестр, напоминавший, дребезжа, всей округе о смерти, вообще запретили. На кладбище – сколь угодно, а на улице, где живые прохожие, ни-ни: запрещено!
Вопрос выноса стоял мучительно неразрешимо. А тем временем на торце дома смотрел то ли в земную дальнюю даль, то ли в космос непознаваемо-необъятный юный Гагарин, улыбка которого со временем ужасно поблёкла и облупилась.
Несмотря на тяжёлые думы, сосед задремал. Рядом с ним легко и безмятежно думами не обременённая, тихо посапывая, спала жена. Мальчики-близнецы – у них была распашонкою двушка – в соседней комнате спали. Так что немного успокоенному семейною безмятежностью соседу привиделось: всё завтра прекрасно устроилось.
И – проще пареной репы. Стеснительность одолев, выйдя на улицу, к Гагарину обратился. Тот кликнул товарищей-космонавтов, как он, призыва самого первого, все ныне покойные, и те ангелами только без крыльев спустившись с небес, в два счёта вынос тела по первому разряду устроили: покойник и не шелохнулся. Мало того, и в крематорий вместе поехали, незнакомого человека с достоинством в последний путь проводили, после чего и поминки устроили: скатертью-через-дефис-самобранкой само всё явилось.
Как всегда на поминках, под конец о покойнике и о том, для чего собрались, совершенно забыли и даже, какими Бог дал голоса, такими запели.
Степь да степь кругом,
Путь далёк лежит.
В той степи глухой
Умирал ямщик.
|
Тут сосед и проснулся, о чём очень жалел, и остаток ночи, поглядывая на жену и прислушиваясь к сопению близнецов, ворочался до утра.
Похоронная служба выносом не занималась. Всегда выносили родные, близкие, друзья и знакомые. А тут никого. Он один. Ну, может, водилу, заплатив, привлечёт? А где ещё двоих взять? Вдвоём по узким лестничным пролётам, стены которых были когда-то выкрашены до половины масляной краской зелёной, а выше побелка, никак не управиться. Нужны ещё, как минимум, две пары рук на перехват.
Что делать? К соседям из их подъезда, ровесникам покойного, чья малометражная жизнь благополучно закончилась, к соседям, с которыми он здоровался, глупо соваться: не сегодня-завтра... А к тем, с кем и не здоровается...
Вот, постучится и только рот откроет, с порога и отошьют, мол, Гагарина позовите, будто сон его подсмотрели.
А он? Что ему делать? Что говорить?
Добрый вечер! Извините, я ваш сосед, и с просьбой огромной. Знаете, в той квартире, как раз на груди Гагарина ближе к сердцу, что на нашем торце, умер наш с вами сосед. Не будете ли вы любезны помочь с выносом тела. Это недолго.
Понимаете: гроб некому вынести.
© Михаил Ковсан, 2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2025.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Так возвышает родина, поверь... [Стихи лакских поэтов Руслана Башаева, Миясат Шурпаевой, Патимат Рамазановой, Мирзы Давыдова и Патимат Штанчаевой в переводах на русский язык.] Виктория Орлова. "Увидеть Париж" и другие рассказы [Ох, как же дружно жили они! Небогато, даже на море никогда не были, всех сокровищ – библиотека, хрущёвка двухкомнатная да дача-сарайчик на шести сотках...] Александр Карпенко. "И, взявшись за руки, шли двое..." (О романе Бориса Гриненко "Признание в любви") [Эта книга стала для автора смыслом жизни. Написать и издать её – подвиг. Это книга-долг – живого перед ушедшей...] Наталья Захарцева. Улица Троллейбусных Скворцов [Ведь всё, что воздаётся, всё – добро. Мы лучшие конструкторы миров. Вы просто не пытайтесь их разрушить...] Владислав Китик. Я весны моей всё ещё пленный [Пробуждённую ночь я приму, / Помогая атлантам, на плечи. / У неё я на память возьму / Трудный дар человеческой речи...] Ольга Гурилёва. Всё то, что случилось с нами [Так тут и было веками, / Как в самом начале всего: / Только любовь и бог – / Всё то, что случилось с нами.] Михаил Ковсан. Гроб некому вынести, или Улыбка Гагарина [Улыбка Гагарина стала не такой широкой и белозубой, как раньше. Поговаривали, что его и вовсе одноцветно закрасят, только деньги найдут. Но пока деньги...] Ольга Самарина. Внучка Ава [Ава, крошечная, но настоящая Ава, уже умудрилась захватить нас в свой плен. Навсегда. Она не путалась в ролях и оказалась самым адекватным человеком в...] Николай Хрипков. Любовь с первого слова [Ну, мир! И что мир? Что же, интересно, о нем наразмышлять можно? Мир – он и есть мир. А Бог? А что Бог? Бог – он и есть Бог. А человек? Две руки, две...] Юлия Великанова. Будь его Солнцем, или Мы просто об этом не думаем (О романе Андрея Кошелева "Валери") [Наше бытие во многом рассчитано на глаза и зрение, на зрительное восприятие. Процентов 70 информации мы получаем и воспринимаем глазами. Зачем задумываться...] Дом вынимает пламя (О книге Веры Полозковой* "Lost and found") [Новая книга Веры Полозковой – собрание стихов, короткой прозы и фотографий – сильный эстетический опыт противостояния смерти...] Владимир Ив. Максимов. Ничего не требуя взамен... [Любой календарь – не без вычета, / Но тёплая осень – особенна: / Она, словно гречка, рассыпчата, / И солнечным маслицем сдобрена...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
