Молью заткан, в вакууме замкнут
Мой мирок. Мучительно зверею,
Словно тайна, сплюнутая в ямку,
Говорливым царским брадобреем.
Но секрет монарший стал ненужным
Как при электричестве - лучина.
Неохота прорастать наружу
Да и дудки делать разучились.
Знать не свято место! Пусто. Люто.
И темней цирюльниковых ямок.
Раз не Ева, не Парис, не Ньютон,
То Господь не посылает яблок.
А они могли бы оголтело
Падать в мои комнаты пустые!
Искушенье силой тяготенья,
Блудом и раздором мне постыло.
Обретаю (здесь и там чужая!)
Вредные привычки постепенно.
В зеркале уже не отражаюсь
И почти что прохожу сквозь стены.
Натюрморт и подросток. Пейзаж и тинейджер.
Он один на портрете. По разным причинам
Завелась в его доме какая-то нежить.
Лишь один человек из троих получился.
Да, он вырос. И ими бессовестно предан,
Но он в птичку фотографа всё ещё верит.
Это то, что должно быть семейным портретом,
А не взрослый ребенок в пустом интерьере.
Узелок со слезами тяжёлыми скомкав,
Глубоко его спрятал. А как же иначе?
Потому что вдолбили в него аксиому,
Что мужчины не плачут, не плачут, не плачут.
Понимая, что мир его всё-таки рухнет,
Горький запах разлуки по-волчьи почуяв,
Как распятый Спаситель, раскинувши руки,
Обнимает пространство в надежде на чудо.
Сколько истин дарёных смогла твоя дочь проворонить!
В наступленье на грабли, - трофей!- третий глаз добыла.
Мама, помнишь, я чёрных собак собирала в районе,
С лобачевским упрямством пытаясь отмыть добела?
Мама! Мы же не в школе, где зрелость измерили в баллах,
Занеся в аттестат, - с понтом дали намётку тропы...
"Богу-богово", - ты говорила и вновь ошибалась.
Наказанье для урок. И стёб предающей толпы.
Греко-римские слишком устали быть просто богами, -
И меняют Олимп на Голгофу. С доплатой и без.
А Земля, видно, вправду кругла - из-под ног убегает.
Воспаришь поневоле, на Ньютона плюнув с небес.
Но плевок возвратится назад бумерангом лучистым -
Догма даже избитая в силах пенять и пинать.
Жаль вот в плотных слоях атмосферы сгореть не случилось.
Я же неопалима. Как рукопись и купина.
В молоко попадая, душа ускользает из тела,
По прокисшему Млечному тракту спешит в темноте.
Мы увидимся, мама. Я, кажется, к чаю успела.
Я тебе принесла родниковой воды в решете.
Колючий кашель долбит по утрам,
Не потому что я всю ночь курила,
А просто мне царапают гортань,
Исчадия Мефодия с Кириллом.
Как хочется послать их на.... Но я
С послушным видом заявляю: "Welcome!"
Мой серафим, напившись, как свинья,
Дрессурою свою изводит белку.
Он ей нудит: "Судьбу не обмануть!
Ты будешь Кабалье!"...Так незаметно
Заучит белка песенку одну.
Про лисенят. Про рыжую нимфетку.
Мой серафим спросил: "Налить вина?
Конец страстной! А значит время квасить!"
Жест отрицанья требует от нас
Усилий больших, чем кивок согласья.
Зажав его крыла, по три в горсти,
Ору: "Исполни долг! И вырви! Вырви!"
А он блюёт, сценарий упустив
Из памяти...Вокальный слововыверт, -
(Про виноградник, отданный легко.
Не по закону, по любви... к природе...)
Орешком изумрудным за щекой,
Колечком под девизом "Всё проходит".
Мой серафим не ангел. Он - a la...
Мобильный звон подменит звон пасхальный.
А белок нужно в космос отправлять...
В колёса! К скорнякам!...Ну да, бухая...
Но цел язык. В молитве нету лжи.
Мне б до мать-мачех!...Мне бы лес проведать!...
Еще....До навигации дожить.
Увидеть первый снег и снег последний.
До следующей пасхи, я и ты
Орешки-изумруды будем хрупать
Накопим пуд скорлупок золотых.
Пусть станет ярче ближней церкви купол.
Наверняка удачным будет год!
Мы многое вдвоём успеем сделать!
А белка...Бог с ней, с белкой. Пусть поёт.
Про яблоки, про огненные стрелы.
Тахикардийно наскочит
Опыт в запястье, в висок. И
Встанет любовь на носочки,
Чтобы казаться высокой.
Ненависть - на четвереньки,
Чтоб незаметней и мельче...
Паркины ножницы тренькнут
Тихо, - едва ли замечу.
Встретят, ощерясь недобро,
Выделят миску баланды,
Ангелы с бесами в рёбрах,
И аллергией на ладан.