Облюбованный мной голубой федеральный экспресс
отправляется в рейс, пожирая дорогу и время...
Рядом спит, кукарекая и ускользая, деревня.
Это ей адресует свой бред потревоженный рельс,
модулируя отклик, встающий во тьме из-за гребня.
Обитатели поезда, быстро входящие в транс,
засыпают под шумный гипноз металлической дроби
безучастно, как кролики в жадной змеиной утробе,
тяжело содрогаясь в момент сопряжения трасс
от вмешательства буйной дороги в биение крови.
Элегически ропщет, роняя багряный убор,
индевелая роща, несмело возникшая с фланга
из тяжелого падшего облака. Белая влага
покрывает поверхности, чтоб риторический вздор
на туманном стекле вертикально чертила фаланга.
В оцинкованном тамбуре табор шумит. За углом
шебутная цыганка, изрядно не мытая фея,
отдается беспечному фраеру, чуть цепенея
от вибраций и смутной тревоги. Природный уклон
ускоряет, неся без того распаленного змея
от предчувствия дикой охоты, погони, резни
и большой восхитительной крови, имеющей запах
бесконечной невзгоды и смерти. О фея! усни,
потуши свои взоры о дымку, манящую за борт,
и спокойно лети в направлении на юго-запад,
где зияет зловещий сырой километр сто второй,
где из тьмы на платформу выходит Каренина Анна -
вероятно, легка и пьяна в переулках тумана -
без предчувствий, едва различая во тьме пред собой
только месяц, тайком вынимающий нож из кармана,
обещая интригу. Ночной подмосковный транзит
мне всегда, хоть и смутно, дает ощущение стресса,
характерное для моего голубого экспресса
вообще, но особенно - если экспресс тормозит
так внезапно и зло над кошмаром кровавого среза.
Пробуждение, паника (их пропускаю)... конвой
прибывает на станцию (вздрогну и далее тронусь);
темнолицый эксперт, педантически точный, как хронос,
наклоняется к ней, волевой, как артист Лановой,
и назад отступает, в карманах потерянно роясь.
Тяжело отлетает душа во враждебный ей мир.
У Карениной Анны в глазах воцаряется бездна.
Надрывается в сумке мобильник, уже бесполезно.
Опускается скорбь - эту скорбь принимает эфир,
но не знает дорога. Она, повторяю, железна
и вольна не услышать в ритмичном дыхании труб,
что навряд ли бывает на свете печальнее повесть,
что уместен едва ль страховой утешительный полис...
На глазах каменея, мертвец превращается в труп -
это утренний месяц свой нож затыкает за пояс
экономным движеньем, неверно отдав холодам
по-октябрьски воспрянувший ельник и гибнущий стланик.
Отчего-то так холоден я, очарованный странник
и жестокий, увы, наблюдатель чужих мелодрам,
как могила, глубоких и, словно дорога, бескрайних.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]
