НА СОВСЕМ ДРУГОЙ СТОРОНЕ РЕКИ
ПУСТОТА
этот воздух, текущий прозрачной рекой,
у тебя под рукой, у меня под рукой –
всё, что ныне осталось меж нами.
я хочу стать частицей былого тепла,
но всегда остаюсь только тем, кем была –
возвращай мне себя временами.
это чувство, застывшее в сердце, как смог,
не на миг – навсегда оставляет клеймо,
в ностальгии меня уличая...
и бежишь, непрерывно считая столбы
от себя до себя, от судьбы до судьбы,
постоянно назад возвращаясь.
эта нега, уснувшая в синих краях,
остывает в ночи, словно старый маяк,
навсегда потерявшийся в скалах.
и пока расправляются крылья моста,
из тоскующих окон летит пустота –
та, что где-то меня отыскала.
значит, к памяти снова вставать на учёт –
может я, может ты, может кто-то ещё
обретёт в этой жизни опору,
а пока в не туда, в не туда, в "нет" и "да"
наше время стекает по кромке стыда,
а беда поднимается в гору...
_^_
* * *
не уходи по ломаной кривой –
усталый нерв срывается... i'm sorry...
остатки человеческого сора
сметает за окном городовой,
спускаются осадками на веки
недопесчинки-недочеловеки...
как тёмен свет, как беспросветна тьма,
как день дробит обыденности тяга –
упругими дыханьями растянут,
спит город мой... на улице зима...
но я сегодня городу не верю
(всё худшее случается за дверью),
не исчезай с орбит, когда трамвай
железным сердцем выстучит прощанье...
я так люблю наполненность молчанья...
в грядущем дне теряются слова,
где, может быть, живём... живой...живая...
и я глаза от страха закрываю...
_^_
* * *
Поднималась солнцем над лесами,
Уплывала рыбой по реке,
А слова внутри рождались сами
на каком-то древнем языке.
Вдоль заката плыли пилигримы,
горизонт на смыслы раскамлав.
Отзвуками огненного Рима
шелестел волшебный мой анклав.
И лежала благостною вестью
миртовая ветка на окне.
И, как зов, звенел "мы снова вместе"
космос надо мною и во мне.
_^_
* * *
время тихо просит не стареть
стрелами царапая мирское
я бы так хотела посмотреть
что же это всё-таки такое
тянется от лета до зимы
не часы не хрупкие секунды
время мысли время это мы
пьющие по капле яд цикуты
мелкие глоточки бытия
быта недопитого осколки
время верь мне время это я
скол судьбы без права знать на сколько
шумом мандельштамовым кричать
на стекле навек запечатлённым
так минуты падают с плеча
тёмной песней звуком отдалённым
так февраль стремится к февралю
замыкая круг однообразный
так внутри безликого люблю
узнаётся разное о разном
так поэты пьют словесный сок
на глазах эпохи прозревая
голосом цветаевских высот
звоном гумилёвского трамвая
_^_
* * *
закрыт вокзал небесный на ремонт,
темнеет заколоченная касса,
и мальчик, пассажир второго класса,
готов узнать, один ли в мире он...
и смотрит в запотевшее окно
вагона засыпающего, но
внезапно растворились силуэты
немых теней, спускающихся вниз –
и шепчет он "вернись-вернись-вернись",
ловя за хвост непрожитое лето,
потом рисует время, ветер, свет,
скалистый остров и парад планет,
и слушает, как нервно дышат корни,
готовясь выпускать из-под земли
пронзительную чувственность дали
и звуковые нити мариконе,
и палиндрома лёгкую капель,
и ассонанса страстную свирель,
и древний стиль ...готический... романский...
англо-саксонский – всех мастей и форм...
желанием создателя влеком,
он в день бесцветный добавляет краски...
а мир, что астенически продрог,
вдруг понимает – это юный бог...
_^_
ПОСВЯЩЕНИЕ ЗИМЕ
опять пришла, когда её не просят...
опять под снегом зябнут гаражи,
зима, зима – какая на фиг осень,
когда такая белень, что держись!
календарю совсем не потакая,
она пришла в разгаре ноября –
и леность, и обломовка такая
в сознание спустили якоря...
кому снежки, забавы, перемены,
весёлый смех сквозь снежные дворы –
а мне ингавирин и амбробене
на фоне нескончаемой хандры,
а мне с утра с усердием мазая,
спасающего будни (боже мой!),
в седых сугробах насмерть увязая,
пиликать до работы и домой,
с тобой не уживаемся на свете,
но, вспоминая летнюю листву,
я поклянусь "всем существом в поэте",
что в сотый раз тебя переживу...
_^_
ВЕЧЕРНЕЕ
чувствительность комнатной лампы
трамвайного звона озноб
так тихо что впору заплакать
до ночи мечтая взахлёб
ищу соломоновы копи
в порталах словесных молитв
на томик есенина кофе
вчерашним восторгом пролит
и снова соседние крыши
увидят как я утону
в глубокую пору затишья
зароюсь в свою глубину
моргает вполне инфернален
рубиновый глаз фонаря
в зелёном тепле ламинарий
искусственным светом горя
а в полночь простив беззаконье
убогой квартирной страны
мелькнёт за углом заоконья
мифический профиль луны
играя в подводные салки
кроя неземное панно
меня золотые русалки
утянут на самое дно
_^_
* * *
громогласны искренни остры
шли слова с кудыкиной горы
и была немыслимо щедра
на слова кудыкина гора
это ли не чудо и не дар
выйти ниоткуда в никуда
а потом у смысла на краю
создавать вселенную свою
а из аризоны шёл бизон
покорять заветный горизонт
все вокруг кричали это бред
в средней полосе бизонов нет
шла по миру глупая молва
но бизону встретились слова
и открылось небо словно зонт
для бизонов и для аризон
побрели по миру поутру
слонопёс и котокенгуру
ну а где их встретить на руси
у горы тихонечко спроси
_^_
* * *
прилетает ко мне сальвадор дали
сообщает тепло и вкрадчиво
твоё небо с примесями земли
и его не видно хоть глаз коли
выворачивай укорачивай
прибегает потом франсуа вийон
не поймёшь его пьяный трезвый ли
предлагает мне пыль золотых времён
спрашивает может морду кому набьём?
только пить из ручья
брезгует
а уже под вечер на склоне дел
начинает один неистовый
говорить заклинать сотворять метель
непонятную мета свою метель
и свистит она
словно исповедь
и не видно этим гостям конца
и вода речей нескончаема
а потом они все как вламываются
так вот внаглую просто вламываются
и начинают орать
– что ты для большой литературы
сделала?
отвечай нам!
и кручусь как на чёртовом колесе
а слова их черны и на вкус горчат
кто бы знал как они надоели все
как безмерно они надоели все
и как страшно
если они молчат...
_^_
* * *
где-то там на совсем другой стороне реки
в глубине холодной чужой планеты
ходят всеми забытые лодки и моряки
управляют ветрами бросают на дно монеты
по ночам зажигают жертвенные костры
а под утро смуглые женщины и мужчины
прогоняют от скал косяки кистепёрых рыб
странно пахнущих мертвечиной
и тогда вода начинает гореть гореть
бледно-жёлтым зелёным оранжевым тёмно-синим
говорят что в час когда хочется умереть
это лучшее из усилий
если миг настал не растаять а перейти
в тёмно-зыбкий свет водяной и мглистый
где-то там на совсем другой стороне пути
я смогу продлиться
и держать на крючке долгожданный ночной улов
а пока за чертой самой призрачной из якутий
не боли голова причитает болиголов
открывается глаз анютин
шелестит трава рождённая из огня
стебли-пальцы вонзая в тело
где-то там на совсем другой стороне меня
всё случится как я хотела
_^_
* * *
седой весны замедленный озноб,
немых небес озоновые дыры,
к распутице расстрелянного мира
идут фантомы в серых кимоно –
в расширенных зрачках и на устах
неистребимый внутренний рейхстаг,
а тот, кто выше нас – не говорит,
и слово обрывается, горит,
как "тощий плод", созревший, но не целый,
в гудящей тьме сбиваются прицелы,
и цели нет, и горечью облит
кинжал пророка в прошлом и грядущем,
и веры нет тому, кто был поющим,
как будто обезличило его
неведомое, злое божество,
как будто в перепутьях жёсткой тьмы
всё время шли разрозненными мы,
и не было ни трения, ни звука,
а только душный воздух, чёрный дол
и облако безмолвных – тех, кто шёл
и с глаз незрячих не снимал повязки,
и снова падал в омут, злой и вязкий...
увы, и те, в ком истина жива –
их тоже перемелят жернова
в горячий прах кровавого помола –
дописан мир, вокруг мертво и голо –
готовится ли новая глава?
_^_
* * *
и в упрёк неизбежности "завтра"
я почувствую радости дрожь
что меня в этой жизни внезапно
стало больше на снег или дождь
на луны золотую иконку
причащённую звёздной водой
на улыбку чужого ребёнка
со двора забежавшего в дом
на страну где засохшие листья
превращаются в летопись дня
за привычной банальностью истин
непривычно скрывая меня
и пускай смолянистые соки
бродят в соснах до первых снегов
и тоскливые пальцы осоки
ловят солнце с других берегов
и метели метут отовсюду
беспокойно звеня на юру
я конечно останусь я буду
даже если однажды умру
_^_
* * *
станет легко, но не значит, что станет легко,
сможешь найти, но не значит, что сможешь найти, –
сердца застенчивый ангел пролил молоко
и обронил свои крылья на млечном пути.
это желанье сходить за древесным углём,
сжечь сочиненья, которые стали смешны,
это посланье, которое бьёт февралём
в стылые губы изъеденной болью весны...
время неверия – время меняет состав,
жмётся и жалится, жжётся животным огнём,
верим, торопимся, судьбы читаем с листа –
близится вечер, но мы забываем о нём.
близится холод, но мы забываем, что есть
мир, согревающий тело подкожным теплом,
свет убывает частично, но кажется – весь...
то, что казалось добром, нарекается злом,
то, что казалось обыденным, стало родным,
сжалось до малой крупицы, худого зерна,
наша страна (а точнее, осколки страны)
спит на пороге чужого кошмарного сна:
пульс нитевиден – он тикает, тикает, ти...
и постепенно приходит желанный покой, –
сможешь найти, но не значит, что сможешь найти,
станет легко, но не значит, что станет легко...
_^_
* * *
а помнишь Питер? помнишь, как по городу
бродили и не чувствовали холода?
что из того, что будто бы не молоды –
точней, не по-весеннему юны...
для этих дней свернуть бы можно горы, да
остались только тихие укоры в дар,
что до сих пор одной упрямой хордою
с тобою мы навек не скреплены.
как верить, что не будет мира этого,
простого и никем не перепетого?
там, где, умывшись невскими рассветами,
мы шли в объятья улиц городских,
где чувства молчаливыми аскетами
скрывались за девичьими секретами –
теперь дворцы пустыми лазаретами
стоят и умирают от тоски.
ростральными колоннами расстреляна,
звенит душа, как песня менестрельная –
но мы сильны, и плакать нам не велено:
неведомо, чем кончится оно.
и всё же ночью боль моя усилится –
и я припомню стрелку на Васильевском,
и в Летний сад восторженные вылазки
на полчаса... а где-то за окном
хмельной Невы притянутые всплесками,
идут гулять поэты с поэтессками,
и бортпроводники со стюардессками,
предав на время вибер и вотсап,
вооружившись доводами вескими,
что не протянешь век за занавесками,
бегут гурьбой по Невскому, по Невскому
до площади дворцовой – до конца.
моя любовь не хочет отпустить меня
на тёплый юг из северного Питера
и облака преступной стайкой мстителей
к Адмиралтейству мчатся на обгон,
а блеск иглы так чудно обольстителен,
и фонари – души моей властители,
торжественно встречают посетителя
обители нетающих снегов...
_^_
* * *
золотое древо – ни дна, ни кроны,
увязает в сумеречном стопа...
то ли в чёрном парке кричат вороны,
то ли сердца горестный снегопад,
засыпают горные эдельвейсы,
засыпает улицы и пути –
на земную твердь выходи, развейся,
утони в печали безлицых птиц,
так придёшь в себя и уйдёшь без спроса
(на земных плечах тяжела зима),
взглянет день, оскаленный и курносый,
загудит внутри родовая тьма,
упадёт на дно и начнёт браниться,
а потом забьётся вселенной в такт –
это мой двойник перешёл границу
и навек закрыл за собой врата,
и пока плывёт он на лодке утлой,
понимая: главное решено, –
за моим окном холодеет утро
и синицы бойко клюют пшено,
и не счесть следов, и крылом горячим
закрывая свет суеты мирской,
встанет ангел мой над лицом незрячим,
как рассвет встаёт над ночной рекой...
_^_
|
