|
Центр Роста
Глава девятая,
полная темного вздора
Место, которое директор Ядрошников назвал конференц-залом, напоминало нечто среднее между просторным склепом, предназначенным для массового захоронения, заурядным офисом и педиатрической приемной. Стены остались; камень, как и везде, дышал зеленоватым холодом; осталось и эхо, но прочее претерпело продуманное усовершенствование. Офисные металлические стулья, расставленные в центре зала, образовывали правильный круг, и в этом круге инородным телом возвышалось виндзорское кресло. Директор, хотя его об этом никто не спрашивал, вскользь объяснил, что мебель, когда работаешь с группой, не должна быть ни слишком комфортной ("Комфортабельной" - поправил его Шаттен-младший); "комфортной", - повторил директор, снимая и протирая очки особой тряпочкой, да-с, но она не должна быть и чересчур жесткой. Должно быть удобно, и чтобы не расслабляться сверх меры, уважаемые господа. Для оживления обстановки ("ради создания непринужденной атмосферы") конференц-зал был украшен колхозной росписью; снопы и фрукты чередовались с художественными плакатами, в которых искаженно отражался детский фольклор. О'Шипки долго рассматривал гулящую корову в шляпке, достойной сожаления и нахлобученной на сломанный, вероятно, рог. "Кады-мады, неси воды, - гласила надпись. - Корове пить, тебе водить". "Для разрядки напряженности", - улыбнулся Ядрошников.
Директор по-свойски уселся в круг. "Дистанции сокращаются, - говорил его вид. - Я свой, господа, не пугайтесь. Ведите себя раскованно". Кресло он, правда, взял себе.
Господа не пугались, но держались в напряжении - кроме, разумеется, Трикстера. Он был единственный, кто вытянул ноги, которые доходили до самого центра круга и были похожи на застывшую секундную стрелку. Анита повела носом и поморщилась. Трикстер ободряюще подмигнул ей. Он принялся за ногти; звук был тихим, и казалось, что где-то точит зубы мелкая животина.
Близнецы с трудом разместились на одном стуле. Они напоминали странную карточную фигуру - не то валетов, не то дам; их приветливые застывшие лица были обращены на юго-восток и юго-запад. Цалокупин вздрогнул и почесал щеку Холокусова; тот благодарно кивнул, поедая глазами Ядрошникова. Мамми сидела, как аршин проглотив. Поглядев на нее, любой посторонний мог ошибиться и решить, что группой руководит вовсе не Ядрошников, который всего лишь клиент, чью душу вот-вот возьмутся потрошить, а эта железная леди с сумочкой на туго обтянутых юбкой коленях. Тем временем Ахилл, забравший шахматы себе под кафтан, обдумывал ход; рядом хрипло дышал Аромат Пирогов, смотревший в пол и свесивший между колен огромные мясные лапы. О'Шипки досталось место справа от Аромата; Шаттену - слева от Ахилла.
Пирогов рассматривал пол и не знал за собой никакого изъяна, проживая под тысячью солнц с полным правом на то - но кто его сюда направил? Аромат не нравился О'Шипки
- Ну вот, мы и в сборе, - подытожил Ядрошников с довольным вздохом. - Итак, господа, мы начинаем первый сеанс: один из многих, первый шаг по тернистой тропе, ведущей к неизбежному созреванию и прозрению.
- Прозреванию и созрению, - рассеянно обронил Трикстер.
Директор сделал вид, что не расслышал.
- Я искренне рад вас видеть. Поверьте, я проделал колоссальную подготовительную работу. Это очень непросто - подобрать ингредиенты для умного деланья. Я вербую клиентов по-разному: раздаю листовки у метро, пишу в газеты, гуляю с рекламным щитом... кое-где - и с рекламным мечом...
- Да! Да! - радостно вскинулись близнецы. - Мы помним вас! Меч! Мы взалкали рассечения!
Директор натужно привстал и поклонился.
- Я не буду затягивать вступление, - пообещал он. - Мне осталось предупредить вас, чтобы вы, когда какое-то мое действие или слово покажется необычным и даже нелепым, помнили, что в этих стенах не происходит ничего случайного. Здесь все предначертано и предопределено. Доверьтесь мне, откажитесь от суетных вопросов, запаситесь терпением, и тогда успех, который обязательно выпадет на долю каждого из вас, будет столь ослепительным, что вы сольетесь в торжествующее единство зрелых, умудренных знаниями и опытом индивидов. А сейчас, чтобы избавиться от некоторой естественной натянутости, мы устроим разминку. Эту процедуру еще называют разогревом. Мы будем знакомиться друг с другом, но не так, как за завтраком, нет. Каждый из вас, по очереди, будет вставать и представлять своего соседа, говоря о нем все, что сочтет нужным. При этом, разумеется, нельзя забывать об известных границах и нормах. Но я и в мыслях не допускаю, чтобы кто-то позволил себе откровенно оскорбительное высказывание или насмешку. Я далек от таких опасений. Полагаю, что нам стоит начать с...
Выдерживая свистящий согласный, директор прицелился пальцем.
- ...С вас.
Трикстер удивленно вскинул голову.
- А почему - с меня?
- А почему бы и нет. Милый Трикстер, вы можете не вставать (тот и не собирался). Сидите, как вам хочется, и сидючи так, представьте нам, пожалуйста...
Палец отправился в новое путешествие.
- ...Мистера О'Шипки.
Послышались облегченные вздохи; вздыхали украдкой. Никто не хотел, чтобы его представлял Трикстер.
- А чего его представлять? - пожал плечами Трикстер и бесцеремонно смерил О'Шипки взглядом. - Киллер и киллер, на лице написано. Ассасин записной.
О'Шипки положил ногу на ногу и покрылся пятнами.
- Я так и вижу, как он кладет себе руку на спусковой крючок, - продолжал Трикстер, сохраняя совершенно серьезный вид. Анита, разобравшись в сказанном, не выдержала, закрыла лицо руками и затряслась от беззвучного смеха. Мамми осуждающе поджала губы.
- Постойте, Трикстер, - Ядрошников укоризненно нахмурился. - Не нужно двусмысленной экспертизы - по крайней мере, на нынешнем этапе разбирательства. Мы ведь только начинаем работать. Говорите просто: такой-то и такой-то. Плюс общие сведения, изложенные в нейтральных формулировках.
- Ерунда какая-то, - буркнул Трикстер и прикусил заусеницу. - Кому это надо? Ну и созревание. Пожалуйста: зовут - О'Шипки, хотя и вряд ли, росту обычного, волосы рыжие, притворяется шлангом, карманы оттопыриваются. Homo suspense.
Неизвестно, что послышалось жертве, но, стоило Трикстеру сартикулировать последнее, как мистер О'Шипки расплел ноги, решительно встал и направился к оратору. Вскочил и Шаттен; он бросился к своему спутнику, перегораживая дорогу. Он уже вел себя так, будто некоторым образом породнился с О'Шипки.
- Стойте, дружище! - воскликнул он. - Не позволяйте втянуть себя в ссору.
Он придержал оскорбленного товарища за рукав и торжествующе обвел взором круг. Но торжество его было напрасным.
- Зачем вы вмешались? - быстро спросил директор, подаваясь вперед.
- Беда же будет! - Шаттен вытаращил глаза. Кадык взлетел едва ли не к носу и вновь уселся на узел галстука.
- Вы же знаете, что это не так, - мягко возразил Ядрошников. - Вы понимаете, что я не допущу непотребства, а драку - тем более. Итак, повторяю вопрос: зачем вы вмешались?
Шаттен смешался.
- Потому... потому что так надо.
- Кому это надо?
- Это надо мне, - вымученно отчеканил Шаттен.
- Что вы называете местоимением "это"?
- Это - это все, - рукой, свободной от О'Шипки, Шаттен обвел помещение. - Все вокруг. Чтобы все это было гармонично и совершенно.
- Зачем же вы хотите, чтобы все "это", - директор сделал ударение на злополучном словце, - сделалось совершенным?
- Но вы же сами... Совершенства ради, - пожал плечами Шаттен, продолжая держать О'Шипки, словно выгуливал ирландского сеттера, тянувшего поводок. - Все хотят совершенства, - он повторил свою любимую фразу.
Ядрошников снова отреагировал стремительно и профессионально:
- Секундочку. Нечто подобное я уже слышал. Вы много рассуждаете о совершенстве. Кто это - все? Расшифруйте.
Шаттен опешил вторично:
- Что значит - кто? Все... Кого ни спроси.
- Это неоправданное обобщение. Никто не может быть совершенством. Признаем начистоту: мы собрались здесь, на этом пустынном острове, чтобы понести то или иное наказание за наши проступки, совершенные в прошлом. Психологическая коррекция - кровавое дело, друзья мои! Я разумеется, говорю метафорически, но вернемся к совершенству. Анита, вы хотите совершенства? - осведомился директор.
- Нет, я хочу оставаться самой собой, - отозвалась та.
- Шах, - послышался шепот Ахилла, и со стула Пирогова распространился таежный рык.
- Господа, господа, - пожурил их Ядрошников, не забывая следить за разгневанным О'Шипки, который попал в дурацкое положение: Шаттен продолжал его держать, момент был упущен, а сесть обратно означало потерять лицо. - Уймитесь, господа. И вы, джентльмены, если остыли, займите свои места. Дорогая Анита, опишите для нас, пожалуйста, мистера Шаттена-младшего.
От неожиданности Шаттен покраснел и выпустил, наконец, мистера О'Шипки. Тот, чуть подумав, уселся-таки на место, метнув предварительно молнию в Трикстера. Трикстер сидел с невинным и кротким видом, смахивая на продувшегося картежника, которому все, впрочем, трын-трава, и скоро он обязательно отыграется.
Анита поправила сапфировую заколку, встала и начала отвечать, будто была на уроке:
- Мистер Шаттен-младший является сотрудником ведомства, известного под названием Бюро Перфекционизма; прибыл в Центр для достижения абсолютного служебного соответствия. Мистер Шаттен, обладая внешними данными, которые не могут быть названы идеальными, производит впечатление компанейского, обаятельного человека, всегда готового прийти на помощь друзьям. Все, - растерянно сказала Анита. Взяв хороший разгон, она вдруг остановилась. - Я не знаю, о чем еще говорить.
- И не надо, сказанного достаточно, - откликнулся директор. - Это же разминка, чтобы наладить взаимопонимание. Ну что, драчуны, успокоились? - Он взглянул поочередно на притихшего Трикстера и взъерошенного О'Шипки. - Поменяйтесь ролями, господа. Будьте добры, мистер О'Шипки, познакомьте нас с мистером Трикстером.
Трикстер снисходительно хмыкнул.
- Мистера Трикстера нет нужды представлять, - сказал О'Шипки. - Мистер Трикстер очень скоро остановится в своем развитии. Его рост прекратится, не начавшись.
- Все в руках божьих, - Ядрошников, похоже, не собирался спорить с этим прогнозом. - Но согласитесь, мистер О'Шипки, что ваш порыв уже выдохся и вы не собираетесь прямо сейчас прерывать развитие неосторожного Трикстера?
О'Шипки презрительно отвернулся.
- Прекрасно! - воскликнул директор, ударяя себя по колену. - Атмосфера налаживается! Первый сеанс, господа, - он как в бойлерной. Сбрасываем пар, чтобы не дойти до взрыва. Продолжаем разминку. Просыпайтесь, судари и сударыни, включайтесь в процесс! Господин Холокусов, представьте собравшимся господина Цалокупина.
Близнецы встревоженно зашептались.
- Можно наоборот? - осведомился то ли первый, то ли второй.
- А есть разница? - квакнул Трикстер и тут же, в притворном испуге, прикрыл ладонью рот.
- Господин Ядрошников, - Мамми встала. - Позвольте мне представить Трикстера. Ручаюсь, что он исправится.
Она поглядела на клоуна, и тот моментально съежился. На белом лице написался искренний, живой испуг.
- Спасибо, Мамми, но мне бы хотелось добиться оптимальной естественности, избегая рукоприкладства. В переносном смысле рукоприкладства, - уточнил Ядрошников. - А ваше вмешательство, как вы знаете... - Он попытался прищелкнуть пальцами, но те были слишком пухлыми. - Короче говоря, вам достанется Анита, но позже. Ну же, господа близнецы, вы определились с очередностью?
По всему выходило, что Цалокупин и Холокусов не скоро придут к обоюдному пониманию. Они толкали друг друга в грудь и яростно шептались; летела слюна, перемешанная с отрывочными угрозами раскрыть какие-то интимные обстоятельства. Директор выждал и безнадежно махнул рукой:
- Представляйте Аромата, господин Ахилл.
- Минуточку, - отозвался тот, кутаясь в свой пятнистый кафтан. - Тебе мат, Пирогов. Все, господин директор, я к вашим услугам. Мне как - рассказывать все по порядку?
- Только самое главное. И постарайтесь пока обойтись без эмоций.
- Хорошо, - Ахилл задумчиво возвел подведенные глаза к сводчатому потолку. - Собственно говоря, мне это сделать проще простого. Я странствовал по мирам и вселенным, ища себе подвигов, которых и без того уже достаточно набралось. И так получилось, что вытащил этого бедолагу из какого-то провинциального концлагеря. К тому времени он уже замолчал, но другие узники, видя, что я тронут его участью и внешним видом вообще, рассказали, что зовут его Аромат, и раньше он был ох, как речист. И беспрерывно славил местного бога. Не видя зла, он знал лишь благо. В концлагере, по свидетельству очевидцев, он восхищался каждым кусом. Читал стихи, приличествующие массовому истреблению: "Егор расправил плечи, проходит, как герой; Его встречают печи малиновой зарей". Но под конец уже не мог вместить полноты происходящего и потерял речь. Все, что он смог под конец изрыгнуть про своего единого Создателя, были слова: круто придумано! И замолчал навсегда. Я же, проникшись сочувствием, решил, что если где и смогут ему помочь, так это в Центре Роста. И, как видите, забрал его с собой. Он находился в плачевном состоянии. Над ним измывались, он пребывал в статусе фейеромонаха-бомбардира; во рту у него была маковая дубинка... Я, помню, прослезился. Мое героическое странствие еще не было завершено, и он, благодарный, не раз меня выручал; помню, я остался без средств и показывал его за деньги... Потом деньги появились, но я все равно показывал, потому что люди, куда бы я ни прибыл, начинали просить: покажи, покажи... Слава обгоняла нас, вот в чем дело.
- Очень хороший рассказ, - похвалил Ахилла Ядрошников. - Берите пример с товарища, господа! Емко, информативно, не прибегая к оценкам... Если озвучиваются эмоции, то они - свои, а не предполагаемые эмоции объекта. Никаких догадок, никакого "чтения мыслей".
Трикстер кашлянул:
- А что, - предложил он коварно, - пусть теперь сам Пирогов кого-нибудь представит. Того же Ахилла, а то он, Ахилл, нечто вроде дуэньи при девушке с сомнительной репутацией... или сопровождающего, то есть как бы не при чем.
Директору, наконец, надоели его ремарки.
- Пусть! Пусть! - запальчиво воскликнул он. - Аромат, вы меня слышите? Мы разминаемся. Представьте собранию мистера Трикстера.
Аромат Пирогов поднял всклокоченную голову и дернул рыжей бородой в сторону шута. Где-то заурчало - может быть, в брюхе, а то и в горле, читай - все в той же бороде. Мутные глазки блуждали, не особо задерживаясь. Вдруг Пирогов принялся реветь, да так, что все заткнули уши. Он встал и по-медвежьи пошел на Трикстера. Ахилл, подхватывая почин Шаттена-младшего, успел придержать его за подол рубахи, но ветхая материя подвела, он остался с грязным клочком, а Пирогов все шел и на ходу раскрывал объятия. Рукава упали, оголяя кирпичные руки с вытатуированными номерами распределителей и пересылок. Обнаружилось, что между лопаток ему подшили бубновый туз. Трикстер поднял ноги на стул и прикрылся руками, из-за чего стал похож на вертлявого дьявола, которому показывают крест.
Пирогов замахнулся, но дело спасли близнецы. Никто не ждал от них геройства, и все поразились, а у многих дрогнули сердца, принимая груз неразряженного пафоса; близнецы заслонили Трикстера и застыли перед Ароматом, напустив на себя самый суровый и властный вид. Аромат, насчет которого почему-то казалось, что он должен уметь обращаться с лошадьми - запрягать их, распрягать, кормить из торбы и нахлестывать, погоняя по долгим зимним дорогам, - так вот, Аромат, рассудок которого был в значительной степени помутнен, оказался в затруднительном положении и не понимал, с какого конца подойти к новоявленному коню. Так и не найдясь с решением, он вдруг смягчился, рот разъехался в сладкой улыбке, а губы зачмокали. Пирогов полез под рубаху: наверно, искал там сахар.
О'Шипки, утомленный балаганом, прикрыл глаза и ущипнул себя за руку. Не сон ли это? Ему было ясно, что Ядрошников, действуя так и устраивая комические мероприятия, не добьется не то что роста - скорее, случится обратное. Щипок получился очень болезненным и убедил О'Шипки в реальности происходящего. Может быть, это призраки? Он с сожалением распрощался с гипотезой, припомнив рукопожатия, колено Аниты, цепкую хватку Шаттена. Печальное дело! он испытал бы облегчение, откройся, что он окружен привидениями, с которых не спросишь. При всем нежелании ему придется выяснять, что и кто скрывается за этим дурацким спектаклем. Который между тем продолжался, потому что директор дал слово Мамми, и та, как и было обещано публике, взялась представлять Аниту. Обласканные близнецы довольно перемигивались; Пирогов посчитавший представление Трикстера совершившимся, вновь подковыривал шахматные фигуры, а Трикстер, у которого отлегло от сердца, уже сидел в прежней позе, излучая незаслуженную радость.
Мамми мяла сумку.
- Анита - чистый бутон, непорочная девица доброго нрава и строгих правил. Она соблюдает себя во многих отношениях. К сожалению, не слишком любит умываться, не приучена к элементарной гигиене...
Тон Мамми повысился.
- Что-то мне не верится, что она способна расшнуровать корсет, помягчеть, - О'Шипки процедил эти слова еле слышно, сквозь фарфоровые коронки, но Шаттен, сидевший через целого Пирогова, их все-таки услышал и немедленно откликнулся, шепотом:
- Нет-нет, старина, вы решительно ошибаетесь. Я видел, поверьте...
- ...Бутончик, - гнула свое Мамми, все больше гремя и грохоча металлом. - Когда бы не легкомысленность и ветреность... И, разумеется, стихи. Я думаю, собравшимся известны поэтические наклонности этой особы. Музы оказывают на нее пагубное воздействие. Изящная и милая в миру, в поэзии она напоминает сирую бабу с коромыслом, которая плетется, взбираясь на холм, осиливая кручу за кручей... Ее стихи отдают какой-то выдуманной мучительной бедой. Например, бесстыдная поэма "Зеркальный грех"...
Не прошло и пяти минут, как стараниями Мамми Анита была полностью уничтожена. На нее было больно смотреть; она горела, будто в чахотке; в испанских глазах сверкали слезы, грудь вздымалась; О'Шипки, завороженный этой картиной, дышал в унисон и прощал Ядрошникову все, за что недавно подумывал рассчитаться. И директор не обманул его надежд, придя на помощь.
- Мамми! - предостерег Ядрошников. - Достаточно, сядьте. Очень красочно. Анита, вы будете комментировать сказанное?
Анита поднесла к глазам платок и молча кивнула. Директор выставил палец, призывая к тишине, и тишина наступила. Конечно, не полная: чавкал Трикстер, хрипло вздыхал Аромат Пирогов, дышали близнецы. Когда Анита совладала с чувствами и поборола гнев, она подняла руку и робко попросила:
- Господин директор, можно еще раз представить мистера О'Шипки? Я очень хочу.
Директор встопорщился:
- Да! Конечно, да! Прошу вас! Окажите такую любезность!
Анита, улыбаясь сквозь непросохшие слезы, встала.
- Мистер О'Шипки - молодой симпатичный мужчина, ему около тридцати лет. Может быть, сорок. Он чуть выше среднего роста, хорошо сложен и прекрасно развит. Черты его лица могут показаться невзрачными, однако скромная внешность не в силах скрыть железную волю, которая, как мне кажется, способна толкнуть его на многие добрые поступки. У него очаровательная рыжая шевелюра - немного поредевшая, но пусть. Трогательные веснушки, если это не грим. Волшебные зеленые глаза, и рот, как у семнадцатилетнего трубадура. Мистер О'Шипки, вы очень милый и симпатичный человек. Честное слово. И вы мне очень и очень нравитесь.
- Браво! - загремел директор, перекрывая аплодисменты, и даже Трикстер хлопал, напустив на себя обманчиво добродушный вид. - Это рост, господа! Это действительный рост! Увы сомневавшимся!
- Увы! Увы! - подхватили сомневавшиеся. - Увы нам! ...
Глава десятая,
в которой Трикстер держит бессвязный тост
За огромным окном щетинились молнии: ненастье, наконец, разразилось вьяве. Оно словно вылупилось из директорских завываний. Теперь Ядрошников, отведя штору, задумчиво смотрел, как бушует ливень, сменявшийся то снегом, то градом. Электрический свет мигал; стлалось испуганное пламя свечей, которые принесли и зажгли для создания непринужденной обстановки. Обед был в разгаре; трапезничали в прежнем, утреннем зале, стол оставался шведским, и ничто, за исключением обогащенного выбора блюд, не изменилось. После первого - весьма успешного, по оценке директора - занятия столовая полнилась возбуждением и оживлением; стажеры то и дело подходили к столу и вновь отходили, некоторые так ничего и не взяв.
Директор опять пил шампанское, в одной руке держа бокал, а в другой - ополовиненную бутылку, одетую в специальный шершавый жилет для удобства розлива.
Выпитое давно подействовало, и Ядрошников, приобнимая напряженного О'Шипки, возобновил свою бесконечную болтовню.
- Своей отъединенностью этот остров поистине замечателен в смысле фауны, - сказал он, играя игристым. - Кого здесь только нет. Ехидны, ежи, пеликаны, страусы. Целые стада черепах. Множество сумчатых аналогов традиционно шитых зверей. Два престарелых марабу, отряд очаровательных фламинго, удивительные рептилии с кровью настолько холодной, что они, вообразите, будучи приготовленными в пищу, подаются на десерт, в качестве особого лакомства. Поверьте, при надлежащей обработке они ничуть не хуже фисташкового мороженого.
О'Шипки взял у него шампанское, взвесил в руке и задумчиво погладил наждачный жилет.
- Вы что-то говорили про кровавое дело, - напомнил он. - Про метафорическое кровавое дело. Вспоминаете?
- Конечно, - Ядрошников помрачнел. - Если зерно не умрет, то оно и не прорастет. Сударь мой, Центр Роста - жестокое место. Здесь каждому найдется о чем, подумать. Посмотрите на них, - директор указал на остальных, которые бродили с закусками, стаканами и супами. - Посмотрите на себя! - Ядрошников полез себе за пазуху, и О'Шипки, догадавшись, что там зеркальце, придержал его руку. - Посмотрите! Человек жалок! Мне приходит на память один случай, который описал достопочтенный Мак-Грегор. Он изучал агрессивность и как-то раз умышленно испортил своим подопытным настроение. Он предложил им подумать о смерти. Группа подчинилась, подумала; ее члены расстроились и напали на своего товарища. Когда пришло время обедать, они положили ему девять ложек жгучего перцового соуса. Этого человека не любили, он постоянно вылезал с какими-то оригинальными комментариями. Потом они оправдывались, твердя, что, дескать, затеяли опыт и просто хотели выяснить его вкусовые предпочтения. Он, правда, был язвенником, и все об этом знали.
- Браво, - ядовито заметил О'Шипки. Он поставил бутылку на каменный выступ и несколько раз ударил в ладоши. - Перцовый соус - грозное оружие.
- Ну, так а вам чего бы хотелось? - недоуменно уставился на него директор. - Не в решето же его было решетить. Жалкое, коммунальное решение - вот я о чем. Человек - несчастная скотина. Он не знает истины и не желает ее знать, потому что истина убьет его. Возьмите хотя бы Трикстера, - и он грустно кивнул на верзилу Трикстера; тот, держа в паучьих пальцах полупустой стакан, расхаживал вкруг стола и выискивал, к кому бы прицепиться. - Трикстер незауряден хотя бы в своем откровенном презрении ко всему и вся, но что с того? Какие формы это принимает? Люди, которые его сюда направили, порассказали мне о его художествах. Однажды, на производственном сабантуе, он в пьяной беседе просто так, за неимением лучшего предмета, склонил собеседника к скотоложству - тогда, слава богу, еще в проекте; замечательно, что сам он не испытывал к этому разврату никакой тяги, но, тем не менее, старательно расписывал прелести косуль и козочек; с ходом беседы животные становились все мельче; вожделение новообращенного росло пропорционально этому измельчанию. Кончив на ежах, они обнялись и запели какой-то темный гимн... Что это, по-вашему?
О'Шипки почесал в затылке и пожал плечами.
- Вот и я про то же, - заметил Ядрошников с нескрываемым удовлетворением. - При хороших задатках - прискорбное воплощение, сущий пшик. Надеюсь, что Рост пойдет ему на пользу.
- О да, - кивнул О'Шипки. - По-моему, господин директор, кого-кого, а Трикстера уже более, чем достаточно. Мне кажется, что он уже вполне взрослый, ему больше не надо расти. Я вновь повторяю, что готов лично вмешаться и воспрепятствовать его развитию, и сделал бы это давно, будь на то моя воля.
- Смотрите, О'Шипки, как бы с вами не случилось того, что стряслось с человеком из старой мудрой книги, которого черти уволокли под землю за то, что он злобствовал на святках.
Это предостережение прозвучало из уст незаметно приблизившегося Шаттена. Он чистил мандарин; О'Шипки фыркнул и поплелся к закускам, оставив директора любоваться штормом и слушать нравоучения.
Он положил себе салат, налил незнакомого вина. Уши О'Шипки подрагивали, по привычке ловя обрывки чужих разговоров, которые так и порхали, соседствуя с бездумными мотыльками, что летели на пламя.
- Ах, как мы все ошибаемся! Как ошибаемся! - причмокивали близнецы, отвечая на что-то кому-то. - Вот я кормлю кота, он сиамский, я специально такого купил. Так этот кот, представьте, приписывает мне божественные функции.
Там, где речь не шла об абстракциях, близнецы, когда волновались, говорили о себе в единственном числе. О'Шипки счел возможным встрять в разговор:
- Божественные функции! - он пренебрежительно махнул рукой и пригладил волосы. - Знаете, сколько у нас, в нашем городе, божественных ритуалов? Если вы, например, делаете заказ в нашем Агентстве Неприятностей, то вам придется сперва, отстояв очередь, поскоблить особую краску на полученной бумаге, чтобы узнать, какие бумаги еще нужны. Ваши божественные функции - разменная монета...
- Что вы говорите! - вежливо воскликнули близнецы в мелодичном резонансе друг с другом. И сразу переключились на другую, тоже божественную тему, да так, что О'Шипки почувствовал себя угодившим в компанию отличников, которые, томясь и рисуясь в преддверье близкого экзамена, щеголяют вызубренным материалом и делают вид, будто просто повторяют усвоенное. - Внутренний бог залегает в мозговом стволе, самом древнем и примитивном образовании. Внутренний бог непостижим, ибо в ствол не нырнуть. Что касается души, - перебил Цалокупина Холокусов, забирая инициативу, - то она хоть и сложна, но отчасти доступна познанию как объект и проявляется через срединные структуры, а высшая греховная и гордая ступень - интеллект - есть кора, самое молодое образование. Апгрейд, нарост, наворот, - пояснил Цалокупин.
О'Шипки не понял ни слова и счел за лучшее оставить их рассуждать в одиночестве. Он поискал глазами их недавнего собеседника, но так и не выяснил, кому адресовался рассказ о сиамском коте. Тогда он значительно кивнул и, словно был офицером, приложил к виску два пальца, учтиво прощаясь. Близнецы шаркнули. Неся перед собою салат, О'Шипки начал обходить стол. Реплики уже не порхали, но падали. Мамми, повесившая сумочку на левое предплечье, пытала Аниту:
- Прощать до семижды семи. А до восьми? Идет ли все же речь о пределе?
Словно в ответ на этот вопрос от окна донеслись слова Шаттена-младшего:
- Мне нравится мандарин за его кожурность и внутреннюю дольчатость.
Он сказал в пустоту, ибо директор уже присоединился к стажерам и слонялся среди обедающих; Ядрошников поминутно оправдывался заплетавшимся языком, ведя речи следующего содержания:
- Я вовсе не пью, я отправляю религиозный обряд. Об этом замечательно написал Хендерсен, когда разбирал оргиастические обряды. Вино в них служило инициирующим средством перехода к дионисийскому состоянию. Он утверждал, будто при этом возникало символическое понижение сознания... Оно необходимо для введения новообращаемого в строго охраняемые таинства природы, сущность которых выражалась символом эротического осуществления желаний - я цитирую дословно, прямо по тексту, а если проще, то это по бабам, стало быть...
А Трикстер, как выяснялось, совсем не боялся Аромата и, расставшись на время с полупустым стаканом, взахлеб рассказывал Ахиллу про какого-то иностранца, посетившего, на свою беду, Москву, но рассказывал так, чтобы слышал и Пирогов, стоявший поблизости:
- Вообразите - этого Жерара угораздило жениться на русской. Но в России он до того никогда не был, и вот явился. Я был зван, пришел, вижу: стол уставлен водками, копченостями. Молодая находится в сильной тревоге, только и знает, что шепчет: "Я никогда не видела его таким пьяным!" А мой Жерар восхищается: "Какая чудесная страна! Почему, дорогая, ты меня раньше в нее не привозила? Мы теперь будем полгода жить здесь, полгода отдыхать дома..."
Трикстер захохотал и скосился на Пирогова. Шахматист, до того чавкавший и обдумывавший новую партию, грозно зарычал. Трикстер согнулся в насмешливом полупоклоне:
- Извините. Я оскорбил вашу идентичность с великой и славной страной...
Принеся извинения, он вновь, как ни в чем не бывало, обратился к не менее разгневанному Ахиллу:
- Я не учел, что существуют люди, которым ровня - одни лишь абстрактные высокие понятия. На уровне городского скверика эти личности растворяются, их нет. Они умеют быть только напыщенной фразой с национальной или этнической окраской, ниже они - ноль. Не имея ни гроша за душой, они как можно и должно гордятся славою своих предков, уверяя при этом, что поступают по-пушкински. Густопсовое державное мышление извинительно лишь при отсутствии своего - как и повода к гордости за собственную персону, - Трикстер, увлекшись, говорил все более замысловато и вычурно, словно стоял за кафедрой. Ломались и черты его вытянутого лица; к тому же он так ловко подделывал слог, что временами казалось, будто вещает не он, а сам директор.
О'Шипки поставил тарелку на стол.
- Когда-нибудь вы доиграетесь, Трикстер. Попомните слова человека, который на неприятностях собаку съел. Поверьте, расплата гораздо ближе, чем вам хотелось бы. Не думайте, что я забуду про вашу пакостную выходку с морсом.
- Пфф! - Трикстер взмахнул салфеткой. - Какие достойные лица. Джентльмены, прошу внимания! Дамы, уймитесь! У меня есть тост.
Он взял со стола фужер и вилку, постучал по стеклу и громко произнес:
- Достойное собрание! Бодатель сего, - он приставил себе к черепу рожки, приготовленные из членистых пальцев, - бодатель всего, - поправился он, - молит вас поддержать меня в желании устроить маленький фокус. Среди нас находится человек, полный черных мыслей и злобных замыслов. Господа близнецы! Отвлекитесь на минуточку от высокого. Шабаш, говорю вам! Эй, Цалокупин! Космическое яйцо Айн-Соф попало в дверной засов! Помолчите секунду. Итак, уважаемые, прежде, чем я разоблачу эту темную личность, позвольте мне поднять тост за нашего директора. Его отеческая забота сделала, казалось бы, невозможное: она увела мои беспорядочные мысли от дурашливых каверз и мелочного юмора. Я просто чувствую, как мой разум вскипает и обращается к логике - со всей прежней энергией, в коей, я полагаю, никто из присутствующих не имел оснований усомниться. Господин Ядрошников! - Трикстер повернулся к директору. - Спасибо вам за искусно подобранное общество. Теперь-то я знаю наверняка!
Директор, приняв озабоченный вид, неохотно поклонился.
- О чем вы толкуете, милый Трикстер? Что вы такое знаете? И причем тут наше общество?
О'Шипки напрягся и украдкой проследил за реакцией остальных. Все, кроме Пирогова, который то ел, то терзал, не решаясь пойти, ладью, с неподдельным интересом внимали оратору.
- О чем? - рассмеялся Трикстер. - О том, господин директор! О том, что я-то знаю, кто здесь кто! Пьем, джентльмены и дамы!
Близнецы чокнулись; заинтригованные Мамми, Анита и Шаттен приветственно отсалютовали своими бокалами; Ядрошников, не сводя с говорившего глаз, уже отхлебывал; Ахилл взял стакан и, памятуя об Аромате, подлил ему крюшона в чайную чашку. О'Шипки решил не поддерживать тост и молча ждал продолжения.
Трикстер опрокинул фужер. Его белое лицо внезапно побагровело, как если бы он выпил не шампанского, но краски. Фужер выпал из костлявой руки и со звоном разбился. Трикстер вцепился в душный бант, но распустил его только наполовину; не доделав дела, он рухнул на пол прямо под ноги окаменевшему О'Шипки. Все еще только начинали догадываться, но сотруднику Агентства Неприятностей было ясно с первого взгляда, что Трикстер мертв.
Глава одиннадцатая,
в которой бледнеет Ахилл
Трапезная вздохнула мучительным вздохом. От грез очнулся даже Пирогов, который теперь перетаптывался, сумрачно смотрел сквозь шерсть и что-то, казалось, порывался сказать. Свеча, стоявшая ближе других к Трикстеру, встрепенулась и погасла; поплыл дымок, мешаясь с невидимой и тоже отлетающей душой.
- Не приближайтесь! - рявкнул О'Шипки.
- Но ему надо распутать бант, он задохнется, - пролепетала Анита.
- Нет. Он уже задохнулся. Отойдите в сторону, вы мне застите свет.
- Зачем вам свет, вы же нюхаете, - заметил Ахилл.
- Как же мне не нюхать, если пахнет миндалем, - О'Шипки уже поднимался с коленей, отряхиваясь.
- Пропустите меня, - приказала Мамми и выступила вперед. - Мне знаком этот запах.
- Откуда, позвольте спросить? - пробормотал Шаттен, с опаской отодвигаясь.
Тем временем Мамми присела на корточки, принюхалась и встала, оправляя юбку.
- Мистер прав, - согласилась она. - Ошибиться трудно.
О'Шипки расправил на ладони носовой платок и взял им за ножку недавний фужер.
- Вы можете понюхать и здесь, если угодно. Все тот же Аромат, - в последнем, намеренно подчеркнутом слове, таился смертельный яд.
- Я не понимаю, - каркнул Ядрошников, который до сих пор безмолвствовал и постепенно приходил в себя после сильного потрясения. - Он что же, мертв?
О'Шипки отвесил ему поклон:
- С вашего позволения. Не возникает ли у вас желания пересмотреть ваши взгляды насчет метафорической природы кровавых дел?
И он победно умолк, потому что длинная фраза лишила его кислородных резервов.
В ту же секунду Цалокупин запрокинул голову и закатил глаза, падая в обморок, что оказалось серьезным испытанием для его брата. Анита, отвлекшись от созерцания трупа, поспешно подставила им стул. Перепуганный Холокусов взялся делать Цалокупину искусственное дыхание, дыша рот в рот.
- Подложите салфетку, - шепотом подсказала Мамми. - Мало ли, вдруг у него зараза какая.
Растревоженный Пирогов кряхтел, не находя в себе силы выступить с заявлением.
- Утешься, брат, - Ахилл приобнял его за полотняные плечи. - Ты видел лики смерти, ты знаешь. Гони от себя печаль, мы еще разыграем не один эндшпиль.
И тот, бесконечно доверяя своему вечному противнику и столь же неизменному партнеру, притих и вернулся к партии.
О'Шипки пристально посмотрел на Ахилла.
- Что это у вас в руке?
Тот уставился на свой стакан:
- Если не ошибаюсь, джин. А в чем дело?
О'Шипки не успел ответить, вмешался Шаттен:
- Дамы и господа, я предлагаю немедленно удалиться из этого скорбного зала. Давайте оставим здесь все, как есть, и ничего не будем трогать до прибытия полиции.
- Полиция! - нервно воскликнул Ядрошников, багровея. - Она не прибудет, мистер Шаттен! Вы, кажется, забыли, что мы оказались заложниками стихии.
- Не век же нам быть заложниками, - ответил Шаттен с неожиданным хладнокровием. - Рано или поздно сообщение восстановится, и силы правопорядка доберутся до острова.
- Мистер Шаттен тоже прав, - подала голос Мамми, имевшая вид еще более строгий, чем обычно. - Это наш долг. Нам нельзя прикасаться ни к телу, ни к рюмке - ни к чему.
- Дорогая Мамми, - раздраженно запыхтел директор. - Помощи может не быть ни завтра, ни через неделю, ни даже через месяц. Вы не знаете здешних штормов. Что вы под этим разумеете: "не прикасаться к телу"? Уж к телу-то нам хочешь, не хочешь, а придется прикоснуться! Вы представляете, во что превратится мистер Трикстер через месяц, если останется здесь? И где нам кушать? Нет, его обязательно надо положить в специальный холодильник.
Почти все присутствующие содрогнулись, узнав о существовании специального холодильника. Директор между тем полез себе в одежду и вынул пузырек с каким-то снадобьем.
- Цалокупин! Как вы себя чувствуете?
- Я Холокусов, - поправил его Холокусов, обнимавший обмякшего брата. - Ему очень плохо, господин директор. Он в шоке.
- Возьмите вот это, и пусть он вдохнет.
- Минуточку, - О'Шипки отреагировал молниеносно и выхватил у Ядрошникова пузырек. - Позвольте полюбопытствовать, что в нем?
- В нем? Нашатырный спирт, - опешил директор, не понимая. Но тут же начал понимать и сразу побагровел еще сильнее: - Вы... вы намекаете... вы позволили себе предположить...
- Господин директор, поверьте, что у меня нет другого выхода, я должен быть начеку, - объяснил О'Шипки, стараясь быть предельно любезным. - Это не самоубийство. Старина Трикстер был не из тех, кто стал бы сводить счеты с жизнью таким вот образом.
И он дернул ногой, метя в труп.
- Правильно, - серьезно согласилась Анита. - Я не буду распутывать бант. Пусть распутывает полиция.
- Если я правильно вас понял, О'Шипки, - заметил Ахилл, - вы считаете... Аромат, дружище, постой, не лезь сюда, наступишь... Вы твердо уверены, что смерть мистера Трикстера имеет насильственную природу.
- Загубили, - слабо прошептал со стула Цалокупин, очнувшийся без участия нашатыря.
- Именно так, - поклонился О'Шипки. - И, кто бы это ни совершил, он смог бы сделать неплохую карьеру в нашем Агентстве. Он не только организовал Неприятность, но и сумел сообщить ей некоторую пикантность, донельзя запутав дело. Господин Ахилл, я повторяю свой вопрос: что вы держите в руке?
- Я же ответил, что джин, - Ахилл заносчиво нахмурился.
- Меня пока что не интересует содержимое. Во что налит этот джин?
- В стакан, как видите, - озабоченно констатировал Ахилл, понемногу начиная соображать. - Но это не мой стакан, я взял со стола первый попавшийся. Здесь, знаете, не принято церемониться....
- Верно, - О'Шипки сочувственно кивнул. - Вы взяли стакан Трикстера, потому что это Трикстер пил из стакана. А вы из чего изволили выпивать?
- Из фужера, - Ахилл побледнел, моментально забыв о своей хрестоматийной пяте, которую расписывал в качестве единственного уязвимого места.
О'Шипки, ничего не говоря, помахал перед собранием остатком фужера.
- Из этого следует, - снимая очки, деловито продолжила Мамми, - что...
- Что мишенью убийцы был вовсе не Трикстер, - закончил О'Шипки. - Метили в вас, Ахилл. Вам придется напрячь свою память и вспомнить, кому из присутствующих вы успели насолить своими былинными подвигами.
- Господа, уйдемте же отсюда! - взмолился Шаттен.
- Я... я... - Ахилл тем временем заклацал зубами. - Великие боги, я... ничего такого... разве что на ногу наступил, госпоже Аните... как нарочно, больным ботинком.... То есть больной ногой, которая у меня в ортопедической обуви... и все, больше ни-ни, ни единого подвига...
- Успокойтесь, Ахилл, - раздраженно сказал Ядрошников, тщетно порываясь застегнуть уютный клубный пиджак, который с некоторых пор сделался ему мал, и на который он, питая слабость к нарядам, сменил утренний охотничий костюм. - Мистеру О'Шипки мерещится, будто он действует по заданию Скотланд-Ярда, тогда как на деле ему привычнее устраивать катастрофы, нежели расследовать их причины. Их и не приходится расследовать. Не слушайте его.
Но было поздно. Ахилл сорвал свою бобровую шапку и вытер с лица испарину.
- Не суйтесь, сударь, - прошипел он, уподобляясь прародителям своего кафтана. - Это мой фужер! Мой! Я посмотрел бы на вас, когда б несчастный Трикстер хлебнул из вашей посуды...
- Мррр, - Аромат, обретший прежнее спокойствие, мельком взглянул на тело, подсунул Ахиллу шахматы и начал тыкать в пешку, показывая, что только что сделал ход.
Ахилл ударил по его руке, и шахматы рассыпались по каменным плитам. Белый ферзь укрылся в устье рта бездыханного Трикстера, а черная ладья очутилась в миндальной лужице. Вокруг была пена, но пена не морского, а совсем другого, человеческого происхождения. Она подсыхала на полу, как мыльные хлопья на щеках окаменевшего тролля, который начал бриться, но не закончил, застигнутый восходом солнца.
Пирогов горестно заскулил и упал на колени. Его борода приняла участие в аллегории, обернувшись помазком; Пирогов мел ею пол, собирая разбитое войско.
Ахилл стал расхаживать, словно пойманный зверь, и все потел; у него потекла тушь; бобровую шапку он мял в руках, и голый череп сиял отраженным светом многих светильников. В конце концов Мамми догадалась, что сделать, и распростерла объятия; Ахилл немедленно уткнулся ей в грудь, а Мамми, строго взирая поверх его могучей спины, похлопывала сумочкой по змеиным пятнам.
- Это отвратительно, - негодующе заметила Анита. - Как он себя ведет! Мы все-таки люди...
Шаттен выступил вперед, решительно задирая отсутствующий подбородок и делаясь похожим на ученую выпь:
- Дамы и господа, я настаиваю. Давайте покинем это печальное место. Бедняге Трикстеру уже не помочь, и мы решим после, как с ним поступить. Дружище О'Шипки, обождите с выводами, не пугайте людей. Совершенство жизни, как это ни грустно, порой допускает несчастные случаи. Неприятности, - добавил он, не удержавшись. - Возможно, здесь случилось обычное недоразумение. Роковое стечение обстоятельств, неудачная шутка, приведшая к трагическому финалу....
Говоря все это и не умолкая ни на секунду, Шаттен-младший уже вел к выходу самых безвольных: правой рукой, обернув ее кренделем, он увлекал к выходу вялых близнецов; левой же на ходу порывался достать О'Шипки, но тот уворачивался.
- Да, - нехотя согласился Ядрошников и потеребил свой мясистый нос, доискиваясь до хрящей. - Пожалуй, вы сказали дело, мистер Шаттен. Простите, что погорячился. Мне, как ведущему терапевту, такое тем более непростительно. Дорогие друзья, давайте перейдем на четвертый этаж, в библиотеку. Это спокойное, мудрое место. Там улягутся страсти, там нам удастся обсудить наше несчастье и найти виновного, если таковой существует в природе. Прошу вас, господа...
- Я бы предпочел заглянуть в бойлерную, - возразил О'Шипки.
- В бойлерную? Зачем же?
- Не знаю... Она меня притягивает, вот и все. Мне кажется, что все беды идут оттуда.
- Это проекция, - вздохнул директор, не теряя своего высокого профессионализма. - Все беды, как мы недавно имели удовольствие слышать из уст господ Цалокупина и Холокусова, приходят из нижнего, темного этажа. Вполне естественно, что вы приписываете нашим подвалам некие мрачные функции...
- Что вы такое городите, - устало и грубо ответил О'Шипки, которого Шаттен тем временем успел-таки поймать и вел к дверям. О'Шипки оглянулся и бросил через плечо: - Не прячьтесь за мудреными словами, мистер Ядрошников. Не надо. Я знаю, что дела обстоят гораздо проще...
Директор запальчиво приосанился:
- Всему свое время, О'Шипки. Ваше упорство понятно. Вы просто не хотите знать о той бойлерной, которая клокочет в глубинах вашей души... Но вы узнаете, потому что занятия, господа, - он уже обращался ко всем, - занятия, обещаю вам, будут продолжены. Несмотря ни на что. И даже если среди нас завелся злодей, он не сможет помешать нашему Росту.
Глава двенадцатая,
в которой мистер О'Шипки бряцает оружием
Библиотека, находившаяся в четвертом этаже, была не в пример гостеприимнее, чем пресловутый конференц-зал. В ней все было лучше - и мягкие кресла, и такие же мягкие лампы для чтения, установленные на дубовых, жучком изъеденных, читальных столах, и просто тепло. Правда, отсутствовал привычный служитель, почтенный библиотекарь, так как прежний скончался за дряхлостью лет, а нового, после того, как урезали фонды, не прислали. Осталось пожелтевшее лицо на портрете, в котором О'Шипки признал слепого Гомера, но только при галстуке и в стоячем воротничке, с круглой шапочкой на макушке. Размерами библиотека почти не уступала прочим залам, а небольшая разница могла объясняться пространственным обманом, причиной которому служили многие тысячи книг. В каждой стене был утоплен глубокий стеллаж - утоплен так, что сам превращался в стену, и книги отсвечивали, словно патроны в бесконечной пулеметной обойме. Поначалу казалось, что здесь были собраны бессчетные тома, имевшие касательство к какому-то одному предмету - например, юриспруденции, ибо именно такие массивные фолианты маячат на заднем плане государственных помещений, покуда их хозяева раздают бессмысленные интервью по сотням телевизионных каналов. Если же вспомнить об особом предназначении замка, то совершенно оправданным было бы предположить, что в книгах запечатаны мысли миллионов мудрецов, подвизавшихся в психологии, но при ближайшем рассмотрении эта догадка оказывалась ошибочной. "Энциклопедии, - решил О'Шипки, направляясь к полкам и озадаченно почесывая в затылке. - Однако! Но может быть, не они. Может быть, это справочники, своды и кодексы - уж больно у них законопослушный вид. Все в коже и железе, дорогущие - жуть!"
Он угадал примерно наполовину: кодексы и своды имелись, но пребывали в относительном меньшинстве, забитые, в частности, художественной литературой. Тут было все, о чем О'Шипки когда-либо приходилось слышать, и многое сверх того, ибо слышал он мало. Детективные тома бессистемно перемежались богословскими трудами и диссертациями по вопросам языкознания, суфийской премудростью, плутовскими романами и поэтическими сборниками. О'Шипки взял один том, машинально сдул пыль и прочел: "Подробные наставления любостяжательным отроковицам, переработанное издание, апдейт без умляутов и ятей при малом количестве еров". Он быстро сунул книгу обратно и оглянулся: перепуганное общество рассаживалось за столами, включая лампы; атмосфера становилась все уютнее и уютнее; Ядрошников по-домашнему - а может быть, по старой профессорско-преподавательской, весьма либеральной привычке - уселся на край библиотекарского стола, обшитого, конечно же, зеленым сукном. О'Шипки, пока еще оставалось время, изъял с полки очередной труд. Оказалось, что это Библия; рядом стояла она же, но в ипостаси Вульгаты, а следующими шли незнакомые версии под именами Амальгамы и Амбразуры; О'Шипки не знал миров, в которых они имели хождение. Он пробежал глазами заглавия в верхнем ряду: шииты, сунниты, ламы; одинаковое золотое тиснение, одинаковое золотое сечение. Достоевский, Нострадамус, "Симплициссимус", Рабле, Брет, Гарт, Горчев, Акыны Десяти Солнц; златообрезный Гампер Лурье, Себастьян Жапризо, Клубков, "О граде божьем" Блаженного Августина, Проспер Мериме, Мопассан (о-ля-ля, сейчас я усядусь писать мои маленькие пустячки), Амфитеатров, "Иисус как Нарцисс" Каспара Караганова, Масон-Захар, Якоб Бёме, солженицынские ежегодники по благоустройству в переводе на церковнославянский... И вот, наконец, психология: Адлер, неизменные Стюарт и Эденборо, воплотившиеся как в кукольной форме, так, стало быть, и в печатном слове; скромник Маслоу, демократично втиснувшийся в плотные ряды коллег, от каковых ничем не отличался в смысле переплета, Роберто Ассаджоли, Павлов, почему-то - Джимми Сваггерт, полузабытый проповедник; Абу-эль-Фарух, некий бесфамильный Володимер, Юнг и Ясперс, супруги Кори, азартный ролевой игрок Морри ван Ментс и менее известные Мэтерс, Эмерсон и Шорр-Кон, прилипший кожаными боками к вообще незнакомым Монн-Шерру и Шурр-Ханну - премудрость, премудрость и еще раз премудрость, многая лета.
- М-да, - невольно пробормотал О'Шипки. - Впечатляет.
Он вытащил том наугад, как выяснилось - киплинговского "Кима", раскрыл, прочел: "Может ли Колесо висеть спокойно, если... дитя... или пьяница вертит его? Чела, мир велик и страшен".
- Сядьте, О'Шипки, - пригласил директор. - Вы что-то сказали?
- Я сказал, что это впечатляет. Но мне казалось, что Центр, предназначенный для Роста, должен идти в ногу с современными технологиями. Зачем такой склад? Громоздко, пыльно, сверху ничего не возьмешь.... Почему вы не переводите книги в электронный формат?
- У нас стажируется разная публика, - ответил Ядрошников, ерзая на сукне. - Некоторые прибывают из такой глуши, что и простых-то книг читать не умеют...
- Это не главное, - встрял Холокусов-Цалокупин, услужливо скалясь и радуясь возможности оттянуть уголовное разбирательство. - Качество информации зависит от носителя. Железо емче, но папирус душевнее...
О'Шипки пожал плечами, поставил Шурр-Ханна на место, прошел к свободному столу и прочно сел, готовый к диалогу. Ядрошников деловито откашлялся. Он уже приоткрыл рот, намереваясь начать очередное занятие, благо забыл на секунду, зачем пришел, но вовремя вспомнил о Трикстере и прикусил язык. Директор на миг растерялся. О'Шипки мгновенно воспользовался паузой. Он развернулся поудобнее, чтобы всех было видно.
- Господа, позвольте мне. Я не вижу смысла в хождении вокруг да около, мы не будем зарываться в песок и делать вид, будто никакой опасности больше не существует, и эта первая смерть одновременно и последняя. Есть другие мнения?
- Нет, - уверенно сказала Мамми. - Я тоже считаю, что Трикстер был убит. Здесь орудует сумасшедший.
Директор поднял выцветшую бровь:
- Полно вам, милая Мамми. Так мы никуда не придем. Если мы станем опираться на безумие, то плохо наше дело. Здесь нет ни одного человека с нормальной головой. Иначе к чему Центр Роста?
- Это ваше личное мнение, - отмахнулся О'Шипки. - Кто вы такой, господин директор, чтобы судить о моей голове? С ней все в порядке. Я просто промазал, когда стрелял. И я, между прочим, не думаю, что здешние занятия повысят меткость моей стрельбы. По-моему, они бесполезны, нелепы и даже вредны...
- Давайте вернемся к моему фужеру, - недовольно напомнил Ахилл. - Шах, Аромат, шах и мат, строй заново. Мне мат, успокойся. Итак, фужер, - Ахилл побарабанил пальцами. - Кто, черт возьми, может быть недоволен моей персоной?
- Вы наш герой, - огорчилась Анита. - Не думайте на нас, Ахилл! Если бы вы знали, как мы вас ценим. Я даже сочинила стихи...
- Стоп, - быстро сказал Ядрошников. - Не надо стихов, Анита, прибережем их для сеанса творческой терапии. Тихо, я вам говорю! - он повысил голос. - Позвольте, выскажусь я. Вы слишком торопитесь с выводами, Ахилл, вы чересчур доверчивы - как и всякий героический человек, но мы это поправим, у нас еще масса времени. Трикстер мог цапнуть любой стакан, у него была скверная привычка допивать за окружающих. Он собирал опивки... сидите, мистер, сейчас я до вас доберусь... Сдается мне, что кто-то хочет заставить нас думать, будто покушение было направлено против вас, а не против Трикстера. Однако важен результат: мертв все-таки Трикстер, а вы, хвала провидению, живы. И кто же этот некто? Кто подкидывает нам выгодную версию?
О'Шипки усмехнулся:
- Вы хорошо жонглируете словами, господин директор. И с фактами управляетесь. Я просто хотел помочь, я решил, что мой специфический опыт окажется здесь как нельзя кстати. Но если вы метите в меня, то... разбирайтесь своими силами. Но не забывайте, что никто не может помешать мне провести самостоятельное расследование.
- Как вам будет угодно, - поклонился директор. - Премного благодарен за передачу полномочий. Надеюсь, что я вас не разочарую, и мы быстро докопаемся до правды. Итак, внимание, дамы и джентльмены! Поскольку мы отрезаны от мира, постольку я начинаю отправлять правосудие. Таковы правила; так бывает на кораблях, на космических станциях, во льдах и пустынях, а также, как выясняется, на затерянных подпространственных островах. Капитан - главная фигура во всем и везде. Поэтому я приступаю к дознанию; хочется верить, что оно не скажется на наших сеансах и занятиях, которые я намереваюсь продолжить, начиная с завтрашнего дня. Пока же нам требуется время, чтобы справиться с шоком. Кто считает иначе?
Таких не нашлось, хотя шок проявлялся скупо.
- Отлично. Тогда нам пора уточнить круг подозреваемых. Я сильно сомневаюсь, что мы, в этих стенах и в сложившихся обстоятельствах, сумеем приблизиться к истине и выйти на след. Но это не означает, что мы должны безропотно ждать своей очереди. По праву старшего я все-таки начну с последней версии, которая только что вызвала неудовольствие у одного из наших гостей. Определимся с фактами. Господин Трикстер мертв. Гипотетическую кандидатуру господина Ахилла мы рассмотрим чуть позже. Вернемся к покойнику. Кому это выгодно? Кво... нет, виноват... квод... прозит...
Директор подался вперед и соскользнул со стола. Его глаза выкатились. О'Шипки презрительно фыркнул и скрестил на груди руки.
- Трикстер всем досадил, - спасла положение Мамми. Она расстегнула сумочку, достала помаду и пудреницу. - Его никто не любил. Даже Анита посматривала на него косо.
Глаза директора, которые так и остались выпученными, поспешно провернулись и встретились с другими, анитиными; те сразу наполнились слезами.
- Мамми, как вы можете, - ошеломленно прошептала Анита. - Я вас боготворю. Мы спали в одной постели... Вы согревали меня жарким дыханием...
- Простите, милочка, но правда есть правда, - сухо отрезала Мамми. - Кроме того, я не сказала ничего особенного. Мне ведь тоже не нравился Трикстер.
- Он вечно оскорблял близнецов, - подсказал директор, напуская на себя задумчивый вид.
- Нам не привыкать, - вздохнул Цалокупин, наматывая бахрому на палец Холокусова. - Мы повидали много горя. Что нам безмозглый Трикстер!
- Принято, - кивнул Ядрошников. - Действительно - что он вам? Соринка в глазу. Как насчет вас, мистер Шаттен-младший? Не оскорблял ли покойный Трикстер ваших представлений о совершенстве?
Шаттен содрогнулся:
- Можно воды? У меня пересохло во рту. Благодарю вас... Мне нечем ответить, дамы и джентльмены. Вы можете строить какие угодно домыслы. Я могу лишь обратить ваше внимание на тот факт, что меня он донимал меньше прочих... Согласитесь, что я не главный, на кого падают подозрения. Среди нас находится человек, которого он обидел гораздо крепче.
И Шаттен предательски подмигнул, одновременно сделав движение локтем, направленность которого позволяла безошибочно установить подразумеваемое лицо. О'Шипки прищурился:
- Эх, Шаттен, а мне-то уж показалось, что мы без пяти минут друзья.
- Здесь дружба не при чем, - улыбнулся директор. - Вы не Платон, а Шаттен не Аристотель. Да, мистер О'Шипки, приходится признать, что ваша обидчивость могла послужить достаточным основанием... если же сочетать ее с вашими искушенностью и опытом, то положение усугубляется. А если вспомнить ваши же угрозы плюс слова, которые Трикстер произнес перед смертью.... Кто помнит эти слова, господа?
- Он заявил, будто что-то знает, - мрачно ответил Ахилл, теребя бобровую шерсть. - Знает, кто здесь кто.
- Вот! - директор воздел палец. - Разоблачение! Кому-то грозило разоблачение.
- Нет сил это слушать, - О'Шипки откинулся на спинку стула и воззрился на потолок. - Зачем меня разоблачать? Я не делаю никакого секрета из своей личности. Всем известно, что я парень не промах. И с оскорблением вы угодили пальцем в небо. Опустите его, не то история повторится. Он Пирогова гораздо сильнее оскорбил. Патриотические чувства - это вам не шутка.
Аромат Пирогов вскинул косматую голову, что для многих стало полной неожиданностью. До сих пор казалось, что он не слушает, будучи занят обдумыванием рокировки, но теперь было видно, что Пирогов не пропускает ни слова. Это сразу же и подтвердилось, ибо он привычно зарычал.
- Оставьте Пирогова, - возмутился Ахилл. - Разве Аромат прибегнет к яду? Он задушит или разрубит топором...
- Не торопитесь, - зевнул О'Шипки. - И не забывайте про фужер. Может быть, вы у него выиграли, и он обиделся. Вы, часом, не на деньги играете? Деньги - великая сила...
- Не уводите нас в сторону, мистер О'Шипки, - предупредил Ядрошников, возвращаясь на стол для удобства дознания. - Подумайте лучше, кто мог подсыпать яд...
- Кто угодно, - отозвалась безжалостная Мамми. - Шведский стол - отличное подспорье для убийства. Подходят, отходят, берут чужое... руками. Противно.
|
