Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность





САРАТОВ,  "ВОЛГА"

Повторный визит


Около года назад я писал о саратовском журнале "Волга" как о лучшем в России. К такому выводу привел меня высокий уровень публикуемых материалов и неучастие саратовцев в суетливых общественно-политических играх. Тем более интересно было посмотреть на сегодняшнее состояние журнала. Оказалось оно неожиданно разочаровывающим.

За полгода вышло четыре журнальных книжки (N N 1, 2-3, 4, 5-6). Центральное место занимают в них несколько объемных текстов. Начнем с повести Алексея Слаповского "Жар-птица" (N 2-3). На этот раз Слаповский написал вещь вызывающе странную. Герой повествования Павел Федорович Авизо изображен в момент осуществления великой своей мечты - в момент предельного счастья. В чем конкретно дело - не ясно, но Авизо вожделенную жар-птицу заполучил. И сразу жизнь преобразилась: в него кто-то стрелял, он впервые изменил жене, впервые напился в рабочее время, попал под машину, его избили, он чуть было не сбежал в неизведанное пространство с женой друга. В конце концов Павла Федоровича всё-таки убили. Судьба счастливых не любит...

Странность же заключается в том, что повесть подчеркнуто бессодержательна: жар-птица не названа; чувства, мысли, поступки Авизо выглядят абсолютно бессмысленными. Все вращается вокруг отсутствующего стержня. Сюжет вроде бы развивается, но развивается сам по себе. Слаповский создал самодвижущийся текст, в котором существенно только голое, самодостаточное действие. Остальное - декорация, маска. А под маской - пустота механической жизни.

В отличие от повести Слаповского роман Юрия Гальперина "Русский вариант" (N 4) старательно прописан и оформлен. Иногда кажется, что существует он ради нескольких пейзажей, двух-трех эффектных сцен и красивых описаний: "На влажных листьях салата ломтиком асфальта несъедобно чернела икра. В другой розетке красная, под лепестками сливочного масла. Чавыча с лимоном, а каспийская осетрина с хреном в зелени петрушки". Но нет! Вариант-то русский: инженер Лешаков неожиданно узнает, что он "на крючке", "под колпаком" у ГБ (действие происходит во времена брежневские, подернутые сегодня легкой элегической дымкой, - правда, роман написан в 83-м). Осознание собственной обреченности переворачивает мироощущение скромного советского инженера - он чувствует себя рабом, пленником, изнемогающим под властью великих идей. Потом приходит спасительная мысль: освобождение - в отрицании любой веры: "Вера вере рознь <...> Вера в Бога или вера в идею - это ладно <...> Главный враг - это самодельная вера в свою веру ..." И еще нечто понимает Лешаков - свое предназначение: жить в России и стать каплей, долбящей камень. Любопытно, что все эти великие озарения приходят к Лешакову во время шумных и пьяных застолий. И когда лежал он больной, с сотрясением мозга после удара по голове толстенной Библией с иллюстрациями Доре, каковую незадолго до прискорбного происшествия пытался пропить его собутыльник актер Валечка.

Озаренный инженер собирается нести новое знание людям, для чего изготавливает несколько тысяч листовок с кратким призывом: "Человек! Не верьте ни во что, никому, никогда, нигде, ни за что, ни при каких обстоятельствах!" На последних страницах романа выясняется, что никто инженера не преследовал, что все это - досадное недоразумение. Вновь оказавшись один на один с изменившимися обстоятельствами, потрясенный Лешаков обретает окончательную свободу: "Шоры упали. Он ощутил сдвиг: после шока вновь испытал тонкую новую боль <...> Жить стало нечем, ждать нечего, терять нечего <...> Оборвалось и кончилось все, во что от рождения Лешаков был задействован, включен, ..." Тем временем у него идет обыск. Роман, начинавшийся как фарс, заканчивается трагедией - Лешаков арестован; его приятель - "последний марксист" Фомин - еще раньше кончает с собой.

Но вот что печально: после прочтения понимаешь, что роман - со всеми его смыслами, отсылками к Горькому и Достоевскому, со всеми тонко продуманными деталями (например, любимую женщину Лешакова зовут Вера, и именно она закладывает его гэбистам) - не нужен. И незаурядное писательское мастерство Гальперина - не нужно. Возможно, слишком жестко привязан роман к определенному времени и определенным идеологическим установкам; возможно, обветшала сама форма. Впрочем, если бы "Русский вариант" был напечатан не в журнале, обращенном в первую очередь ко дню сегодняшнему, а в книге, то, наверное, не напоминал бы столь отчетливо пыльный манускрипт, извлеченный из архива.

Третий текст озаглавлен: "Самодуриха. Неспетая песня. Сочинение Петра Злыгостева" (N N 1, 2-3). Не знаю, действительно ли автора "Самодурихи" зовут Петр Злыгостев, или сие псевдоним, но писать он умеет. Только вот не понимает, что именно надо делать с этим умением составлять из слов фразы. "Самодуриха" длинна, несуразна и неуклюжа. Не то сюрреалистическая сатира, не то фантастический эпос: посреди страны Самодурихи стоит великий каменный Стукан, в школах изучают стуканизм, по углам прячутся какие-то зловонные мерзоедки, на них охотятся собачки Тузик и Тобик, спорят исступленно писатель Егорий Перезвонов и скульптор Карп Шуйцин... Изложить внятно, о чем пелось в "неспетой песне", невозможно - каждый эпизод стремится обрести независимость, так и просится в отдельный рассказ. При этом автор, претендуя на продолжение традиций Гоголя и Салтыкова-Щедрина (писатели даже появляются на страницах его сочинения в качестве персонажей), на самом деле всего лишь время от времени переписывает классиков своими словами, ни на шаг не выходя из круга известных идей и образов. Другой - не названный - источник вдохновения - проза Платонова. Злыгостев (или тот, кто под этим именем скрывается) научился блестяще имитировать платоновское письмо - позаимствованной энергии вполне хватает, чтобы оживить несколько страниц текста. Прочее сухо, блекло, мертво.

Никакой иной современной художественной прозы в журнале нет. Доминирование крупномасштабных форм в "Волге" обернулось их сокрушительной победой. Но если отсутствие рассказов всего лишь неприятно, то исчезновение актуальной критики - смертельно! Стройное здание превратилось в скособоченную избушку. Из журнала как будто выкачали воздух. Жизнь замерла, затихла. Будучи прежде средой обитания, "Волга" стала просто местом для публикаций. Справедливости ради скажу, что все публикации по-своему интересны. Посредственных нет. Выделяется пьеса малоизвестного в России итальянского классика Уго Бетти "Козий остров" (N 2-3) - о пришедшем из ниоткуда соблазнителе, о темной стороне человеческого существа, о дьявольской силе неодухотворенной плоти (пьеса эта, быть может, явилась одним из источников знаменитой "Теоремы" Пьера Паоло Пазолини).

Разумеется, значимо появление в "Волге" двух текстов Владимира Казакова (N 4) - мастера лирического абсурда, последнего ученика Алексея Крученых. Это первая публикация в "толстом" журнале писателя, скончавшегося семь лет назад. Не менее значима статья Сергея Бирюкова о Казакове. Сказанное в ней так или иначе относится ко всем нынешним продолжателям традиций авангарда: "Казаков <...> понял созданное Хлебниковым, его соратниками и последователями как стиль. Высокий и выразительный стиль, которым можно работать".

Среди прочих материалов нельзя не заметить блестящего исследования Валерия Виноградского "Российский крестьянский двор. Эволюция повседневного существования" (N N 2-3,4) - из мозаичных осколков, из отдельных высказываний и деталей складывается картина деревенской жизни с 20-х годов до наших дней. Хороша и статья Михаила Грачева "От Ваньки Каина до мафии" (N 1), посвященная возникновению и развитию блатного арго. Но как бы ни были удачны отдельные публикации, единого целого они не образуют. Вероятно, в процессе поиска утраченной цельности и появился специальный архивный номер (N 5-6). Искомое достигнуто, однако в результате литературный журнал приобрел облик вестника краеведческого музея.

Итак, журнал "Волга" исчез. Испарился под солнцем славы (не впрок пошла прошлогодняя Букеровская премия!). Осталось одно название...


"Независимая газета" от 5.12.95.




© Андрей Урицкий, 1995-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность