ПРОФЕССОР

Ещё есть выход у тех, для кого всё уже кончено

Обыкновенно люди в возрасте более тридцати лет поклонниками никогда не бывают. Но вот вам вещь, поклонниками которой являются лысеющие мужики в возрасте за тридцать.

На дорогах Чикаго и Калифорнии меня всегда звали "Чёрным мотоциклистом".

В его жизни сначала произошли два главных события: когда ему стукнуло шестьдесят лет, и когда в возрасте шестидесяти четырёх лет скончалась его супруга. Он тогда шёл через весь город, не зная, что же лучше с собой делать, и куда ещё только можно себя девать. Он спрашивал у всех прохожих: есть ли у вас тут что-то такое, чем можно было бы заняться, или нет.

Он никогда раньше не выходил в город: у него не было такой необходимости. Ему нечего было там делать, всё делала только она. Только сейчас, когда его супруга скончалась, он начал понемногу понимать, как много она для него значила, и как много делала. Ему никогда раньше не приходилось самому следить за собой. Это давалось довольно трудно, настолько, что он даже начал вести специальную тетрадочку, озаглавив её "Дневник человека, следящего за собой". Он всё записывал в эту тетрадочку, он говорил про себя: "У меня голова не для большого числа дел". Столько маленьких мелочей, которые необходимо было удержать в голове, что поначалу, покуда он ещё не привык, это не представлялось ему возможным, он только давался диву и никак не мог понять, как только она могла сразу со всем этим справляться.

Так он шёл через весь город, маленький и очень пожилой профессор, зная много всяких вещей, и одного только не зная наверняка: что же именно с собой делать, и куда же всё-таки себя деть сегодня вечером.

Он обнаружил, что ему совсем недорога его работа. Более того, когда он на неё приходил, ему каждый раз было неприятно. Работа напоминала о старой жизни, которая к этому моменту уже рухнула вся, у него не было ни родных, ни друзей, он только зарабатывал деньги, а все отношения с внешним миром только всегда поддерживала она, на ней полностью лежала эта обязанность.

Когда всё уходит, то остаётся только работа. Это является достаточным основанием для того, чтобы начать её ненавидеть.

На работе его все втречали с очень большим уважением, он был очень, просто очень знаменит, крупнее его авторитета не было в той отрасли науки, которую он сам когда-то придумал и создал. Однако, неожиданно он заметил, что времена его уже прошли, что в течение многих последних лет его отрасль науки не претерпевала серьёзных изменений, и что слава его во многом уже в прошлом. Он так был занят своей работой, что не заметил как быстро это произошло: казалось бы, только вчера учёная общественность чествовала его как самую молодую восходящую звезду новой науки, и вот они чествовали уже его опять, но только уже как старейшего члена учёного сообщества.

- И как хорошо,- подчеркнул один из выступавших,- что в наших рядах по- прежнему находится профессор Ротерев.

Он уловил в этом выступлении радость от того, что он ещё жив.

Он сам не был очень твёрдо уверен, был ли он в действительности сам рад этому или нет. Он задал самому себе вопрос, рад ли он действительно, что ещё жив, или ему больше самому хотелось бы умереть раньше своей жены, чтобы не иметь всех этих хлопот. Он более сходился на последнем варианте.

- Ну,- решительно возразил он оратору с трибуны, прервав торжественную речь,- не нужно так обо мне. Я ещё не мумия!

Сказав так, он подумал, что он-то как раз мумия и есть, не что другое. Он почувствовал при этом мучительный позыв, настолько, что ему пришлось покинуть президиум на середине собрания и через всю сцену отправиться к выходу в туалет.

Он сохранил довольно большую для его возраста остроту, свежесть, быстроту и живость ума, умение перестраиваться. Это было характерно не только для него, но также для многих других его коллег по науке, сохранявших огромную работоспособность до очень позднего возраста.

Вот, к примеру, один из них, его большой друг, только несколько старше его, другу было хорошо за семьдесят, но всё равно они давно дружили. Друг возглавлял кафедру здесь же в том же университете, но только выше этажом. Кто-то однажды сказал про них, что в городе есть только два человека, и это говорит, конечно, о том, что это вообще очень неплохой город, во многих других городах и этого тоже нет. Два человека с точки зрения высокого ума, настоящих сильных аналитических способностей, это Вольфер и Ротерев. В них как бы находили что-то большое общее.

Вольфер был несколько более знаменит. Он как раз в это время писал книгу по нелинейной теории в области электромагнитных колебаний, которую кроме него никто никогда не мог бы написать, потому что только он один был хранителем уникальных знаний. Он писал книгу, когда вдруг почувствовал, что не может продолжать работу, потому что его живот раздираем бесконечными болями, сильная слабость, и вся еда, которую он пробует принять, выходит у него назад горлом. От досады хрустнув ручку об письменный стол, что никак не входило в его планы, Вольфер обратился к врачу, чего он перед этим за всю жизнь никогда не делал, в расчёте на то, что врач поможет, и у него появится время и возможность продолжать работу. Но врач не помог. В ответ на упорные настояния, врач объяснил, что у него рак поджелудочной железы, уже на очень поздней стадии, потому что он в течение длительного времени не замечал первых признаков и не обращался ни к какому врачу. Но это на самом-то деле почти что всё равно, потому что операцию с такими показаниями, как у него, всё равно никогда не делают, так что, в общем-то, и с самого начала этому нельзя было бы помочь. Вольфер ушёл от врача ещё на своих, хотя дома вечером его снова скрутило, отчаянно дрыгаясь на постели и ругаясь на врача, который вроде как бы профессионал, в его обязанности входило что-то сделать и чем-то помочь. Но врач ничем не помог, даже не взялся, он просто не стал вообще ничего делать. Всё плохое, говорил Вольфер, происходило на Земле от того, что представители некоторых специальностей обладают очень большой, ну, прямо таки, очень большой некомпетентностью.

Врач предсказал Вольферу, что ему осталось не больше чем два месяца, и прописал сильные обезболивающие лекарства, от которых посреди бела дня начинали сниться приятные голубые сны, в воздухе дрыгались белесоватые забавные образы и во всём теле чувствовалась легкость и тепло, как никогда в жизни.

Но только лекарства отвлекали от работы. Если не принимать лекарства, это была работа, потом страшная боль, рвота,голова наспухала изнутри. А потом боль на какое-то время отпускала, и можно было начинать опять работать. Несколько раз от этой боли он терял сознание и начинал бредить наяву. Жена слышала, как он плакал и повторял про себя:

- Арменак, Арменак...

- Что тебе этот Арменак,- говорила жена.- дался он тебе.- Арменак было имя декана соседнего факультета, который как раз незадолго перед этим умер от разрыва сердца, вот так просто однажды пришёл домой после работы, сел в кресло перед телевизором и умер.- Арменак умер мгновенно и даже ничего не почувствовал.

Если же принимать лекарства, то всё нормально, и боли никакой не было, можно было, напротив, всё время пребывать в прекрасном расположении духа. Но когда перед глазами снова выступал пятнами этот бешено пляшущий яркий световой слепящий весёлый голубой фон, то хотелось смеяться и плакать, делать всё, что угодно, кроме работы, только сосредоточиться на работе лекарство не оставляло никакой возможности.

Поэтому Вольфер в характерной для него суровой манере лекарство завернул в газеточку, обмотал медной проволокой и сразу же выбросил в мусор, чтобы оно не манило, когда в очередной раз будет приступ боли, и чтобы больше даже мыслью к этому вопросу не возвращаться. Он знал точно по опыту, что двух месяцев ему для этой работы недостаточно, ему необходимы были по меньшей мере шесть месяцев, при том, что он будет работать по двенадцать часов днём без выходных, а после этого прихватывать какое-то время ещё и ночью. Он работал, превозмогая боль, а потом, когда боль проходила, он работал вообще с двойной силой, потому что в эти минуты удесятерялось сознание.

И - вот вам доказательство того, как всё-таки плохо ещё мы знаем про функции нашего организма - болезнь отступила, приступы боли стали короче и реже. Иногда вдруг на самом максимуме боль переходила через некоторый порог и неожиданно прекращалась надолго. Оставалось ещё несколько задач, которые Вольфер хотел решить для того, чтобы включить в книгу. Он считал, что без решения этих задач книга осталась бы неполной. Эти задачи учёная общественность безуспешно пыталась решить в течение последних пятнадцати лет. В ходе своей работы над книгой, Вольфер решил эти задачи. Он их просто поставил прямо в текст, обсуждать решение с кем-нибудь из своих коллег у него уже не было никакой возможности.

На это время он оставил руководство своей кафедрой, кафедру на это время принял его лучший ученик. Вольфер ничего другого не делал, он только работал над книгой, это было единственное, что за него не мог бы доделать никогда никто другой.

Книга была закончена, как Вольфер и ожидал, через шесть месяцев. Но оказалось, что этого ещё тоже недостаточно. Когда он сдал книгу в издательство, им понадобилось ещё некоторое время на то, чтобы книгу прочитать. Потом Вольфер отвечал на замечания рецензентов, удивительно глупые, потому что рецензенты оказались не в состоянии понять все те новые методы, которые Вольфер придумал и сразу же применил при решении тех задач в своей книге. Вольфер писал им письма, очень прозрачные, тёплые и терпеливые, в которых доходчиво, просто, понятно и убедительно объяснял суть новых методов с тем, чтобы оппонентов не озлобить, а чтобы, напротив, они могли поскорее со всем согласиться и все методы принять. Это заняло ещё два месяца работы в нечеловеческом напряжении, он почти что и не спал совсем.

И только когда он уже увидел, что все барьеры пройдены, что книга принята в издательство и поступила в набор, ничто не должно помешать и скорее всего, что через какие-то восемь-десять месяцев книга должна выйти в печати полным тиражом, Вольфер понял, что может расслабиться и дать себе немного отдохнуть. С наслаждением он вернулся в свою постель, в которой пролежал несколько дней. Сразу же болезнь вернулась, с ожесточённой новой силой начались приступы боли, и его мгновенно свернуло, в течение дней десяти он умер. Этот случай всегда потом приводили в учебниках как пример научного героизма.

Ротерев подумал про себя, хотел бы он тоже для себя так или нет, и решил, что нет, не хотел бы. Ну её к чёрту, эту физику, она нужна, в конце-то концов, только для того, чтобы кормить семью, а семьи у него к этому времени уже не было, дети разъехались и стали самостоятельными, не нуждались ни в какой помощи, сын вечно попадал только в какие-то неприятности из-за наркотиков, отцовские деньги его несколько раз выручали, но едва ли этому можно было в течение долгого времени таким-то образом помогать.

Он был одинок, никому не дорог и неизвестен. Он как будто бы только приехал в этот город. Не было ровно ничего, что ему хотелось бы сберечь, ему было ровно нечего терять. Перед ним лежала бесконечная асфальтовая дорога, по которой он шёл, ноги у него заплетались одна за другую, дороге не было конца, над городом заходило большое жёлтое вечернее солнце. Так начиналась эта история.

Ротерев оказался на новой совсем незнакомой ему улице. Хотя он жил в этом городе десять лет, но, сказать по правде, он плохо знал город, он никогда не интересовался, что такого в городе есть и в каких районах.

Он подумал сегодня о том, что он вообще-то на самом деле очень мало знает о жизни. Он, по существу-то, всё время только просидел за книгами и бумагами, никогда не разгибаясь и не видя ничего вокруг. За этим за всем время жизни пронеслось незаметно.

Получается так, что он, по существу, и не жил-то вообще.

Он остановился не перекрестке. На самой середине. Он был голоден, что всю жизнь приводило его в состояние полнейшей растерянности. Это было заметно. Он никогда не заботился о своей внешности. На нём были какие-то жёваные мятые штаны.

Мимо пробегали какие-то ребята.

- Эй человек,- сказали они.- Разреши, пожалуйста, вторгнуться в твой внутренний мир. Как у тебя дела? Ты вообще-то сегодня с утра ел что-нибудь? Если есть проблемы, то мы живём здесь недалеко, на улице Рубинштейна тринадцать, подваливай к нам туда, и у тебя не будет никаких проблем. В доме сегодня есть еда, и это, в общем-то, довольно неплохой дом, он, хотя и предназначен на капитальный ремонт, но ремонтировать его будут ещё нескоро, в доме не отключены ещё вода и электричество и есть ещё пустые комнаты. Правда, по ночам будет беспокоить какой- то женский голос на чердаке, но это пустяки, и в скором времени ты привыкнешь.

- Ребята,- извиняющимся голосом сказал он.- Мне как-то неловко идти с вами. Мне довольно много-таки уже лет. Я учу студентов в институте.

- Смотри сюда, мужик,- сказали ему. ( - Какой он тебе "мужик",- поправил другой говорящего из-за спины.- Нужно правильно соблюдать терминологию. Ты только посмотри на него внимательно, разве он мужик? Он не "мужик", он "человек".) - Ну извини, человек, ты должен понять, что я не хотел тебя обидеть. У каждого из нас есть какие-то свои проблемы. Но, видишь ли, дело в том, что мы, вообще-то, не интересуемся проблемами друг друга. У нас это не принято. Ну а вместе у нас нет никаких проблем, и никогда не будет, это уж точно. Вот только девушку мы тебе сразу же в первый день не обещаем, на это не надейся, с этим в последнее время становится тяжело, не то, что в прежние времена, девушки больше не уважают забесплатно простых музыкантов и не вдруг пойдут с тобой оттого только, что ты умеешь играть на гитаре и участвуешь в группе каких-то волосатиков. Раньше это было модно, а теперь на это мода прошла, девушки больше гуляют с толстыми мажорами, так что девушка тебе будет только, если ты ей сможешь каким- то образом понравиться, а иначе пеняй на себя.

Вот так сложилось, что он провёл свой первый день в коммуне. Дома его никто не ждал. На следующее утро он долгое время искал телефон-автомат для того, чтобы позвонить на работу. Коммуна не поддерживала ни с кем связь, так что в коммуне телефона не было. И ни в одном из близлежащих домов телефона не было, весь квартал не представлял интереса для государства и был полностью отключён.

Он позвонил и сказал, что больше не придёт на работу.

- Ну, то есть как это? Вообще никогда?- спросила секретарша в трубку с дружественным смешком.- Что мне передать учёному собранию? Разве вообще так бывает?

- Бывает,- подтвердил он.- Не со мной первым. И не со мной одним. Я знал одного, который стал учиться играть на рояле. Другого, который поступил в институт на первый курс, чтобы начать изучение вопросов международной политики. Ещё один занялся написанием приключенческой литературы и научной фантастики. Ничего хорошего, конечно, ничего дельного, я читал его романы, один только сплошной кошмар. Но всё равно. Фантастика - это не обязательно когда про роботов и инопланетян. Фантастика - это когда про что-то другое, такое, чего не бывает в жизни.

- У меня накопились многочисленные телефонные звонки,- сказала секретарша всхлипывающим оправдывающимся голосом.- Я не знаю, что с ними делать. Они все просят вашей консультации. Это касается многих ваших старых работ. Этого всего кроме вас никто не знает. Вы только один являетесь носителем этих очень важных знаний. И только вы можете помочь.

- Передайте им всем, пожалуйста,- весьма уже раздражённо сказал он,- что я больше этим не занимаюсь.

- Это даже не требует вашего прихода на работу,- сказала секретарша в новых колготках.- Они просят, чтобы вы всего только дали им названия статей, которые они могли бы почитать по этому поводу, и имена авторов.

- Но я сказал вам уже, что вопросы физики твёрдого тела меня больше не интересуют.

И он яростно закончил нетипичный разговор.

Кто-то на учёном совете пытался говорить о том, что старик окончательно спятил, но его быстро заткнули. Большинство собрания так не считало. - Всё только закономерно, и этого следовало давно ожидать. Он, конечно, очень много времени провёл, работая в теоретической физике. Но он всегда был более инженером, чем физиком, и по-настоящему глубоко он физику никогда не любил. Иначе бы он никогда не смог уйти из неё. Его уход говорит только об этом.

Проработав более тридцати лет над одной темой - да после всего этого он же был форменным импотентом в физике!

Он сказал уже в этой теме всё, что мог, что можно было, после чего тема встала в тот же тупик, в котором она была до его прихода. Конечно, довольно много ещё студентов и аспирантов в его лаборатории продолжало трудиться и искать решение некоторых основных вопросов. Но эффекты, которые можно было предсказать по этому направлению, были ограничены и уже подходили к концу, он это сам хорошо знал лучше всех.

- Полупроводниковый материал,- говорил он своим ученикам, когда они в очередной раз не могли получить эффект, предсказанный им теорией,- ведёт себя так, как он хочет. В этом нельзя его винить: он никогда не слышал о том, что на свете были Ротерев и Вольфер.

Что же касается обычной нормальной жизни, то вот вам вопрос, был ли он в ней тоже импотентом? Справедливости ради нужно признать, что импотентом он не был. Не то чтобы он в своём возрасте сохранял ещё очень большое количество сил. Очень большого количества сил в этом деле он никогда, собственно, и не имел. Но в темноте по телосложению он вполне мог сойти бы за среднего подростка в возрасте примерно восемнадцати лет. От них обыкновенно и не ждут ничего особенного, так вот, хотя нынешние девочки и не имели обыкновения выключать в комнате свет, когда занимались любовью, им просто не приходило такое в голову никогда, зачем это делать? хотя они и отличались от предыдущего поколения тем, что под коротким свободным платьем не носили трусов на загорелых ногах, к чему эти лишние сложности! - это, однако, не означает, что им когда-либо в чём-то мешал его возраст. Они в его сторону просто не очень смотрели, с любопытством разглядывая некрупные гениталии профессора, как будто бы нечто имеющее самостоятельное значение и отстоящее отдельно от него - им, в общем-то, было всё равно. Он занимался с ними с очень большим увлечением и пылом, потому что это только в физике он обладал очень большим опытом и силой, любви же он никогда не придавал особенно много значения, и в обычной же жизни его знаний как раз примерно и хватало что на возраст до восемнадцати лет. Девочки не замечали в общении с ним просто ничего особенного по сравнению с другими мальчиками своей же парадной. Он очень скоро после знакомства напрямую и беззастенчиво говорил им о том, что ему было от них надо, в нём был тот же неподдельный безыскусственный интерес и при этом не особенно много умения, можно сказать, никакого умения, так что девочки просто принимали его как своего.

Войдя однажды в шайку подростков, он очень быстро стал в ней верховодить. Хотя он не обладал очень большой физической силой, что особенно важно в группах молодых людей, но в нём была агрессивность и злость, ему было просто решительно и глубоко нечего терять, в этом он был такой же, как они все.

Занимаясь всегда только наукой, он никогда просто не жил, не имел такой возможности, с точки зрения обычной жизни он не растрачивал себя, его возраст во многом так и оставался на уровне где-то до восемнадцати лет.

Он ничего не знал о жизни, он не придуривался, а просто честно начинал её с нуля, как они все.

От вина он довольно быстро пьянел, при этом становился ещё более мрачным, немногословным и злым, как они все. Печёнка иногда подводила, здоровая реакция организма, не привыкшего к алкоголю, его выворачивало наизнанку и он блевал в туалете, выходил оттуда бледный, понурый, и сразу же снова начинал пить, потом это вошло в привычку и стало полегче. В драке он особенно не расчитывал на вялые и тонкие мышцы, не боялся сломать хрупкие кости, не боялся навредить противнику, а брал то, что в руку попадёт, и молотил самоотверженно по наиболее чувствительным местам, чем обращал противника в бешенство и в бегство.

Его хрупкий лёгкий организм обладал вообще большим сходством с организмом подростка восемнадцати лет, подростки и старики вообще иногда имеют между собой довольно много общего. Он при этом обладал ещё довольно большим запасом нерастраченного здоровья, потому что перед этим вёл всегда только размеренную жизнь и питался домашней приготовленной пищей. Он ни разу в жизни ничем серьёзным не болел.

Он выучил несколько аккордов на гитаре, но далеко не продвинулся в этом деле, ему слон на ухо наступил. Ребята играли в группе, прокатывали на дискотеке в микрорайоне рок-н-роллы собственного сочинения. Он был большим другом этого коллектива, приходил на все их выступления. У них ещё был такой заводной хит, они разложили его и распевали на три голоса в два микрофона:

Но всему приходит своя пора

(Бас: Тра-да-да-да-да, тра-да-да-да)

Будет и над вами гореть моя звезда

(Бас: Тра-да-да-да-да, тра-да-да-да)

(И снова:)

Но всему приходит своя пора

(Бас: Тра-да-да-да-да, тра-да-да-да)

Будет и над вами гореть моя звезда

(Бас: Тра-да-да-да-да, тра-да-да-да)

И смеяться буду я!

Они раскачивались под распев и раскаты гитары в деревянных колонках.

- А сейчас...- говорил их лидер, выходя на авансцену, качаясь,- сейчас,- говорил он слабеющим голосом и едва держась за микрофонную стойку,- сейчас - я умру...

И шла песня, тоже их самодельный рок-н-ролл, под названием "Я умру", и все понимали, что это он просто так объявлял песню.

Да, я умру, как все - в своей постели...

(Дальше тыры-пыры, то-сё, потом припев:)

Я умру, я умру, как каждый из вас...

(Повторяется без счёту несколько раз)

Да, я умру, как все - в чужой постели...

(И последний куплет заканчивался)

Да, я умру, как все - от цирроза печени...

Он иногда тоже подстраивался, выходил на сцену и подпевал во второй микрофон, не в такт и не в масть, но это было ничего.

Он хорошо понимал их музыку. Он любил бывать на их репетициях.

- Это,- он говорил,- ничего, что я не играю на гитаре. Но вот мы сидим здесь сейчас, никому неизвестные, никто не может сказать, вокруг гитары, всё разложено, ни дать ни взять - "Битлз".

Парни во дворе раскачивали мышцы, они считали, что ум и образование никому не нужны, если дело только дойдёт до уличной драки, они никому не помогут и ничему не послужат. Он не ходил в подвал в ту группу, которая толкала гири, но зато ему легко давались упражнения школы кун-фу, где занимались многие мальчишки: его члены пожилого человека были лёгкими, гибкими и расслабленными, при этом они легко откидивались с большой силой в заданном направлении. Владение нунчаками далось не сразу, но тоже довольно быстро: он первым делом схватил наиболее грозную разновидность этого оружия, на металлической цепочке, тяжёлую и залитую изнутри свинцом, и, раз крутанув, с очень большой силой страшно заехал самому же себе по правой стороне физиономии, сразу рассадив до мяса половину лица. Это не помешало ему, только что утерев свежую кровь, несмотря на потерю крови, приступить к дальнейшим упражнениям и прозаниматься до утра, что явилось причиной большого уважения к нему в группе, он не скулил, не ныл, и в результате через несколько месяцев стал уже водить бамбуковыми брусками в любую нужную ему сторону, легко и прозрачно, как кисточкой.

- Если в драке возьмут с этим, то сразу в тюрьму,- предупредили его,- так что берегись.

Ну, он берегся, и лишний раз без необходимости нунчаки из кармана не доставал, зато уж если мочил, то мочил.

Он быстро освоил мотоцикл. Помогла не столько хорошая подготовка в теоретической физике, хотя и она в действительности была не помехой, сколько общая привычка учиться, быстро и эффективно, легко схватывать и осваивать новое. Он собрал себе мотоцикл из ворованных частей, плотно пригнал всё одно к другому, знал расположение каждой части, очень любил и берёг, хотя и никогда не жалел свою машину. Он легко и не задумываясь вдавливал педаль в пол до железа, он не хуже всех других прекрасно знал, что впереди у него ничего нет, ему нечего терять, как всем им, и даже больше, чем им: он не особенно много об этом успевал думать, и всё же глубоко внутри он отлично знал, что если он не погибнет сегодня в драке или в дорожно-транспортном происшествии, врезавшись в поребрик и головой об асфальт без шлема, удирая на своём нигде не зарегистрированном "мустанге" от милицейской машины, если его не убьёт цирроз, то завтра его прикончит рак поджелудочной железы, как Вольфера, но только он больше не работает, так что даже этой возможности он лишён, защитить себя от боли работой он не сможет.

У ребят же у всех было положение другого рода, они знали, что если они только переживут этот свой молодой период, а большинство из них всё отлично переживёт, то то, что им предстоит - это женитьба на какой-нибудь заразе, и сволочи, дальше ничего у них нет, обычная серая жизнь микрорайонного алкоголика, и никакими хулиганами они уже не будут, потому что группа их скоро распадётся, и тогда всё. На всю жизнь в группе мотоциклистов не остаётся никто, настолько же немногие смельчаки, что решают не останавливаться на полпути, а во всём идти до конца, погибают от курения наркотиков, пьянства или застреленные в драке с милицией. Мы все завидуем тем, кто прошёл этим путём до конца, однако же только у очень немногих из нас действительно хватает на это решимости, всё же мы всегда помним тех, кто не остановился на полпути, дойдя до самых крайних пределов и сделав это за нас.

Он был одним из тех, про кого просто сразу было понятно, что этот ни на чём не остановится, и в любом пути пойдёт до конца. Это ещё одна из причин, почему ребята молчаливо всегда признавали его первенство.

Он стал в группе незаменимым человеком, очень полезным, если где-нибудь нужно было попасть, куда подростка бы не пропустили, не поверили бы, и не дали, или бы это внушало подозрения, то пускали его. Он одевался цивильно, почтенный такой старичок. Покуда он был ещё свежим, это означало, что он ни на каком учёте в милиции пока что не состоял, и не собирался, действовал дерзко, смело, однако расчётливо и осторожно. Его пропускали, куда надо, и давали, и отпускали, и сообщали. У группы сразу же пошли дела лучше, чем у всех их врагов.

Этого враги никак не могли допустить, поэтому представители других полуподростковых группировок, руководимые сверху людьми постарше, старшие платили им иногда деньги и использовали их для рэкета, а также некоторые довольно серьёзные парни довольно быстро устоили за ним настоящую охоту. Группе посулили уступить некоторые очень выгодные зоны влияния, если они его отдадут, однако же, верить, что кто-то собирается выполнить эти обязательства, не приходилось. Ребята из группы его никуда без необходимости не выпускали, они сразу сказали в ответ на требования врагов, что нет, мы его не отдадим, он перешёл на полулегальное положение, никто не знал, где он живёт, и он не мог никогда выходить за границы района, который непосредственно контролировала их группа. Но он, однако, такого порядка не придерживался, гоняя на своём мотоцикле по улицам ночного города, он не знал никакого удержу и заруливал в любые места.

Однажды его так заловила группа вражеских мотоциклистов. Они давно уже издали легко узнавали его и его мотоцикл. Когда его издали увидел и узнал один из тех ребят, он как раз разворачивался возле линии электропоездов на Ленинском проспекте, голубоглазый паренёк сразу же показал на него, и те первым делом припустили за ним в погоню. При выезде на Пулковское шоссе, то ли он понял, что у них новые японские мотоциклы, которые могут быть быстрее, чем его "мустанг", то ли ему просто надоело от них убегать, ему это не имело смысла, было ни к чему. Он только убедился, был более или менее уверен, что у них не было с собой огнестрельного оружия, иначе бы они уже давно не выдержали и открыли по нему стрельбу.

Он развернулся поперек дороги, едва ли не впервые оскорбив своего "мустанга" нажатием педали тормоза. Оставив "мустанга" на обочине, он побежал прямо вперёд к жилому дому, для того, чтобы во время драки у него сзади была стена. Он повернулся спиной к квартире первого этажа, где в районе четырёх часов утра тихо посапывали мирные люди, которые о происходящих в ночное время в городе боевых столкновениях привыкли узнавать только по резкому скрежету тормоза на шоссе, ну и ещё по сводкам милиции в телевизионных новостях.

- Ну что же, господа,- сказал он, повернувшись лицом к своим нападающим и зажав цепь в правой руке.- Шахматы расставлены на позицию. Приступим.

Над районами Пулковского и Комендантского аэродромов поднимался нереальный бесконечный голубой рассвет.

Другой вариант, который мне только сейчас пришёл в голову. Он приехал из Америки, где незадолго перед этим в свободное время в течение нескольких лет изучал борьбу каратэ. Раньше у него никогда особенно много денег не было, а тут он привёз с собой довольно много денег, поэтому материальных затруднений он не испытывал и сразу купил новый мотоцикл японского производства, "Сузуки" или "Кавасаки", я сейчас точно не помню. С таким мотоциклом и с хорошим знанием восточных единоборств он произвёл довольно большое впечатление на рокеров - ночных мотоциклистов Московского района. Он стал у них заводилой, дрался с цепями в руках...