Это история про студентку Машу Рустамову. Потому - Машенька. И про другую девицу, по фамилии Коваленко. Фамилия эта, между прочим, самая распространенная в мире, имя в виду её смысл, поскольку бесчисленные Кузнецовы, Смиты, Шмидты, Форгероны, Ковальчуки и прочая, и прочая отразили заметное в веках ремесло кузнеца, коваля. А может, главное в том, что каждый человек кузнец, так сказать, своего счастья? Так вот, девица Коваленко на первом курсе, на первой же лекции при вопросе преподавателя, читал ли кто из студентов Набокова, громко ответила: "А как же! "Лолиту"! Аудитория, состоявшая из только что познакомившихся друг с другом молодых людей, в сущности, ещё мальчиков и девочек, счастливо захохотала, потому что, наверное, все из них читали "Лолиту" или уж, по крайней мере, смотрели американский фильм режиссёра Адриана Лэйна. Потому история могла бы называться - Машенька и Лолита. С главным упором на Машеньку, хотя тут вроде бы девица Коваленко прославилась. Среди сокурсников, разумеется. И фактически сразу неофициально сменила себе имя, против чего не возражала.
И ещё эта история - о преподавателе одного довольно скучного технического предмета, характер которого (преподавателя, а не предмета) был с чудинкой, с некоей, как бы это выразиться, гипертрофией чувства юмора. Этот его странный юмор вылезал внезапно, по поводу и без повода, то боком, то иным каким местом, и служебной карьере отнюдь не способствовал.
Так, однажды (в советские, разумеется, времена), тогда ещё к будущему преподавателю на рабочее место явилась второй секретарь районного комитета партии. Она была женщина, этот второй секретарь. А преподаватель, помимо своей тогдашней (достаточно ответственной, между прочим, работы), регулярно, из года в год, исполнял обязанности секретаря партийной организации того заведения, где служил родине. Неосвобождённого секретаря, поскольку численность организации не позволяла, по суровым партийным законам, иметь секретаря освобождённого. (В уставе КПСС, знаете ли, всё было прописано чётко и ясно: где так себе парторг, где освобождённый, а где и целый партком, понимаете. Не хухры-мухры). Избирали нашего героя на его партийный пост постоянно, несмотря на все его постоянные же протесты и самоотводы. И коллектив поступал мудро, потому что парторг небольшой организации - только кажется, что маленький человек. Гадостей людям на этом посту можно сделать о-го-го сколько. А наш герой, понятно, был человек незлобливый и совестливый. Свою партийную нагрузку, равно как и пребывание, собственно, в рядах КПСС, он воспринимал как неизбежное неудобство - что поделаешь? Работа у него была такая, что без партбилета, считалось, нельзя. И вот к нему явилась женщина-секретарь. Ну, не как женщина, конечно.
Не вызвала к себе, а пришла лично в низовую организацию - это было тогда событие, прямо скажем, экстраординарное. Он-то вначале решил, что с проверкой, и потому с определённой насторожённостью отвечал на вопросы о том, как дела, мол, каковы планы на будущее... И вдруг она с некоторой торжественностью сообщила ему, что о нём - сложилось хорошее мнение, что к нему - давно присматривались, и вот теперь, когда в районном комитете партии образовалась вакансия заведующего отделом пропаганды, решили, что он - справится. Сразу заведующим, конечно, нельзя, есть определённый порядок, месяц-другой будете числиться инструктором... Она прямо светилась, эта женщина-секретарь - видимо, искренне рада была принести такую благую весть, нисколько не сомневаясь и в его радости и согласии. А он - захохотал. Когда до него дошло, что ему предлагают, он не удержался и так грохнул, будто услышал свежий и очень смешной анекдот.
Надо было видеть её лицо. И никакие его поспешные объяснения (конечно, он спохватился и стал оправдываться) уже ничего не значили. Большая честь... однако это организационная работа... к ней нужны особые способности, которых он лишён... Здесь, мол он на своем месте... как специалист... И так далее. Но она была женщина умная и сразу поняла, над чем он смеётся: он представил себя - в их партийном клоповнике. Сухо выразив сожаление, она попрощалась. Особых последствий его глумливая реакция на серьёзное кадровое предложение как будто не имела. (Чего нельзя сказать о некоторых других случаях проявления им спонтанного юмора). Но речь сейчас - о Машеньке и Лолите.
Итак, на упомянутой уже вводной лекции препод наш пожал плечами и сказал, что "Лолита" - это, конечно, хорошо как произведение искусства, но к изучаемому предмету отношения не имеет.
- Кстати, - прибавил он, - зовут меня Гелий Геннадьевич, однако не рекомендую вам называть меня по инициалам... Ну-с, знатоки "Лолиты", объявляю бонус: кто сейчас же объяснит мне функции пупенмейстера, тому зачёт автоматом! - Выдержал паузу, однако никто не вызвался объяснять функцию таинственного пупенмейстера. - Ну, тогда упомянем другое произведение Набокова. Не в "Лолите", а в "Других берегах" встречается название механизма, функции которого нам предстоит изучить в рамках предмета...
Зачитал длинную цитату, где парикмахер поднимал расчёску жестом линотипа, похвалил изобретателя этой замечательной машины и ещё произведение того же автора назвал, в котором герой со странным именем Цинциннат уронил слезу на книгу, и под каплей влаги петит превратился в цицеро...
- Итак, без линотипа миллионы читателей не получили бы возможности читать Набокова, равно как и произведения других, не менее замечательных авторов. Например, "Золотой ключик, или Приключения Буратино" Алексея Толстого. Кстати, помните, что текст "Буратино" обычно набран более крупным шрифтом, чем текст "Лолиты"? Его размер, или, как говорится, кегль шрифта, составляет двенадцать пунктов и называется цицеро. "Лолита" набрана шрифтом помельче, размером десять пунктов, и называется это кегль словом корпус. А петитом, или восьмым, от французского слова "маленький", принято набирать газетные тексты...
Далее препод надиктовал размеры других шрифтов, как-то: нонпарель, боргес, миньон (последнее слово вызвало почему-то лёгкое оживление в аудитории); и пошло, и пошло дело далее, куда-то в теорию машин и механизмов, чуть ли не в шлицевые соединения (треугольные, трапециедальные и эвольвентные), в устройство того и сего, в состав свинцового сплава для отливки шрифтов и прочую скукоту.
Несмотря на филологические изыски нашего героя, которыми он перемежал свой довольно скучный предмет (будем всё-таки называть преподавателя ГГ, мы же не студенты), Машенька на занятия не ходила. Весь семестр. Может быть, ей преподаватель не понравился. А может быть, что к истине ближе, ей некогда было. Она, знаете ли, была занятая девушка. Она на телевидение пыталась пробиться, и не без некоторого успеха. Так что лекций она не посещала.
Стоит сказать, что ГГ особого упора на посещаемости и не делал. Не устраивал обязательных перекличек, не кляузничал в деканат на заядлых прогульщиков. Легко отпускал с занятий, если кому надо было, журнал, который подсовывал ему староста, подписывал не глядя. Он полагал, что время покажет. За два семестра предмет можно и выучить, было бы желание. Он, правда, любил на лекциях привести иной раз какое-нибудь примерчик из жизни, который показал бы студентам, что не только лишних денег не бывает, но и знаний - тоже. И если со студенческих времён останется у кого пробел в образовании даже по самому, казалось бы, скучному предмету, это может вылезти внезапно... и принести неприятности.
В конце семестра полагался зачёт. Зачёт приходился на весну; весна выдалась яркая, тёплая; да собственно, уже и лето подкатывало. Экзамен же предстоял в следующем семестре, в зимнюю сессию. Ну что такое зачёт. Если предстоит экзамен? Так, почти формальность. Кто сдал реферат или там раза два выступил на семинарах, тому так называемый автомат, и дело с концом. Сверился наш ГГ со списочком, который ему представил ассистент, велел старосте собрать зачётки и разложить их в алфавитном порядке, а затем единым духом понаставил автографы. В ведомости, как водится, осталось два-три пробела. Пустяки, дело житейское: аппендицит у кого, не дай Бог, или семейные обстоятельства. К концу зачетной недели все выяснится. Положил преподаватель ведомость в портфель и вышел.
А в коридорчике, перед самым, так сказать, перекрестком... Коридорчик выходил в другой коридор аккурат рядом с лестничной площадкой и будкой ключницы-вахтёрши; перед будкой всегда клубилась толпа, приобретающая у ключницы жвачку и разную другую дребедень; да, так именно там преподавателя уже поджидала наша главная героиня.
- Гелий Геннадьевич, - обратилась она к преподавателю, - у меня к вам дело.
- Слушаю, - отозвался ГГ и приостановился.
- Я не сдавала реферат, но мне нужен зачёт.
- Ага. Что-то я... не припомню вас даже.
- А я не ходила на занятия.
- Вот оно как. Обстоятельства?
- Обстоятельства.
- Ну, неблагоприятные обстоятельства надо как-то преодолевать, - вполне доброжелательно, хотя и неопределённо высказался ГГ.
- Я это понимаю. И собираюсь их преодолеть.
- Это замечательно. И что же вы предлагаете? - спросил он по-прежнему доброжелательно, хотя и с некоторым недоумением, вызванным, наверное, очень уж деловой интонацией студентки.
- Я жду ваших предложений, - ответила она подчеркнуто; это прозвучало настолько высокомерно, что тут только ГГ понял, о чём идет речь, почувствовал себя задетым и быстро взвился. Ах ты, жучка! - подумал он. Зараза какая! Теперь ясно, чего она ожидала. Она ожидала от него, что он назовёт цену своего автографа в зачётке. Но в долю секунды... в долю секунды...
Ну - что тут скажешь о сложившейся ситуации? Скрывать нечего: преподаватели берут взятки. Об этом некоторые даже в газету, в открытую пишут. Свобода слова, как известно, единственное наше достижение, а коррупция - национальная проблема номер один.
Нашему герою один весёлый студент по имени Федя рассказал, как некоторые из них, студентов, то есть, получали зачёт по физкультуре. Конкретно - и сам Федя, для которого указанный предмет не был любимым. Физкультура - это тоже вам не хухры-мухры. Тут своя партия разыгрывается. Кое для кого сдать зачёт по физкультуре не так просто, между прочим. А несданный зачёт - это недопуск к сессии. А это походы в деканат, нервотрёпка, унизительная беготня за преподавателями... И лето, потерянное на пересдачи. И потому студент, над которым нависла угроза, начинает ныть. Типа: ну пожалуйста... ну что вам стоит... ну помогите... Ну, ладно, говорят ему на кафедре физкультуры. Поможем. Что нам стоит. Если и ты нам поможешь. Окажешь, стало быть, помощь кафедре. Надо, Федя! Как? Да вот штанга у нас на кафедре износилась. Обветшала совсем. Продать бы её, чтобы потом купить новую. А разве вас не снабжают? - наивно интересуется студент. Дождешься от отдела снабжения! - следует ответ. Тут даже компьютера божеского не добьёшься, не то что штанги. Вот поэтому, мол, сами думаем о материальном обеспечении учебного процесса... Штанга, конечно, вещь дорогая, но она разбирается. Можно приобрести один блин со штанги; двадцать килограммов - триста рублей. Берёшь? Помявшись, студент берёт. Платит деньги, получает зачёт, потом, выпучив от натуги глаза, волочёт железо к выходу. За ним сочувственно наблюдают. Когда студент со своим грузом уже у дверей, его спрашивают: что тяжелый? Ага...- бормочет он в ответ. А он тебе нужен, блин этот? Да зачем он мне сдался? - удивляется Федя. Ну, тогда ладно. Поставь на место...
Что же сказать о нашем преподавателе? Он и здесь был с чудинкой. Нет чтобы, как некоторые коллеги, сразу объявить, что почём или, что несколько тоньше, посоветовать старосте, собрать энную сумму заранее. Он же во всеуслышанье объявлял, что честный студент должен иметь и право, и возможность получать свои оценки честно. А вот если не получается честно - другой разговор. Почему не получается? Тоже другой разговор. Бывают ведь личные обстоятельства, и серьёзные, о которых в деканате не расскажешь. А нашему преподу - рассказывали. И мог понять, и шёл навстречу.
Так что ж, вы спросите, он вообще не брал, что ли? Пост-фактум - брал. Но не деньгами, а сувенирами; в качестве сувениров преобладали бутылки коньяка. Коньяк он не пил, и потому дома у него была выставлена небольшая коллекция сувениров, используемая им при необходимости как оборотные средства. В аналогичных, но реверсивных ситуациях. А вот деньгами не брал никогда, и бывало даже, терял чувство юмора, когда некоторые проявляли настойчивость. Но обычно ГГ отшучивался, большей частью проявлял мягкотелость; старшекурсники авторитетно заявляли, что у него получить зачёт или тройку на экзамене проблемы не составляет. И если бы Машенька повела себя иным образом, он наверняка поставил бы ей зачёт, просто так.
Но тут наш препод возмутился. Он справедливо полагал, что учебное заведение всё же не магазин. Что знания получают, а не покупают оптом и в розницу. У него как раз мелькнула мысль посоветовать ушлой первокурснице сходить в учебную часть и заплатить сразу за диплом, чтобы не размениваться на каждый зачёт. У него и другая мысль мелькнула: что надо бы, наконец, хоть раз проявить принципиальность, закрыть ведомость с незачётом и доложить в деканат... доложить... доложить... настучать...
И тут, совершенно внезапно, возмущение сменилось дьявольским соблазном. Взыграло вдруг его патологическое чувство юмора! Впрочем, внешне это никак не выразилось.
- А! - сказал он и внимательно, неторопливо осмотрел Машеньку с головы до ног. Потом поднёс к очкам руку с часами, поскрёб в бороде и вновь поглядел на Машеньку.
Машенька, между прочим, была оч-чень даже хороша собой. Рост, ноги, мордашка, причёска - почти фотомодель. Недаром, наверное, и на телевидение рвалась. Юный возраст её выдавала только чахлая грудь, ещё не успевшая толком сформироваться. Однако такие недосиськи, заметим, кой-каким педофилам именно-то и нравятся.
- Ага... - неопределённо тянул ГГ, заканчивая осмотр Машеньки. Сообразовавшись будто бы со временем и что-то как бы решая, он бормотал вслух: - Так, значит... ага... - Снова поглядел на часы, поправил очки, почесал свою короткую уже седоватую бородку и якобы принял решение:
- Ну, ладно. Значит так. Зарплату мне только что выдали, деньги есть. Машина заправлена, времени - часа четыре. Садимся, едем в гастроном, шампанское, то да сё - и за город в лесочек. Поехали?
И, круто развернувшись, тут же схватил за рукав пробегавшего мимо студента.
- Ты что же, дружок, - заорал ему с видом крайней озабоченности, - до сих пор с темой диплома не определился?!
Нисколько не растерявшийся второкурсник подыграл без репетиции:
- Завтра же Гелий Геннадьевич!
- Ну, то-то же!
Набежала чья-то родительница и три минуты горячо просила заступиться за чадо перед грозным профессором Мовчурой. Это было бесполезно, но ГГ обещал. Доцент Дуров с протянутой рукой и традиционным возгласом... Ассистент с вопросом о ведомости... Снова студент... Снова знакомый преподаватель... Ну просто великолепно всё складывалось.
Играя всю эту короткую комедию, краем глаза, боковым зрением ГГ не упускал Машеньку и всё время наслаждался - как драматург, актёр и единственный зритель затеянного им спектакля. Машенька же приоткрыла рот и вид имела довольно растерянный. Автор экспромта торжествовал. Ну, жучка, как я тебя?! А?!
Наконец толпа рассеялась. Время спектакля заканчивалось. Оставалась концовка. Концовки, надо сказать, у драматурга не сложилось. Он полагал, наверное, что... якось будэ, как говорят украинцы. Как-нибудь. Не думал о концовке и актёр, счастливый самим ходом спектакля. А зритель всё ещё наслаждался. Ну, жучка, что скажешь?
- Поехали, - сказала она.
... Перо отказывается описать чувства, охватившие нашего героя. А если без пера, то можно так: всё у ГГ в этот момент упало. Ну просто все внутренности оборвались и рухнули. А вот не ожидал он такого! А не подумал! Пошутил, едри тебя в корень! Дошутился, юморист хренов!
Когда боксёр пропускает хар-ро-оший удар по морде, его состояние передают термином грогги. Вроде бы он стойку держит, и приплясывает, и рукой даже тычет куда-то, но всё у него плывёт перед взором, ничего он толком не видит, и томно ему, и как жить дальше - неизвестно.
Вот иначе как словом грогги состояние нашего героя и не передашь. Впрочем, внешне это опять никак не выразилось. Механически осклабившись, он повёл вперёд якобы в направляющем жесте, и Машенька, повернувшись, пошла чуть впереди него. К выходу. Туда, где стоял и ждал заправленный "Москвич". Готовый к любой поездке, в том числе - за город в лесочек.
"Москвич", "Москвич"... Ага, "Москвич"... Подсос вытянуть, на газ нажать... Хрен заведёшь! Капот открыть, бегунок с трамблёра сдёрнуть... Вид дурацкий сделать придётся...
Маленько ГГ приободрился. Значит, так. Не на буксире же ехать и не на такси. "Вторчермет", мол, давно уже по "Москвичу" плачет. Металлолом проклятый. Всегда подгадить норовит. Что ж? Типа, мол, не судьба. Типа, мол, в другой раз. На какой-нибудь другой машине. Давай зачётку...
Короче, к тому времени, когда через наполненный людьми вестибюль удалось пробраться почти что к выходу, ГГ вышел из состояния грогги. И был уже почти спокоен, поскольку обрисовал себе реальный выход из ситуации. Чтобы, значит, не потерять лицо. Выход реальный, но, конечно, паршивый. Спектакль не удался. Настроение круто повернуло в минор, а в миноре наш герой бывал решителен и даже груб.
И вот судьба решила нашему герою подыграть.
У самого выхода подскочила вдруг прыщавая лаборантка, но не своя, а вовсе даже с соседней кафедры. Схватила за рукав и:
- Гелладий Гениевич! То есть Гений Гелладьевич, извините! Вы должны сейчас быть в большой аудитории на конференции... на конференции должны быть. Научно-практической.
Герой наш оценил подарок. Начиналось второе действие. Но тут открывалась и новая тема. Должен, а? Каково! Вот что он ещё ненавидел: этих шавок, шавок, которые без права на апелляцию заявляют тебе - ты должен. Неважно, хочешь ты или не хочешь. Ты должен. А ты кто такая?!
ГГ сделал короткую паузу и спросил нарочито спокойным, бесцветным даже эдаким голосом:
- Кому я должен?
- Что? - оторопела прыщавая.
- Я спрашиваю, кому я задолжал! - рявкнул ГГ. - Я на заём не подписывался!
Дура, конечно же, не поняла, но прыти поубавила, и повторила, как магнитофон, но уже запинаясь. Аудитория... конференция... научно-практическая... должен.
Он внимательно выслушал. Он снова был актёром и зрителем, и соавтором представления. Вместе с судьбой. И это вам не скомканный дуэт в сопровождении расстроенного фортепьяно. Это вам... это вам... Не Бетховен, конечно, но славный развивается контрапункт.
- Я так понял, сударыня, что через пять минут в институте начинается межфакультетская научно-практическая конференция. ("Да..." - пролепетала прыщавая).
- Ну - а я здесь причём?
- Вы должны...
Он ответил, испытывая в этот момент странное, двойное наслаждение:
- Я. Никому. Ничего. Не должен. Вам понятно? До свидания.
Ну что он, собственно, хотел доказать, и кому? Шавке прыщавой? Ведь те люди, которые полагали, что он должен, те люди, которые, не задумываясь, распоряжались его жизнью, эти люди демарша его не слышали, и самое главное - он их и не интересовал.
И дело было не в конференции, тема которой, между прочим, была ему интересна, хотя это далеко не к каждой конференции относится. Во всяком случае, он с удовольствием послушал бы доклады двух или даже трёх известных и симпатичных ему людей, а также некоторых вполне ему не симпатичных, и даже задал бы им кое-какие вопросы. Вот что он любил - задавать вопросы... Порой - очень не вовремя, как казалось окружающим.
Однажды он крепко подпортил себе карьеру совершенно ненужным вопросом. Он на важном совещании, или, как тогда выражались, на активе, посвящённом закрытой теме, а именно - влиянию на советские трудящиеся массы вражеских радиоголосов, спросил у представителя Академии общественных наук, которая функционировала в свое время при ЦК КПСС; так вот, спросил он у докладчика, нельзя ли, по его мнению, свести на нет усилия вражеской радиопропаганды простейшим способом, а именно - отказаться от фигуры умолчания как способа реагирования на разные вопросы общественной и прочей жизни, действительно интересующих людей. Мы молчим - а они комментируют. Может быть, нам не молчать, а говорить? На высокомерное требование привести конкретный пример, он привёл. Он привё-о-ол! Он такой пример привёл, что весь актив замер, и таких примеров мог бы привести много. Но хватило и того, что было. Ох, хватило...
Но сейчас было не до вопросов, сейчас надо было довести тему (и спектакль) до логического конца.
- Сударыня, - сказал он совсем уже кротко. - Я знаю об этой конференции. Но я там не выступаю с докладом. У меня, к сожалению, сейчас нет времени на это мероприятие. У меня, видите ли, совершенно другие планы...
Прыщавая совсем увяла. "Вы должны..." - шепнула она. "Нет", - так же тихонечко, шёпотом, ответил он ей в тон.
Краем глаза, боковым зрением он увидел, что Машенька вновь приоткрыла рот и растерялась. В нём опять медленно разразилось внутренне ликование... и благодарность судьбе. Но игра должна была быть совершенно убедительной.
Он сказал прыщавой лаборантке вслух и доверительно:
- Вы знаете что? Я бы пошёл. Но я собираюсь сейчас совсем не на конференцию... У меня совсем другие планы. - Тут он бросил короткий взгляд на Машеньку. Не для лаборантки, понятно, а для самой Машеньки.
- Геннадий Геннадьевич...
- И знаете что? - продолжил он. - Я бы пошёл... Но меня - не приглашали.
Тут состоялось несколько странное продолжение диалога. "Приглашали!" - горячо заявила прыщавая. "Нет, не приглашали", - возразил ГГ с некоторым удивлением. "Приглашали!" - "Да что вы!"
- Меня с работы уво-о-олят! - вдруг завыла прыщавая, брызнув слезами так, что он даже отшатнулся. Теряя тушь и краску, лаборантка продолжала выть: - Я забы-ы-ыла! Я забы-ы-ыла! Вам! Сказать! Уволят меня! Ну пожа-а-а-алуйста!
Вот оно! Вот! Контрапункт, причём блестящий. Флейта-пикколо... Валторна пьяно... Короткое соло. Альт. Тема: грусть, печаль. Подчинение року. Жалоба. Ламентация.
- Вы понимаете... (сдаваясь, уже сдаваясь - из человеколюбия). У меня же могут быть совсем другие планы... (Господи! Какой финал! Откуда ты взялась, прыщавая? Так бы и поце... Впрочем, нет. Нет. Извините, сударыня).
Пришла пора прямо взглянуть на главный объект. Так сказать, обратиться к теме номер один. Всё как положено: ротик раскрыт, в глазах удивление растерянность... Радости нет. Гм. Радости нет. Отлично. Просто очень хорошо.
- Ну... что ж... хорошо. (Прыщавой.) Идите. Отметьте там. Сейчас буду. Да... Ну, что ж... Ладно. Человек располагает, а... (Машеньке.) Значит, не судьба. Ну... что ж... Раз так - ну, давайте зачётку. Как-нибудь... может быть ... в другой раз. До свидания.
Боже! Финал! Оркестр ликует! Трубы поют! Но никто не слышит.
А впрочем, ему и не требовалось. Эт-то было что-то!
Но, оказывается, это было не всё.
Через несколько дней, когда ещё, можно сказать, и зачётная неделя не кончилась, заведующий кафедрой доцент Канавенко после того, как все уже разошлись, обратился к ГГ:
- Можно вас попросить, коллега, задержаться на несколько минут? Сразу хочу вам сказать, разговор будет странный и неприятный...
Наш препод удивился.
Без пяти минут доктор наук Канавенко, интеллигентный, тоже в очках, как и наш герой, (но только лишь с усами, без бороды), чувствовал себя явно не в своей тарелке. Но достоинством его была, безусловно, прямота. Неприятных дел, считал он, нужно избегать, а коль уж избегнуть их невозможно, следует с ними кончать быстро, без недомолвок и экивоков. Иначе это будет мазохизм.
- Вы знаете, я только что от ректора. И... как бы это сказать... услышал там весьма странные вещи. Родители одной из наших первокурсниц были у него на приёме. С жалобой на сексуальные домогательства со стороны некоторых преподавателей. Извините... была названа ваша фамилия. Ректор поручил мне провести с вами беседу и разобраться.
Судьба бьёт человека внезапно. Без предупреждения. Это наиболее эффективно со стороны судьбы.
Однако чувство, которое испытал наш препод, было несколько вторично, внезапности удара у судьбы на этот раз не получилось. Наверное, потому, что совершенно аналогичные чувства (в тот раз очень сильные) ГГ - ну, тогда он ещё не был преподавателем, хотя занимал, как уже было отмечено выше, довольно ответственный пост - уже испытал однажды и помнил о впечатлении всю свою жизнь. И сейчас вспомнил именно тот эпизод. Хотя повод там был совершенно иной...
Тогда, много лет назад, наш герой случайно приобрёл (не в магазине, понятно, а на книжном толчке) некую книгу на английском языке и прочёл её с огромным интересом. Уж такая была тема у этой книги. Именно из-за темы эту книгу нельзя было и надеяться приобрести русском переводе. ГГ определил её жанр как социологическое исследование, а иные лица, отвечающие за издательскую политику в нашей стране, не колеблясь, отнесли бы её к порнографии.
Наш герой совершил опрометчивый поступок. Ну, прочёл и прочёл. Но он же ещё и друзьям давал почитать. Не всем подряд, конечно же, а только трём. Только трём. И вот кто-то из них... Короче, вызвали нашего героя и стали задавать ему всякие дурацкие вопросы, от которых, кроме недоумения, он ничего не испытывал. А потом, наконец, прозвучал и нужный (для них) вопрос: "Ну, а как у вас, Гелий Геннадьевич, продвигается перевод книги Рассела Трэйнера "Сэкс энд лав эманг зе пуз"?"
Давно придуманное выражение "краска бросилась ему в лицо" вовсе не показалось бы тогда литературным штампом нашему герою. Краска бросилась ему в лицо! И сердце у него запрыгало, и взор застило, и дыхание, само собой, перехватило. Сегодняшнему читателю не очень понятно, почему. И можно было бы объяснить, что если тогда советский человек читал, к примеру, неизвестно как к нему попавший журнал "Плейбой" только сам лишь с собой, то и ладно, это было его личное дело, а вот если кому дал ещё - так это уже распространение. Распространение чего? Порнографии. А это статья и - срок. Но дело-то не в статье! Дело в том, что трое друзей было у нашего героя, трое. А после этого - после этого! - не осталось ни одного. Потому что как спросить - кто?
Собственно, ничем особенным это происшествие для нашего героя не кончилось. Ну, попросили его сотрудничать. Ну, отказался он от этого. И вот, ГГ не стал стукачом тогда, так на него настучали - сейчас.
Конечно, на этот раз внезапную информацию герой наш воспринял гораздо спокойнее. Однако, по-видимому, рот открыл, а глаза выпучил. Доцент придвинулся, положил ему на руку свою ладонь и сказал доверительно, с полным убеждением в голосе:
- Я уверен, что это недоразумение. Достаточно зная вас, я не могу представить, чтобы... тем более - первокурсница... Наверное, какое-то недоразумение.
Он с надеждой посмотрел в глаза своему сотруднику. Тот закрыл рот, но отвечать не торопился. Если бы сейчас доцент мог прочитать мысли своего сотрудника, много бы он не услышал. Мыслей не было, мысль была всего одна и короткая: "Вот сука! Вот сука! Вот сука!"
Наконец ГГ раскрыл рот, чтобы как-то отреагировать, откашлялся и спросил:
- И как же её фамилия, этой первокурсницы?
Доцент заглянул в бумажку, хотя мог этого и не делать: после разговора с ректором фамилия у него была врезана в память огневыми буквами. О преподе же нашем этого сказать было нельзя.
- Коваленко? - повторил он озадачено. - Какая Коваленко?
Играть не пришлось: этой фамилии он не помнил. Рустамова Машенька - да, эту уж никак не забудешь, а вот Коваленко... Коваленко... А есть ли такая в списке?
- Есть, я проверил, - сказал доцент. - Не помните?
- Представьте себе... Ну совершенно не помню!
И ничего удивительного, между прочим, в этом нет. Первокурсников - пятьдесят человек. Преподаватель в этом семестре в основном начитывал лекции. За посещаемостью, как уже было сказано выше, он не особенно следил, к нему студенты сами ходили, не то что к некоторым другим преподавателям. ГГ даже слегка гордился тем, что к нему не надо загонять студентов.
Практические занятия в первом семестре вёл другой преподаватель, в звании ассистента, и, проставляя зачёты, наш препод в большей степени ориентировался на мнение своего помощника, чем на своё. Экзамен-то ещё впереди! До него ещё целый семестр! И лабораторные, и практические - всё ещё было впереди.
Наш герой ещё раз сделал усилие... Нет, не вспомнил. Как человек честный, он вынужден был признаться, что не всех первокурсников выучил наизусть. Это, разумеется, его не красило, но и повода обвинять в сексуальных домогательствах - тоже ведь не давало.
"Если не Машенька Рустамова... тогда... тогда... ничего не понимаю". Но про Машеньку препод наш благоразумно промолчал.
А ректор института, надо сказать, человек был неглупый. Ну, не в том дело, что доктор наук, академик... Не как деятель науки и даже не как организатор-администратор, в чём он был действительно силён, а просто по-человечески ему нельзя было, как говорится, отказать в благоразумии. И не то чтобы так уж он был уверен в крепости моральных устоев всех своих преподавателей. Их же много. Чикатило вон... тоже был преподаватель. И "рабочий" Сливко, прославивший город Невинномысск, также на стезе воспитания подвизался.
Однако Лолита Коваленко (так и приклеилось к ней это имя) нажаловалась родителям не на одного ГГ, а сразу на нескольких мужчин-преподавателей. И не во время сессии, а ещё до начала зачётной недели. И вызвала тем самым вполне обоснованные подозрения в свой собственный адрес. Оказывается, у многих красивых девушек в определённом возрасте бывают некоторые изменения в психике. Они слишком зацикливаются на вопросе женского обаяния. Им кажется, что никто перед ними не может устоять. Это проходит. Чаще всего - само собой, но может привести к обострениям. И, в конце концов, родителям посоветовали обратиться к психологу. Но ничего этого ГГ не знал. Для него история эта рассосалась сама собой; доцент Канавенко однажды, на вопрос ГГ о продолжении, заверил, что никакого продолжения нет и не будет, и в памяти нашего преподавателя осталась только фамилия, торчащая в его мозгу, как откованный гвоздь.
И вот подкатила зимняя сессия. Все пятьдесят первокурсников были известны ГГ и по фамилиям, и в лицо. На лица у него вообще была фотографическая память. Но полной идентификации, то есть совмещения каждой фамилии с конкретным лицом, еще не произошло, потому что Гелий Геннадьевич полуосознанно противился этому. Человек двадцать пять, преимущественно девушек, он ещё путал. Он даже подумал однажды, что если будет знать точно, что эта, например, красотка и есть Коваленко, знание это помешает ему оценить объективно успехи студентки на учебном поприще. А красивых девчонок на курсе хватало. И дотянул так ГГ своё незнание до самой сессии.
Что же девица Коваленко?
Девица Коваленко, она же Лолита, явилась в первой пятёрке. Девица Коваленко и рассчитывала на пятёрку. Она не совсем была глупа и кое-что знала. Она только один раз ошиблась в ответе на билет, перечисляя кегли различных шрифтов. Она вместо слова миньон (что по-французски "средний", это размер шрифта между нонпарелью, самым мелким газетным шрифтом, и петитом, который покрупнее) сказала немного другое слово, хотя тоже по происхождению французское. ГГ вытаращил глаза, переспросил и улыбнулся.
- Ладно, - сказал он. - Достаточно. Где зачётка?
Он открыл зачётку и произвел идентификацию. Перед ним сидела Лолита Коваленко...
Это была самая страшная девчонка на всём курсе. Да больше, больше! Пожалуй, что в институте. Прыщавая лаборантка на её фоне смотрелась бы как королева красоты.
ГГ подумал и поставил пятёрку...
Но это ещё не конец истории.
Машенька Рустамова тоже пришла на экзамен. В последней пятёрке. И дождалась до самого конца. В это время ГГ уже сидел совершенно измотанный. Он вёл экзамен, как всегда, очень добросовестно и стремился расставить оценки по справедливости, то есть по знаниям. Пяти-, а фактически - трёхбалльная система оценки знаний такую возможность сильно ограничивала, но о пяти- или двенадцати балльной системе оставалось только мечтать.
И вот Маша подошла к преподавателю. Они остались уже совершенно одни в аудитории, да и на всём этаже.
Мутный от усталости, ГГ предложил взять билет.
- Билет? А может, лучше... - И Машенька произнесла то же слово, что и Лолита Коваленко, только теперь он прозвучало, во-первых, в рифму, а во-вторых - по делу. Лолита просто оговорилась, а Машенька произнесла французское слово вполне профессионально. Это как-то сразу стало понятно. И ГГ доиграл спектакль.
- А, Машенька, это ты... Устал я очень. Боюсь, девочка, ты не справишься. У тебя всё же данные не те... Сиськи вот отсутствуют совершенно... Но тройку поставлю.
Конечно, она вспыхнула.
- Да я и не таким... Вы что думаете, я не умею, что ли? Тройку он мне поставит!
- А... Я думал - ты любительница. А ты, значит, зарабатываешь?
- Я что, проститутка? У меня мама достаточно зарабатывает!
- А причём тут мама?
- Я не из-за денег!
- Ясно. Из любви к искусству. Ну расскажи... чего-нибудь. - Он зевнул. - Если убедишь, что действительно разбираешься в этом вопросе... могу поставить оценку выше. За знания.
Она и рассказала. Она увлеклась (да и он, наверное, тоже). Она умела сообщать, и не просто излагала отдельные случаи из своей практики, но делала выводы. Один из них был такой: чем круче клиент (а клиенты у неё были из одной среды: менты и авторитеты), тем хуже у него с этим делом. Она ему час обо всём этом рассказывала.
ГГ знания признал. И поставил Машеньке, как и Лолите, пятёрку.
Собственно - ну и что? После этой истории прошло несколько лет. Борода у ГГ совсем поседела, очки прибавили в диоптриях. Машеньку выгнали из института, но не за блядство, а за хроническую неуспеваемость. Как ни странно, на телевидении она задержалась и даже заняла какую-то должность, стала, кажется, ассистентом осветителя. Лолита блестяще защитила диплом и осталась в аспирантуре.
Как-то раз герой этой истории, а именно ГГ, рассказал в интеллигентной компании сей эпизод. Не называя подлинных имён, понятное дело. Однако или времена изменились, или компания оказалась не та. Рассказ нашего героя не был понят. Он даже привёл аудиторию в некоторое недоумение. Почему, собственно, он отказался от... от общения с молоденькой девушкой, скажем так?
Он не стал объяснять. Как-то отшутился. Хотя мог бы долго рассуждать о менталитете своего поколения. О моральных устоях, ведь и о них можно и нужно говорить без насмешки. О долге преподавателя, наконец. Но он ничего не ответил. Потому что, наверное, сам подозревал: все его доводы и аргументы были бы правильны, были бы искренни, но - не были бы исчерпывающи. И только один оказался в этой истории самодостаточным.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
