В годы войны в 10-й школе располагался госпиталь. Здесь влюблялись в медсестер, пели матерные частушки, выживали на спор. Здесь водился дух братства. Однажды родившись, он уже никогда не покидал этих стен.
А стены в школе были старые, и потому на переменах, казалось, покачивались. Мы же этому активно способствовали. Игрой в "фантики" разбивали подоконники. Спеша в столовую, становились неудержимы. Мы были юны и вырабатывали энергию.
В 10-ю школу я перевелся в 3-м классе. В коридоре ко мне подошел мальчик. Он был шире раза в два, но к счастью моему оказался миролюбив.
- А ты разве еще не пионер? - плохо скрывая усмешку, осведомился он.
- Нет, - ответил я.
- Ты двоечник? Или просто не пионер?
- Я - ударник. Но в нашей школе туда не принимали.
- А хочешь?
- Да.
- Правильно! - похвалил мальчик, - А прическа у тебя "под горшок", - заметил он некстати.
- Это как? - возмутился я.
- Это когда попов стригут, им на голову горшок одевают. Потом все вокруг выстригают. Получается как у тебя. Да ты не обижайся, может еще отрастет, - улыбнулся он.
А я обиделся. И на то, что не пионер я. И на прическу свою. И на маму, что каждый раз любя, но все равно неумело меня остригала. И на этого информированного мальчика...
Звали его Дима. Воспитанный человек, лишнего не позволит. Был он моим одноклассником. Причем самым начитанным. Книги ему хватало на вечер.
Классе в шестом он спросил меня:
Дай почитать чего-нибудь. Я дома все перечитал уже. От нечего делать за Ленина взялся.
- Ну и как? - поинтересовался.
- Да ничего. Дельные вещи пишет старик.
Что и говорить, мнение свое он имел. Правда, не всегда на нем настаивал. Но среди сверстников и это было событием...
Мы переписывали популярную музыку, спаривали магнитофоны шнурами, суетились. Дима нашего энтузиазма не разделял. Мы авторитетно возражали:
- Ты что! Это же "Нюйорский брейк"! Круче не бывает!
- Мне "Шокин Блю" нравится.
- Это, дорогой, не модно! И, причем, давно! - смеялись мы.
- А я слушаю не то что модно, а то, что нравится! - парировал он.
Сейчас подобное кажется банальным. Очевидной истиной, не требующей свидетельств. Но тогда это было откровением: "слушать не то, что модно, а что нравится". Невероятно и просто.
Но как это часто бывает, к способностям прилагался балласт. Дима не блистал трудолюбием. Да и твердостью характера. Он был подвержен слабостям.
С трудом и недолго ходил в секции. Раньше других начал курить. Утверждал, что таким образом намерен худеть. Я же был уверен, что надо поменьше кушать.
Теперь я понимаю, как заблуждался. Динамика моего нынешнего веса настораживает домочадцев. Не намного уступая скорости выпадения волос.
Диме многое давалось легко. Но при этом он оставался непроходимым троечником. Он ленился учиться...
Было это много позже. Мы поступали в институт. Я год посещал подготовительные курсы. Уверенности так и не обрел. У Шуры, моего товарища, была схожая ситуация. Дима не учился нигде. Несмотря на это, он казался наиболее вероятным студентом.
Шел экзамен по математике. Дима вел себя излишне заметно. Раздавал налево и направо решения задач. Подсказывал золотому медалисту Баранову.
Убежденность в силах Димы росла на глазах. Мы же с Шурой решительно "плавали".
На следующий день вывесили итоговую ведомость. Судьбу, листком в клеточку. А мы спешили увидеть свою разлинованную участь.
У Баранова красовалась неизменная "5". Напротив наших фамилий значились "тройки". У Димы было значительно меньше...
- Бывает и так, - заметил он без сожаления, закурил и отправился определяться на завод.
Дима не спорил до хрипоты. Возражал он интеллигентно, часто уступая. Был лоялен. Когда одноклассники над ним посмеивались, он снисходительно принимал шутки...
Шел урок истории. Преподаватель объясняла преимущества социалистического строя. Двадцать девять человек девятого "Б" "живо интересовались" этим вопросом. Потому занимались - кто чем.
Слабая половина читала скучные французские романы. Нечаянно вздыхала. Смотрелась в зеркальце. Сзади играли в шахматы. Слышался вечный шах. И мат. Подавляющее же большинство списывало домашнее задание.
Класс у нас был дружным, активно проводил досуг. Устраивал массовые мероприятия на дому. Неизменное условие вечеринок - отсутствие родителей.
Класса до пятого танцевальные пары составлялись по принципу "мальчик с мальчиком" или "девочка с ней же" - страшно признаваться!
Весенний сбор еловых пестиков заканчивался волнующей игрой юношей и девушек. Первые догоняли вторых. После - наоборот.
Дискотеки, кино, девочки, спорт, хобби, телевизор, безделье... Особенно, последнее. Все это довольно сильно отвлекает. Даже меня. И даже сегодня. Когда я постарел лет на тринадцать...
Двадцать девять человек сидели на уроке истории. Двадцать девять человек устраивали личные дела. И лишь в тридцатом не было ничего предосудительного. Кроме сверкающих локтей его потертого пиджака.
Этим тридцатым был Дима. Вернее, так его называли родители. А класса с шестого закрепилось за ним новое имя - Тол.
Не то - "взрывчатое вещество". Не то - производное от "толстый". Первое - наименее вероятно. Взрывчатым он не был. А вот формы его внушали уважение.
На кличку он обижался, сопротивлялся. После привык. И даже сегодня, спустя много лет, мы называем его не иначе.
Раскинувшись на парте, заняв большую ее часть и осторожно вздыхая, Тол спал. Снилась ему победа мировой революции, белый конь с голосом учителя и он, верхом, с блоком дефицитных сигарет "Полет" вместо кобуры.
Солнце робко взглянуло на бледные подоконники. Цветы уныло кисли в пластмассовых горшках. По рядам плыла истома.
Витусу давно наскучили сонные вздрагивания соседа. Он устал от посягательств на свои территории. Он ткнул соседа в бок. Тол встрепенулся.
- Тебя спрашивают, читай, - указал ему Витус в первый попавшийся абзац.
Тол подобрал учебник. Неохотно приподняв свои 96 килограммов над дремлющем классом, он начал. Сонный воздух колыхнулся:
- Важнейший принцип социализма - право на труд и его справедливую оплату. Труд - мерило чести и достоинства человека, его положения в обществе. От каждого по способностям, каждому по труду...
Класс вздрогнул. Не понимая смысла происходящего, он обернулся на своего неожиданного оратора. Тол, как ни в чем ни бывало, продолжал рассказ:
- Социалистический образ жизни сочетает рост материального благосостояния с развитием духовных потребностей каждого человека, способствует утверждению социалистического оптимизма, уверенности в будущем, новых норм и ценностей - гуманизма, коллективизма...
Шутку над собой Тол распознал не сразу...
А классом уже овладевала истерия. Двадцать девять человек бились в конвульсиях. Учитель, плохо прикрываясь журналом, хихикала и тихо вздрагивала. Растроганный в чувствах Витус плакал. Щеки Тола стремительно розовели.
Мы работаем водителями, директорами, медсестрами...
Мы рожаем детей, заполоняя ими детские сады. Устраиваем свое будущее.
Сегодня мы другие люди. Новые судьбы, новые мысли, новые герои...
И лишь одно нас неизменно роднит. Наше Время.
Эти старые стены, собравшие нас когда-то безо всякого принципа, обрекли нас на долгую дружбу.
И этого оказалось достаточным, чтобы встретившись через много лет, зрелые и давно уже посторонние люди обнялись крепко, точно самые закадычные друзья...
Как много нас объединяет - Наши Годы.
А вчера не стало Димы. Тола.
наркотики... передозировка...
У времени новые методы сводить счеты.
Страшно. И пусто.
И нас уже двадцать девять...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
