Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




СВЕТА – ОРА


Этот новый мир ничего не весил, и в нём не было усталости, кроме душевной. Каждый цвет, даже голубой, чёрный, синий – подсвечивался тёплым. Всё заполнял запах: приторный, цветочный. Из ствола текла смола: кровоточило мёдом. Ствол был роскошный, развалистый. Ора к нему прижалась – кроме ствола здесь ничего не было. Стояла, как вкопанная. Если двигаться – запах потянется шлейфом. Что это цветёт? Вишня? Облепиха? Кто вообще помнит, как цветёт облепиха? Форзицилия? Магнолия? В нашей полосе плохо растёт. Да и где это теперь – у нас?

Орины связки были напряжены, горло болело. Но не от простуды, а от крика. Точно! Она же недавно кричала. Вспомнить бы, на кого.

Ора опустила глаза: была в футболке. Ниже – юбка. Синтетическая, из какой-то ерунды, которую не нужно гладить. На футболке курсивом было написано: "F*ck off I'm welding" 1 . Что? Ещё и оверсайз. Точно не Орина. Видимо, кто-то дал. Ничто так плохо не стыкуется с реальностью, как надписи на футболках.

Ноги тонули в каких-то блёстках, вязких и разноцветных; они были везде: в воздухе, в волосах, под ногами. Запах сидел как будто в голове. Обычно, когда нюхаешь, ноздри едва заметно сжимаются, а тут – хоть бы хны. Может быть, этот запах нужен, чтобы...

Чтобы не было ничего, кроме моего детства и нашей любви. Вспомнила Ора слова, которые кричала.

Внутри всё разгромыхалось, разожглось. В животе заневесомило: так, как бывает, когда очень сильно волнуешься или катаешься на аттракционах. Вот оно, ухватила! Это-то она и кричала. Обиделась на кого-то, что ли? Ора кричала про мир, где...

Дерево колыхнулось. Пыль, вернее блёстки, ворохом устремились к закруглённости мира, туда, поверх которой обычно горизонт.

...Где только она и Мама.

В таких местах, в которых ничего нет и не за что зацепиться мысли, всегда вспоминаешь-испытываешь свой самый большой страх.

Страх встретиться после смерти в качестве той, кем она стала – с той, кем могла бы стать.

Ора прислонила затылок к стволу: теперь она сама превратилась в это неизвестное дерево в этом невесомом месте. Ствол был, как Мамины ноги, когда она худела: жилистый, как будто собранный из пучков чужих солнечных и лунных сплетений, Как знать, может, лучше быть чем-то неизвестным, но до самого мозга костей, чем тем, кого ты знаешь наполовину: студенткой Тель-Авивского университета; девушкой с по-диккенсовски большим будущим; восьмилетней девочкой, от которой навсегда уехала Мама; плохой (видимо) дочерью; Светой-Орой (Ора – впервые вообще такое имя слышу, плюс оно ещё похоже на "орать").

Кто и когда впервые назвал её Орой? Точно не Бог. В смысле, не тот, кто сочиняет нам наши тайные имена. Раньше, в России, она была Светой, но когда переехали в Израиль, вдруг стала Орой. "Ор" на иврите – "свет". Логично (нет): Света – Ора. Плевать, что язык – не только про смысл, но и про звук. Хотя кто его слышит.

Так что со страхом? Эй, страх, ты здесь? Конечно, здесь. Привет. Но ты его не замечаешь, потому что он заполнил тебя полностью, вы слились с ним, вы занялись со страхом любовью (лелеять страх – приятно; мы ведь всю жизнь пытаемся узнать свои детские травмы вместо своих взрослых сил).

Да, больше всего Ора боялась, как все мы, ада этого промежутка: разницы между тем, кем ты умер, и тем, кем мог бы стать. При лучших обстоятельствах, лучших любовях и большем количестве сил.

В ушах у Оры бухтело: как будто било море. Ора облизнула губы, и близь страшного промежутка тоже оказалась солёной. Впереди не было ничего, ничего не шумело тоже. Но как только Ора заметила (что ничего нет), из солёной пыли стали появляться (складываться, вспыхивать) девушки, полуправдивые-полуживые, чем-то похожие на Ору.

Первая была в платье, простом-простом, в горошек с неровными краями. Какая-то уставшая. В грязных кроссах. У неё были серёжки в форме то ли остролистого астериска (типографской звёздочки), то ли звезды Давида – не разглядеть; и лицо бледное, как будто уже мертвец. Такая молодая и такая постаревшая? Странно. Вторая тоже была в платье, но уже в другом, более дорогом как будто. И лицо как-то посвежее. Боже, это же автозагар. А под ним – вот, там, за ухом, где цвет облез – видно, что она такая же перламутровая, как и первая. Мёртвая тоже, что ли.

Ора была как будто одна, но разговаривала; внутри не прекращался диалог. Подумала: наверное, так ощущают себя люди, которым приятно одиночество.

Где я. Мамочки!

Мама, может, это я с тобой разговариваю?

Точно, Мама, но ты же меня не слышишь. Говорила: "Скучаю". А в итоге мы всё детство прожили: я в России, ты в Израиле.

Если Бог и есть, он разговаривает с нами не басистым загадочным голосом, а нашими же мыслями. Мысли настаивали:

Ора, если ты сейчас угадаешь, кто из этих девушек есть лучшая версия тебя – выживешь. Если нет – испечёшься в горячем запахе с этими блёстками. Ты ведь недавно вбивала в поиск на Вайлдберриз "блёстки для лица и тела хайлайтер нежно-голубой купить"...

Чепуха, чепуха. Стоп. Главное. Если ты сейчас угадаешь – ты выживешь. Если нет – нет.

Вот что Ора поняла. Это точно. Сто процентов. Прямо как то, что она сейчас в незнакомой оверсайз футболке с надписью "F*ck off I'm welding".

Вопрос 1: И, если угадаю, я смогу встретиться с Мамой и вспомнить, что между нами произошло?

Ответ 1: Ну конечно. Ты проснёшься так близко к Маме, как никогда не была.

И Ора стала смотреть.

Первая и вторая девушки ушли, их платья еле прикрывали попу (даже в другом мире, что ли, культ молодости и красоты?). Море настойчиво било в уши. Откуда, чёрт возьми, этот морской звук? Чуть позже появилась третья девушка. Появилась спиной. "МЧСРоссии" – впечатано между лопатками, практически без разрыва. Даже слова ближе, чем Ора с Мамой. Девушка повернулась – обычная форма для сотрудников МЧС, летний вариант. Под низом – термобельё оттенка электрик. Спасательницы (а, может, спасительницы) тут точно не хватало. Ору ничего не связывает с ней.

Но Ора вспомнила.

Вспомнила свой счастливый год, лето девятого класса. Это было ещё в России. Ора собиралась на спортивные сборы, для школьников; там были палатки, мальчики, много бега, джинсов skinny и пропахшей костром армейской формы. Смотрелось сексуально. Мама гостила у Оры. Одну неделю. И за день до отъезда узнала, что сборы проводит МЧС. А у Мамы было что-то с ним связано, что-то личное, да и в целом Мама боялась всяких опасных тренировок на природе, рубиконов 2  и скалолазных spray walls 3  (можно подумать, переезд в Израиль – это легче). Ора вышла к Маме, показать ей огромный неоново-жёлтый гермомешок 4 , в который можно положить телефон, и тот не промокнет. Мама сказала:

"Если умрёшь, домой больше не возвращайся".

...Девушка из МЧС была почти как Ора. Забавно смотрелась в этой блестящей пыли. Только взгляд был более уверенный, более волевой, что ли. А внутри (видно всё-таки через глаза) – всё та же Ора, маленькая девочка. Которая не послушалась и вернулась к Маме, неживая. После сборов: в МЧС-ный колледж не пустили из-за зрения. Ора притащила обиду на Маму за её отъезд и винила во всех своих тревогах. За поломанное детство. За низкую самооценку. За желание безусловной любви. А ведь было сказано: если умрёшь, больше не возвращаться.

Ора перебирала варианты. Кто появится следующим? Отошла от ствола. Вошла во вкус.

Следующей появилась Ора с тремя детьми. Вернее, не Ора, а их мама, как две капли воды похожая на Ору, конечно. В толстовке из Pull and bear. Мама вдруг заплакала, и стянула обручальное кольцо. Pull out and never bear. Сразу же на пальце возникло новое, уже другое, всё усыпанное камешками. Мама заулыбалась и ушла – не успела Ора ничего вообразить.

Дальше никто не появлялся. Мир переливался, как следы от бензина, и вдали не менялся закруглённый, какой-то игрушечный горизонт. Такой же была жизнь, когда она схлопывалась до тесноты квартиры – когда Ора приезжала в гости в Маме. Готовили пасту в соусе из сливок, Ора сидела в большом бархатном кресле, считала дни до отъезда, и след от пальца на кресле был, как след от улитки.

Ора даже подумала, что всё остановилось, насовсем кончилось, и что ей придётся выбирать сейчас. Мысленно вернулась к первым двум девушкам. Сравнила их с МЧС-ницой.

Колкий цветочный запах снова заполнил голову. Подбирался к ушам, опускался в грудь. Гадость.

Четвёртая героиня. Выпорхнула из-за дерева. То ли блогерша, то ли актриса. Встала перед Орой. То нагибалась, присаживалась на одно колено; то проводила руками, не касаясь, по скулам; то складывала руки под щёку лодочкой – в общем, позировала. Тело её озарялось кремовыми бликами, как будто вспышками невидимых камер. Ора почувствовала то, что испытывают, наверное, глухие, когда другие танцуют. Как одинок человек под зарницами чужих глаз. Как нелеп он без толпы, вот так нагибаясь и складывая руки лодочкой. А ведь только он есть у себя, толпа не будет стоять с ним здесь, под деревом, когда он умёт. Блогерша была красива не по-бутафорски, а по-настоящему. Красива той чёрно-розовой красотой, которая так редко встречается у россиян. Скорее у француженок. Губы были яркие. Она излучала свет. И как ей это удавалось с такой профессией? Она казалась сильной. Понятно: женщина с правильной помадой может вынести больше, чем самый крутой силач.

Следующей появилась пожилая женщина с макбуком. В вязаной кофте и с сигаретой. Курит и пишет. Курит и пишет. Мемуары, наверное. У таких, как она, лучше всех получается "учить других убивать драконов". Может, это и есть тот "наилучший" вариант, который Ора должна выбрать? Выглядит неплохо, если не считать количество выкуренных сигарет.

Женщина поставила компьютер вниз, к ногам на блёстки, и расстегнула кофту. Распахнула. А в груди у неё... Чёрная дыра из пробелов, как на макбуке! Space-Space-Space: пробел на нашей клавиатуре – мини-космос. Прямо-таки рваная дырка, разделённая полосочками курсора... Женщина ничего не говорила, но Ора услышала, о чём она думает. О том же и пишет в своих книжках всю жизнь. О том, что можно подбирать какие угодно правильные слова. Жизнь разлуками рас ста в ля ет н уж ные пробе лы. Писательница вся состояла из разлук.

Ора тоже не забыла, как Мама уехала. Обе боялись, бились, думали, насовсем. Насовсем и вышло. Такой бы, с пробелами в груди, Ора стала, если бы не простила маме этот поступок.

А всё было так. Из-под атриума аэропорта Ора всматривалась в небо. Она терпела мигрень, потому что Нурофен не помогал, а у папы больше не было. Она провожала Маму. Восьмилетняя Ора поняла, что Мама её бросает.

Достала телефон. Открыла мессенджер.

"Печатает", – прочитала Ора. Мама печатает. Оно распадалось на "пе" (печаль, она "печёт") и на "тает" (вот бы лёд внутри Мамы таял): "пе", "тает", "чат-чат", ты обречена не на жизнь с Мамой, а на телеграм-чат, "печатает"...

Что Мама сейчас напишет? Почему она не хочет жить вместе? Почему она моя мама, а я её дочка? Когда я была на небе, я выбирала родителей или ты, Господи, выбирал за меня?

Пространство над и под Орой сгущалось, она плыла, опираясь на эти туловища, ищущие гейты и эскалаторы, как на спасательные круги. Нет усталости физической – но есть усталость душевная: вот оно, это чувство, в которое, оказывается, мы кутаемся между жизнью и смертью. Сообщение пришло.

"Абонент временно недоступен. Сеть ограничена".

Интересно, у каждого абонента есть дочь?

Писательница ушла; плотный, как хиджаб, воздух запечатал рот и нос Оре. Тона горизонта, ствола и блёсток – из ярких стали пастельными. Как будто слегка потемнело. Перед глазами были паутинки: так бывает, когда долго смотришь на небо. А тут, считай, везде – небо. Оре в глаза смотрела девушка в юбке и футболке "F*ck off I'm welding". Юбка-солнце, подметила Ора. На труде в школе такие шили.

Девушка была окружена ореолом, белым-белым, не сверкающим и не сказочным. Стойким. Желтоватая кожа, широкие брови – всё как у Оры. Двигала руками. Ора присмотрелась. Показалось, что девушка крестится – но так застёгивают серёжки. Девушка как будто брала жизнь из самой себя, ей не нужно было фактов, чтобы прощать, переломов – чтобы крепнуть.

Вечной любви нет? – Но я ведь есть.

Ну и мысль. Ора возьмёт её себе. Навсегда.

Седьмой вышла грудастая сорокалетняя тётечка. С кем-то ссорилась по телефону, сбрасывала, потом перезванивала. Она говорила трогательные вещи – при этом её мимика ничего не выражала. Гаджеты – ботулотоксин в душу; с банальнейшим выражением лица печатаются названия смертельных диагнозов, подписываются опустошительные договоры и пишутся смски о расставании. Ора спохватилась. Они с Мамой тоже зависли между ссорой и ссорой, там, в их любимом мире.

Кто-то написал в эпиграфе к фильму по "Двойнику" Сарамаго: "Опасайся встречи с самим собой". Что за тупица, там совсем не об этом. Те двое и не двойники вовсе, разве что внешность у них одинаковая. А характеры – совсем контрастные. И представления о добре и зле. Добро и зло существуют – хотя их и стараются затонировать метамодерном.

Ору облепили мысли, исходящие от всех семи девушек. Девушки висели на дереве, качались в его кронах, как нимфы, купались в блестящей подножной реке.

Мама – это грёбанная автозамена на букву М (да ещё и большую) – когда мы видимся раз в полгода.

Поступай в МЧС, тогда все будут тобой гордиться.

Напиши книгу – и успех заморозит все твои детские травмы.

Давай, выбирай, тебе уже пора, а то сейчас наглотаешься морской воды.

Ответ 1: Не хочу выбирать, хочу ещё подумать.

Возражение 1: Выбирай, иначе мы напомним тебе, из чего ты сделана. Из этой колеи. Тревожно – страшно, что будет всегда тревожно – тревожно – страшно, что ничего не успеешь – тревожно, тревожно – злишься на свою тревогу.

Ответ 2: Стоп!

Возражение 2: Нет уж, мы напомним тебе, как всё это началось. Как на следующий день после разлуки с мамой ты вдруг поняла, на школьной линейке, что родители когда-нибудь умрут, как перед тобой разверзлась эта чёрная бесконечность, и ты позвонила папе спросить, найдёт ли он тебя в космосе после смерти, и все это услышали, ведь подружка подставила микрофон...

Ответ 3: Я выбираю себя.

Возражение 3: Кого-кого? Нас было семь, ты здесь ни при чём. Выбирай из нас.

Ответ 4: Выбираю себя.

Ора в последний раз вдохнула эту странную блестящую соль – слёзы тех, кто плакал по себе и не мог ничего изменить; тех, кто слишком долго думал о продуктивности, не зная о том, что завтра может оказаться здесь, под вонючим деревом с не умершими и даже не жившими мертвецами, будучи не в состоянии поспорить с ними, насколько хороша жизнь. Особенно море. Особенно дождь. Даже духи с запахом мокрого асфальта.

– Доченька, ты меня слышишь? Кашляй, кашляй, вода выйдет.

Орина голова лежит в больших Маминых ладонях. Загорелая кожа пахнет приятнее, чем цветы. Ора открывает глаза. Мама.

Мама сидит на кромке моря, коленки в песке, и на шее у неё – кольца Венеры.

Вечной любви нет? – Но я ведь есть.

Мама и Света, Персиковый песок. Обнимаются долго-долго и не двигаются долго-долго.


* * *

Парень осматривается. Всё невесомое и такое блестящее. Как он здесь оказался? Помнит только, что его зовут Итай. В голове – ещё отзвучивает опасность: свист колёс при торможении.

Сложно дышится. Лёгких как будто нет. Кстати, что это за дерево? Залезть бы на него. Фу, ну и блёстки под ногами. Прямо как хайлайтер у бывшей.

Я просто не знаю, что самое главное...



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  "Отвали, я свариваю". Популярная надпись на футболках американских сварщиков.

     2  Высотный тренажер для проведения групповых занятий, который оборудован специальной системой страховки и состоит из восьми препятствий, расположенных на высоте. Назван в честь перехода Цезаря через реку Рубикон.

     3  Дословно: "стена с брызгами". Стена для скалолазания с плотной накруткой без разметки трасс.

     4  Водонепроницаемый мешок.




© Полина Михайлова, 2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024.
Орфография и пунктуация авторские.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть II [Эта книга не-прощания с тобой, мой Баку, мой сказочный Зурбаган, мой город Ветров, город осеннего Бога с голубыми глазами небес.] Яков Каунатор. В своём отечестве пророк печальный... [О жизни, времени и поэзии Никoлая Рубцова. Эссе из цикла "Пророков нет в отечестве своём..." / "Всю жизнь поэт искал свою Пристань, Обрёл он...] Рассказы участников VI Международной литературной премии "ДИАС" [Рассказы участниц казанской литературной премии "ДИАС" 2024 Любови Бакановой, Александры Дворецкой и Лилии Крамер.] Полина Орынянская. Холодная Лета, горячие берега [Следи за птицей и закрой глаза. / Ты чувствуешь, как несговорчив ветер, / как в лёгких закипает бирюза / небесных вод и канувших столетий?..] Александр Оберемок. Между строк [куда теперь? о смерти всуе не говори, мой друг-пиит, / зима, крестьянин торжествует, а мачта гнётся и скрипит, / но надо жить, не надо песен ворью...] Полина Михайлова. Света – Ора [Этот новый мир ничего не весил, и в нём не было усталости, кроме душевной...] Марина Марьяшина. Обживая временные петли (О книге Бориса Кутенкова "память so true") [В попытке высказать себя, дойти до сути ощущений, выговорить невыговариваемое, зная, что изреченное – ложь – заключается главное противоречие всей книги...] Александр Хан. Когда я слушал чтение (о стихах Юлии Закаблуковской) [Когда я слушал чтение Юлии Закаблуковской, я слушал нежное нашептывание, усугубляемое шрифтом, маленькими буквами, пунктуацией, скобками, тире...] Юлия Сафронова. Локализация взаимодействий [Встреча с поэтом и филологом Ириной Кадочниковой в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри". Тенденции развития современной поэзии Удмуртии.] Татьяна Мамаева. Игра без правил [Где нет царя, там смута и раздор, – / стрельцы зело серьёзны, даже слишком, – / Наш царь пропал, его похитил вор / немецкий мушкетер Лефорт Франтишка...]
Читайте также: Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I | Галина Бурденко. Неудобный Воннегут | Владимир Буев. Две рецензии | Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") | Александр Карпенко. Крестословица | Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II | Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" | Виктория Смагина. На паутинке вечер замер | Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех | Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью | Владимир Алейников. Моление в начале ноября | Ренат Гильфанов. Повод (для иронии) | Татьяна Горохова. Живое впечатление от Живого искусства (Духовное в живописи Александра Копейко) | Наталья Захарцева. Сны сторожа Алексеева | Надежда Жандр. "Чусовая" и другие рассказы
Словесность