ТЕНЬ ПОЛКОВНИКА ВЕКСЛЕРА
Где-то в середине восьмидесятых знавал я одну прелестную вдовушку по имени Тая. Супруг моей Таи, хотя моей ее уже не назовешь, так вот, у моей Таи, - и эти корявые строки быть может кому-то покажутся неуклюжей попыткой стареющего любовника вернуть ее, пусть ненадолго, пусть на время - так вот, говорю, супруг моей Таи погиб при весьма загадочных обстоятельствах.
Покойный мистер Векслер, вышедший в отставку в звании полковника воздушных сил, сколотил небольшое состояние, торгуя тайваньскими автоответчиками и телефаксами на открывшихся тогда рынках Восточной Европы. Продавал он их в Болгарии и Польше втридорога, выдавая за японские товары фирмы "Националь Панасоник". Большую часто года полковник проводил в командировках, что и позволило мне, тогда еще безусому юнцу, сойтись с полногрудой Таей покороче и исполнять ей тет-а-тет мадригалы собственного сочинения, аккомпанируя себе на бас-гитаре, принадлежащей ее сыну - местами вихрастому, местами нет, - панк-рокеру Кристоферу: "О, Тая не тая, поведай мне, кто боле мил тебе: я иль оне".
Из одной такой командировки полковник долго не возвращался, но по прошествии трех недель все же вернулся, причем, в довольно грубой работы сосновом ящике и в сопровождении представителя американского посольства в Румынии. Предварительное следствие показало, что полковник ошибся адресом на одной из глухих улочек Бухареста и вместо деловой встречи с тамошним дистрибьютором по продаже электротоваров, оказался в засаде. Честно говоря, сомнительно это. Вероятнее всего, махинации полковника с автоответчиками в конце концов стали известны его восточно-европейским клиентам, а платить неустойку он наотрез отказался, и тогда его решили чуток припугнуть, а он, дурак, полез сопротивляться. Как бы то ни было, предан земле полковник Векслер был при всех регалиях и со всеми почестями на военном кладбище недалеко от Фримонта, после чего моя Тая носила траур целых три месяца, в течение которых мы вынуждены были свести наши рандеву в среднем до двух в неделю, поскольку квартира ее на Ноб-Хилл в те дни была переполнена родственниками покойного - притворновздыхающими прихлебателями с вечно заплаканными глазами. Хоть и не был я, чего греха таить, без ума от покойного да и Тая моя частенько сетовала на его скаредность и дурной характер, но в сравнении со своей родней мистер Векслер в ретроспективе казался мне сущим ангелом небесным. Что же касается родни вояки, то она решительно выводила меня из себя. До сих пор не могу вспоминать о ней без неприязни. "Чего, ну чего им надобно? Ведь в завещании о них ни ползвука!" - горячился я, а моя благоразумная подруга прикладывала палец к губам - когда к своим, когда к моим, - и увлекала меня в кабинет покойного, где я, упросив мою единственную не снимать траура, валил ее на письменный ручной работы (сер. ХIХ века) стол покрытый зеленым сукном, задирал ее юбку из темнокоричневого крепдешина, стягивал с широких бедер бледнорозовые в цветочек панталоны от "Лоры Эшли" и имел мою ненаглядную, что называется, и в хвост и в гриву. Особенно, помнится, в гриву. Она была шатенкою весьма пикантных свойств и, позабыв о родственниках мужа (а может быть, назло им), кричала подо мною будто не я входил в нее, но - да простится мне это сравнение, - всадник апокалипсиса на вороном коне... И кто бы мог предположить (я определенно не мог бы), что как только Тая снимет траур и мы с ней вновь станем бывать в обществе, чуть ли первый из таких вечеров послужит началом ее мучительного конца и причиной моей затяжной болезни...
Среди приглашенных был доцент, который с первой же минуты всем стал действовать на нервы. Доцент был лыс и румян. Почему мы его прозвали доцентом?
- Простите, какое-какое чувство? - переспросил он.
Вопрос был задан неуверенно; казалось, доцент медлил, до конца не решив, стоит ли ему ввязываться в разговор или нет.
- Шестое, - едва слышно ответила хозяйка и принялась неторопливо разливать кофе в чашки с синими драконами.
Я вежливо отказался. После шести я кофе избегаю. Чай - сколько угодно, но кофе будоражит меня сверх меры. Хозяйка была медиумом. Тая знала ее по университету.
- Так вот, - и доцент с противным скрипом принялся раскачиваться на стуле. - Я вам сразу скажу, чтобы не было непонимания и обид. У меня зуб дает о себе знать. Причем, не первый месяц уже. То есть, не все время: иногда дает, иногда не дает. Языком я его легонько туда-сюда, еще разок: туда-сюда. Вроде ничего, так? А вот когда жую - дает о себе знать.
- Так-так, - заинтересовалась хозяйка. В ее квартирке на Пайн-стрит до чего же было уютно! И дрова потрескивали в камине, и Вивальди доносился из спальни, и от самой хозяйки исходила некая домашняя, умиротворяющая энергия. "Хорошие у Таи друзья", - подумал я, а вслух сказал сухо:
- К чему это вы?
- Объясняю, - с готовностью отозвался тот, не глядя в мою сторону. - Зуб - это мой внутренний мир. Зуб, нервы, психика. А так, чтоб девушкам нравиться - тут уже подавай пиджак двуботный из стопроцентного кашемира. По карману, не по карману - хочешь продолжать род - непременно двубортный чтоб был. Это мой внешний мир. То есть, когда больно - это внутри. А чтобы нравиться - это уже снаружи.
- Очень любопытно, - подбодрила его хозяйка, а я украдкой бросил взгляд в угол, где сидела Тая. Кажется она улыбалась.
Доцент отхлебнул кофе и продолжал:
- Милые мои. Хорошие мои. Пусть я тысячу раз окажусь не прав, но сдается мне, что после смерти, ну, то есть, после завершения нашего земного пути, дальше ничего такого уже не будет. Пустота - еще слабо сказано. Пустоты тоже не будет. И темноты не будет, зачем строить иллюзии на песке? Причем, поверьте, я не пессимист. Люблю поржать над удачной остротой, и даже над не совсем удачной, из вежливости или за компанию. И самой непритязательной буффонадой порой не брезгую: знаете, рожей об мостовую - хряк, поднимается - рожа в крови, а он пыль отряхнет, снова на велосипед и - полный вперед. Тоже ржу, понимаю - глупость, а ржу, ничего поделать с собой не могу. И сам пошутить не дурак, и выпить-закусить не дурак, и голых девок - не дурак. И вот, в свете всего вышесказанного заявляю: ну и хрена за гробом не присходит. Закон сохраниения материи скажете, что из меня, мол, незабудка произрастет и лепестками к солнцу будет тянуться - извините. Мне от этого растения ни жарко и ни холодно. Переселение душ? Чьих душ и куда переселение? Не смешите, мы же не дети уже. А зуб - это реальность. Пломба нужна - реальность. Дантист кусается - печальная реальность. А вы - "шестое чувство", - подытожил он с некоторой укоризною.
Я снова посмотрел на Таю. Она поглаживала Ганса.
- Ах, доцент, - игриво воскликнула хозяйка. - Какой вы, право, скептик.
- Напротив, - возразил доцент и покосился на Ганса. - Я готов поверить во что угодно. Но мне необходимы доказательства. Услышать, увидеть, пощупать, понюхать мне дайте - и тогда я ваш до гроба.
- А язычком? - вдруг спросила Тая.
- Как вы говорите? - встрепенулся доцент, но тут хозяка поднялась с пуфика.
- Что ж, в таком случае, дамы и господа, прошу в соседнюю комнату, - предложила она. С нее вдруг разом сошел налет светскости, и в голосе послышались нотки, не допускающие возражений. Мы послушно поднялись со своих мест. Я взял Таю под руку...
Посреди полутемной комнаты я разглядел небольшой стол, покрытый тяжелой на вид скатертью с кружевными краями, а в центре стола - горящую фиолетовым пламенем оплывающую свечу в бронзовом фигурном подсвечнике. Доцент хотел было занять большое кожаное кресло у стола, но хозяйка резко взяла его за локоть: "Погодите, здесь должна сесть Тая".
- Что так? - спросил доцент не без ехидства. - По какому такому праву?
- По родственному. Сегодня мы попробуем установить контакт с полковником Векслером, - спокойно пояснила хозяйка.
Это явилось для меня полнейшей неожиданностью. С полковником, как я упоминал, я был знаком и, положа руку на сердце, его не жаловал. С духом же полковника вступать в медиумическую связь по своей воле я бы не стал уж точно. Взглянул на Таю вопросительно я. Лицо ее не выражало ни малейшего удивления. Заняла она место в кресле как ни в чем не бывало. И тут доцент посмотрел на меня впервые кажется за весь вечер. Испуг ли я приметил глазах его? Хозяйка нежданно переменилась - сделалась еще серьезней, руки на стол ладонями вниз положила и смежила веки. Доцент скептически... был... также и я, но в меньшей степени значительно...
И тогда все другим сделалось мгновенно, не таким как ранее, но более вещественным, матерьяльным, категорическим. Как пролетел остаток вечера до сих пор не могу понять. Хор голосов поначалу едва различим был:
- Его порешили ну ни за что.
- И он этого даже не заметил.
- Музыку люблю, но не эту, другую, незнакомую, но запоминающуюся, чтобы насвистывать возможность была.
- Кто дирижер запамятовали?
- Ну вот, обиделся.
- ... сошел на одну остановку раньше, а там уже начались военные действия: пацаны торговали свастиками, старушка до блеска драила мужнин перископ, мундиры улетали по 10 баксов за штуку, девочка вдоль берега шла, цветные стеклушки искала, найдет стеклушко - присядет...
- А молодость-то того.
И постепенно из этого потока бессмыслицы, из этой семиотической дребедени, словно цепляясь за гардины и прилипая к плинтусам, стал явственно выпутываться голос полковника, и голос этот, заставлявший некогда трепетать мою Таю, заставил ее содрогнуться и на сей раз, когда он, сбивчиво и шепелявя, будто заезженная на 78-м оборотов пластинка, повел рассказ о последних днях старого вояки, и смерть его была прекрасной смертию героя и в то же время презренной смертью труса, точнее пал он смертью труса, но поднялся - и не только в глазах однополчан и деловых партнеров, но и на глазах случайно оказавшегося на месте преступления учителя румынского языка и литературы, приехавшего в столицу за пылесосом - подобно новому Прометею, похитившему божественный огонь и отдашего за него печень и не только печень, что печень - самое жизнь! И вот тогда-то и мне, и несносному скептику доценту, и даже добряку Гансу, вдруг стало ясно, как Божий день, как дважды два, как E = mc2, что любая смерть, даже самая что ни на есть ничтожная, даже если это простая смена одежды на ночь или чтоб не узнали в толпе - есть прежде всего акт геройства и преодоления, ибо ничтожных смертей - даже если это простое переодевание в чужую одежду, или чтоб не так давило во время сна - не бывает, но есть ничтожные жизни. И также уразумел я, что справедливо и обратное: даже самая жалкая, самая трусливая, спиной к неприятелю, смерть обречена на славу и не исключительно посмертную, даже если это просто снять штаны и т.д. и т.п. Однако самым неправдоподобным, самым непредвиденным было тут другое. Самым невероятным оказалось то, что сомнительная, - и если это до сих пор неясно, то я объясню почему я говорю: сомнительная - честь отмстить за смерть полковника в тот вечер выпала, как это не пародоксально - мне.
Вынужденная посадка: сборник рассказов
– Оглавление –
– Следующий рассказ –
© Павел Лемберский, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
