То, что нас и посмертно - вяжет посильней, чем канат любой;
то, что делает частью пряжи металлической, голубой,
из которой прядется свитер (ну, по-нашему говоря)
для Того, в чьей послушной свите - океаны, леса, моря,
Парки, звезды, сады, трущобы, сотни ангелов, Гелл и Ань;
то, что держит нас вместе, чтобы не рассыпалась эта ткань, -
паутинка прочней бетона и ресничка прочней моста
(груза выдержит - мегатонны, да людей - человек до ста);
Ариадне лихой на зависть, и Арахнам - навек укор:
эта нежная почек завязь, этой ветки смешной укол;
эфемерней любого газа, от нездешних пожаров - дым;
эту нить не увидеть глазом, не ощупать ее - слепым;
это - мысль: изо лба - и в темя, изо рта - и стрелой вперед,
музыкального тона тема, сочетание трех частот;
то крючком, то подъемным краном, то сетями, а то кольцом,
то веревочкой, то арканом, то приснившимся в ночь лицом;
сочетает осколки - клеем, кирпичи собирает - в дом,
серых капелек галерею на морозе смыкает льдом...
То, что в воздухе держит планер, то, что нам не дает упасть
прямо в ада сухое пламя, прямо в Леты ущербной пасть,
то, что атомы держит в теле, то, что сердцу дает завод -
чья-то мысль, пробиваясь еле, позывные твои зовет...
Видно, это кому-то важно, как сказал бы один поэт -
разномастную эту пряжу, разноцветный тартана плед
(лицедеев на их котурнах, акробатов - жрецов Луны,
и пиратов в морях культуры, и верблюдов в морях слюны...) -
удержать, зацепить, запомнить, распустить - и собрать опять,
сохранить их ad unum omnes*, забывая и пить, и спать...
Это - мысль: изо лба - и в темя, из надбровий - летя в висок,
побеждает пространство-время феерический марш-бросок!
Наших вяжет и вяжет ваших, перекручена и тонка -
это мысль нас с тобою вяжет, как веревочки ДНК...
Это мысль - от меня и прямо, прямоходом к тебе, пройдя
сквозь оконных квартетов раму, охраняющих от дождя;
пробежала мышиной нитью, паутинкой коснувшись век;
неумеха, растяпа, нытик, я в вязании - лучше всех!..
Так что - помни же, помни, думай, чтобы я не ушел во мрак,
не распался на пыль, на сумму сослагательных "бы" и "как",
чтобы я не растаял и не превратился в набор костей,
на стекле серебристый иней, фотографию для гостей,
- и держись, как рыбак за рыбу, за меня, рыбу-Китеж, за
чудо-юдо морское, - ибо мне иначе никак нельзя...
Фразы мечут стихи, как сомы - икру,
ведь недаром и речка - все та же речь:
пескари да лещи шебуршат вокруг,
а хотелось увидеть бы - рыбу-меч.
Но сейчас у них нерест, у рыб и фраз,
потому-то и лезут на мой рожон.
Подцепляю их рифмой, и в строчку - раз!
Хорошо я сегодня вооружен.
В этих слизистых точках таится то,
что окажется после такой ухой,
от которой желудок не сыт - зато
голова набекрень и язык сухой.
Дважды в речь, как и в речку, вступить нельзя,
ибо в первый же раз - не взмахнешь веслом,
а утонешь, по дну башмаком скользя,
упырем зеленея средь рыб и слов...
Фразы мечут стихи, как сомы - икру,
успевай лишь подставить зрачок и рот...
Только странная нынче вода вокруг -
то ли слезы соленые, то ли пот.
...А море - amore, и волны - Амуры;
одним гарпуном нас с тобой поразили,
друг к другу пришпилили наши фигуры
какие-то темные, мокрые силы...
О мартовских идах коты возвещают
визгливым, протяжным, полночным Сан-Ремо.
Венера стреляет нам в пах из пищали.
Запястье и лоб забывают про время.
Моллюском любовь выползает из пены.
Мы склеены прочно, почти без зазоров:
к ладони - плечо, и к колену - колено...
И волны - Амуры, а море - amore...
...А Бог-то, сдаётся мне, вышел из спячки
и видит, что мы без него одичали,
что пылью и страхом весь город испачкан
и все позабыли, что было "В начале";
что ветви торчат, как носы Буратино,
что волны - бумажны, а море - картонно,
что глаз утопает в зеленой патине,
что ухо к подушке приклеилось сонно;
что губы - сухие, и слезы - сухие,
и серое небо, и серное нёбо;
что слишком давно не писались стихи, и...
И надо бы, в общем, вмешаться давно бы.
2
И Бог затевает большую уборку,
и ткани растений бросаются в стирку;
каштаны из шкафа и пыльные корки,
и облачный ситец, и тучные дырки...
И прямо с рассветом, с приходом Авроры,
пойдет на Осенний в атаку, на Зимний;
и сыпью зеленой покроются горы,
и ангелы срочно возьмутся за гимны...
А Бог - и неважно, один или Один, -
сирень продевает в пробитые мочки
и карту-шпаргалку заснувшей природы
зубрит перед штурмом от корки до почки.
3
И Он начинает всё заново, снова:
дожди отползают, сжимается суша,
и он, собирая быка и корову,
орёт по-сержантски "Внимание, слушать!..";
мизинец Его затыкает все хляби,
и солнце сияет, послушное Слову,
и тьма уползает испуганным крабом;
большой же - приподнят: "действительно, клёво!"
Весна - это ветер: да здравствует ветер!
И ветер - под хвост надувает собакам,
и в кошек коты влюблены беззаветно,
и с ними гуляют по мусорным бакам...
4
И в мир возвращаются звуки и краски,
и вновь муравьи вылезают из щелей,
по кухне и ванной бродя без опаски
и в общем-то даже, наверно, без цели...
И мухи, как зомби, из мертвых взлетают,
и ос полосатых жужжанье натужно,
и под потолком - комариная стая...
И это, как видно, - кому-нибудь нужно...
Не только болото зрачка - расцветает,
но даже в пустыню иссохшего мозга
сочится (откуда, неясно) вода и
меняет на "розы" привычные "розги"...
5
И что Ему - наши убогие дрязги
и кровь на еще не окрепших травинках...
Он требует - жизни, хорошей и разной;
Бетховен в ушах у него и Стравинский...
Цветы прорастают на зимних могилах,
и бабочки бодро садятся на череп;
кого мы любили, кого мы убили -
забудется скоро, забудется через...
Кощунственно-светел, кощеево-вечен,
Он - Бог Воскресения, Вечного Лета...
И клевер растёт на костях человечьих,
и сладостны соты во львином скелете.
6
Казалось бы, вот оно - синие птицы
бездумно победную песню картавят...
А Богу на лаврах - опять не сидится:
"Delenda est этот ваш чёртов Carthago!" *
Весеннего солнца "лимонкой" нагретой -
новейшей термитно-термической миной -
завод парфюмерный взрывает Он где-то,
чтоб небо пропахло казённым жасмином,
чтоб я потерял на минутку сознанье,
и этой минуты ему бы хватило
ребро умыкнуть и закончить Созданье
какой-то доселе невиданной милой...
"А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули."
С. Гандлевский
Это - просто мой голос, какой он есть:
не от Бога - от горла, еще сырого,
от скудельного счастья - губами есть
тепловатые, свежие крошки слова;
от раскатанных губ, повторюсь, и от
двух наполненных газом шаров, баллонов;
от того что, кусая усталый рот,
так и хочется выкрикнуть: "valde bono!" *
Это - просто мой голос, какой он есть:
не столпа, так столба с проводами - выше,
фотография в вечности "три на шесть"
(правда, в скромном отделе "и с ними иже");
это просто мой голос, пещерный глас,
вопиющий в пустыне, чернила пьющий -
не сопрано; не тенор, увы; не бас;
не имеющий вроде других преимуществ -
это - просто мой голос, какой он есть:
нет, не логос Эллады, а вопль Ямато;
я пришел - не благую поведать весть,
а скорее благим и блаженным матом
заорать; зарекаться, и снова в речь -
по колено, по шею, шепча все то же:
что у речи одна лишь задача - течь;
что фонетика с этикой - странно схожи...
Это - просто мой голос, какой он есть,
в синеву улетая воздушным змеем,
не боится, что может сорваться, сесть
в лужу сладкой слюны и крахмала-клея;
это волчий, шакалий, собачий вой
на луну ("ну пожалуйста, ближе, ближе!.."), -
потому что луна - это то, чего
не укусишь, не вылакаешь, не слижешь...
Это - просто мой голос, какой он есть;
электричество речи в подвале носа,
это тренье стекла языка - об шерсть
безсозвездного нёба, на ногу босу,
в побелевшем хитоне, - как тот Сократ,
говорливый афинский базарный овод,
утверждавший в потоке своих токкат,
что для речи и вовсе не нужен повод...
Это - просто мой голос, какой он есть,
собирает посылку чужому слуху;
вот такая игра в перемену мест
элементов речи, воздушных духов;
это - просто мой голос, какой он есть
(а других мне не надо, и дьявол с ними!...)
из возможных звуков (числа им несть)
составляет себе на секунду - имя.
"И мне вдруг как-то по-вороньи,
Совсем по-птичьи стало грустно."
Глеб Горбовский
...Что-то проходит по нам, как нога по хрустящим улиткам
после дождя; не со зла, а наверное, если уж честно,
не замечает нас вовсе; ныряет спокойно в калитку,
вытрет кроссовки о коврик, ключем побренчит - и исчезнет.
Пообломают нам рожки, уютный расколется домик,
небо с овчинку узрим и ужасный узор на подошве...
Гибли улитки в Помпеях и Дрездене, гибли в Содоме...
Думать об этом невесело, то есть воистину - тошно...
Нет, не со зла, не со зла, а наверное, просто не видит...
Слизь, скорлупа и следы на дорожке весеннего сада...
Хрусть, понимаешь ли, хрусть - и прощайте, Катулл и Овидий.
Грусть, понимаешь ли, грусть; по-улиточьи как-то досадно...
Mama, take this badge from me,
I can't use it anymore...
Bob Dylan
1
То ли празднуют молнии Новый год,
то ли выбили пробки, играясь, джинны -
но глазницам напрягшимся больно от
темноты (темнее лодыжек Джима)...
В темноте вспоминаешь, что всякий (слон,
королева и пешка) - смотри Хайяма:
"запираются на ночь смотреть свой сон
в деревянного ящика раму (яму)".
2
Это дождь, заблудившийся в трех соснах,
растекается мыслью по жизни древу,
в метроном превращается в страшных снах
и брюхатит в башне высокой - деву;
пластилин для щекастой семьи ветров,
из погоды вьющих подобье пагод;
это - море, в котором велик улов
ледяных, прозрачных слезинок-ягод...
3
Ну, а мне-то что делать, небесных Сен
вислоухой собаке и пятой спице?..
Этот холод бетонных бессонных стен
мне сугробами нынче опять приснится...
Не раздевшись, залезу - почти омар -
в одеяла панцирь, на дно, на нары...
Прилетел бы, что ли, светляк, комар,
хоботком вцепившийся в свой фонарик...
4
Темнота превращает страницу в
замолчавший на зиму пчелиный улей -
ни укола, ни меда от них, увы,
не получим, поскольку они - уснули...
Телефонные кнопки - соски груди
необъятной, собачьей; и центр ли, край ли -
неизвестно; не тыкайся в них, уйди -
как щенок, не владеющий феней Брайля...
5
Темнота выделяет особый сок:
получается саго (а может, сага?)
из обычных предметов... И, взяв кусок
отсыревшего пороха, бум-бумаги,
наугад составляешь из слов - пюре,
загоняешь в газетный подвал кроссворда,
забывая о том, что они скорей
не клубок ариаднин, а - шнур бикфордов...
6
Я пишу, как махал топором берсерк,
огнедышащий воин с борта драккара;
как скребли Колобка изо всех сусек;
как телята мычали, идя с Макаром;
как куриною лапой - по стылым щам;
как по крыше - смолой и густой олифой;
как по горке затылка - дают "леща";
как по чаю - душистою водят липой...
7
Я пишу эти строки, прикрыв глаза
и вслепую фехтуя с бумажным тигром;
я почти уже даже вошел в азарт,
забавляясь с невидимым оку тиглем,
переплавив в чернила - пустой живот,
темноту тараканью, щенячий холод,
немоту всех приборов, тоску - и вот
этот русско-арабско-еврейский город;
8
переплавив орала ночного крик -
на пластмассу дешевых, простых, скрипучих,
шестигранных и с черт знает чем внутри,
неудобных для пальцев - вот этих ручек...
Я боксирую с кем-то средь ночи (пусть
не Иаков, не Кассиус Клей, не Рокки),
вместо крови плевков из разбитых уст
выводя эти темные сгустки-строки...
9
Так и пишем, и пишем, впотьмах, ведя
по невидимой ткани скрипящий грифель...
(Эти буквы, словечки, стихи - еда
и бумажному червю, и стерве-грифу,
и воде, у которой наполнен рот,
и огню, у которого дуры-губы,
и земле (у которой - своих забот),
и надувшимся медным голодным трубам...)
10
Так и пишем - "мыслете" и "еры": "мы".
Так и пишем себя же - сплошным курсивом,
по нехоженым тропам своей зимы,
изумительно белой, такой красивой;
оставляя цепочку следов, как вор,
у вороны укравший огрызок сыра,
оскверняя невинный досель ковер
чередою черных чернильных дырок;
11
это "О" открывает прокрустов грот;
запятые-вороны на ветке сели...
(Кто под знаком Вопроса родился, тот
видит знаки вопроса - в обычной ели,
восклицательный знак же - в твоих ушах,
осмотрительный заяц, ходок зубастый -
в ослепительных пятках твоя душа...
Ну и хватит о зайцах, довольно, баста!..)
12
Так и пишем - про зайцев ли, про волков,
чередуя ли рифмы по зову пола,
превращая пространство листа - в альков,
где дуэт переходит в двойное соло...
Так и пишется волчий билет судьбы -
под сурдинку, вслепую, почти на ощупь:
белизна заключает, по сути, "бы",
а чернила - "сбылoсь" - и чего уж проще...
13
Так и пишем - себя же, себя самих,
набивая не руку - характер, почерк;
эти буквы - ночные, и глазом их
не увидеть - а только посредством почек,
через печень, нащупав на стенах - лбом,
языком же - на нёбе, зубами - в деснах:
это "Л" ли летает по клетке львом?
это "Р" ли струится во травах росных?..
14
...То ли падают руны во тьму руна,
заполняя волнистый, косой каракуль;
то ли, звездное лоно затмив, луна
усмехается криво, что твой оракул -
перечесть это вряд ли сумеешь сам,
отличить не сумеешь "азa" от "ятя"...
Так считай же овечек, к веселым снам
попадая в стальные клише объятий...
15
Это то, что увидеть дано - утру,
розоватому солнцу, росе рассвета;
это то, что случится, когда умру,
попаду в паутинные сети Сета, -
но воскресну, быть может, в зрачке чужом -
заключенный в анапест чудной Озирис, -
и завьюсь переросшим себя ужом,
на нездешнее небо с восторгом зырясь.
Ах, головы горение,
ручки-пера - дрожание!..
Это - стихо-творение:
хоть бы и подражание,
все же ковер - хоть траченный
молью, хоть пыльный донельзя,
воздухом все ж - подхваченный;
хоть и летает - понизу,
все же - полет (замешенный
на облаках и копоти)
из пешеходов - к лешему!..
Пусть этот путь и хлопотен
(от напряженья - красные
уши, губа закушена) -
сколько же всяко-разного
в воздухе мной подслушано,
сколько же мной налетано,
сколько же дырок латано,
сколько казалось - вот оно,
вдрызг распадусь, на атомы,
маленькие молекулы,
крестики, черви, нолики, -
но обошлось без лекаря,
гробовщика тем более...
Так что неси, ворсистый мой,
цвет потерявший начисто:
легкость, она воистину -
лучшее в мире качество!
Дактилем, да и ямбами
перекликайся с тучами,
и не пасуй пред ямами -
ибо во всяком случае
гибель есть плод усталости,
скепсиса и неверия
("сколько еще осталось-то?"),
а не потери гелия;
встречи зрачка - и гравия,
страха, спины потения...
Ave - основа avia,
скука и грусть - падения!
...Слезы от ветра или же
чьим-то котом наплаканы?
Сам же Борей и вылижет
этот напиток лакомый
не языком, так "минусом"
ртутного злого градуса.
Глаз и не это - вынесет!
Ныне и присно - радуйся!
Верь, что кривая вывезет
хилого брата нашего;
мысль удержи на привязи,
и ни о чем не спрашивай -
ибо о сроках-времени
лучше не знать заранее
вам, головы горение,
теплой руки дрожание...
Нос превратив в свёклу, губы в сырой компот,
рыбой об лед ударясь (метко, зато редко) -
слышишь себя, думая: кто ж это там ревет?..
Бабка и дед тебя тащат тугой репкой...
Шарфик, ушанка, да
варежки не забудь.
Сопли, песок и кровь: экий компот соленый!
Плач продолжался не
более трех минут.
Бинт покраснел, а нос, видимо, стал зеленым...
Я, головастик; я, милый, смешной малек,
даже не буква, нет - точка, тире, икринка, -
носом на этот лед знаком вопроса лег: кто ж это там лежит на розоватом ринге?
Все заживет, и до
свадьбы срастется нос.
Свёкла, картошка: тут
разницы нет особой...
Но - прозвучала вдруг новая нота "но":
выскочил я на свет скромной своей особой,
в хоре, орать горазд - свой различил я плач,
новый пискливый альт, странные раны-струны; голос родился так, в горла закутан плащ;
ветер песком чертил руны на льду и дюны...
Вечер. Темно. Вокруг
мрачно лежал Ростов.
Из фонаря крупа сыпалась желтой манной...
Так я упал назад лет, надо думать, сто;
так я поднялся из
небытия тумана... Голос - открылся глаз. Голос - открылся рот.
Легких меха во сне мне заменили жабры...
В горле прогрыз дыру неукротимый крот.
Так и несу с тех пор всякую абракадабру...
Так, да и только так - можно родиться, стать
из обезьяны, из
рыбки, малька, моллюска,
призрачной ноты "да", нотам другим под стать -
крошечной нотой "но" на беспокойном русском...
Падай, вставай, иди. Плача, оря, ревя
(красный младенец-гриб,
хоть и ревешь - белугой) -
ты получаешь шанс вдруг услыхать себя,
и звуковой кривой - прочь из немого круга...
Прямоходящий - тот, кто, не боясь упасть,
в кровь разбивая нос, губы, колено, локоть, -
все-таки восстает,
и раззевая пасть,
что-то свое орет сквозь безразличный грохот...
То на карачках, то
на четвереньках; но
не замолчать уже, сделавшись чьим-то эхом...
Заговорив, ты взял, да и открыл окно.
И не закрыть его, кроме как с человеком.
И, умирая, вновь
голос теряя свой
(легкие - в жабры, а
ноги - обратно в ласты), -
ты вспоминаешь тот
первый и детский вой,
и понимаешь, что
это и было - счастьем...
"И вновь сегодня вышел я сухим из озера депрессии, из моря - мертвее не бывает, коридора, в небытие ведущего... Плохим я оказался телом, Архимед: вода меня к себе не принимала. Ей показалось, видимо, что мало я накопил за эти (вставить) лет... Она меня отвергла: мол, вали, греши, и веселись, и всё, что хочешь; пиши - что подлинней, что покороче; пиши ещё - в себя, в шкафы, в столы...
И в этот раз, как в прошлые, я не решился разломать иглу, в которой вёревки ДНК неслышным хором жужжат хвалу таинственной стране, которой имя - я... "УА" - "АУ" - таков маршрут природного трамвая: младенец, как волчонок, подвывает, точнее, шакалёнок (не пойму - точней, не помню - так ли я кричал); а, умерев, в сгустившемся тумане кричишь: "Ау!", а может быть - "Ом мане!", внезапно натыкаясь на причал... Об этом, впрочем, рано. Не отплыв в ладье за край доски, на "а12", под полное смещенье декораций, под листопад с отчаявшихся ив, - нет, не поймаешь (в смысле - не поймёшь) ни смысл игры, ни стоимость фигуры... Играйся же пока - Экскалибуром; а лучше - сей пшеницу или рожь...
Вернемся к брани. Даже слово "смерть" подспудно как бы тихо намекает: она - растет, смердит и набухает, но - исподволь. Поэтому - не сметь к ней лезть со стетоскопом и "Невой": всё кесарево - кесарю, а к Богу ты так и так уходишь понемногу, вперёд ногами или головой... Итак, мы копим Смерть, как медяки - по крайней мере, если верить Рильке. И, видимо, пока моя копилка - полупуста; и это мне - с руки...
От мрака нерожденья - к пустоте перерожденья, комканья конверта... От мрака - к марке; "Черный пенни" Смерти - и мы в дороге, посланные; те, апостолы и ангелы - родня нам, перенесшим сотню пересылок, частицам некой непонятной силы, что служит Ночи под покровом Дня..."
Так первородство хочется сменять
на миску огнедышащего супа...
А что еще возьмешь, прости, с меня?
Ну, денег ожидать - так вовсе глупо...
А супчик будет с мясом; борщ, Борис,
оранжевый почти - видать, сметана...
(И кто-то шепчет: "Ну его, борись!..",
а я ему - "Отстань, устал, не стану...")
А к борщику-Борису - пять котлет,
сестер-близняшек, коих нету краше...
Не думая - а сколько сестрам лет? -
умну их разом с гречневою кашей.
И, съев обед, вниманье обращу
на ту, что причастила в одночасье
меня к сакраментальному борщу,
к котлетам и к мистическому счастью...
Так первородство хочется сменять...
Да только - не берет никто, поскольку
Исавов много, окромя меня,
и все хотят борща, котлет и койки.
Это - дождь. Это - ждет, дожидается черствая почва,
червяки и лягушки, улитки и желуди; семя
сорняка и пшеницы мечтает расшириться сочно,
на поверхность пробившись разбухшими порами всеми;
и грибы оставляют ночные и долгие споры;
и глотка ожидают, шатаясь от похоти, лозы...
Скоро ливень промчится, как празднично вымытый "скорый",
оставляя на станциях бурно расцветшие розы.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
