- А-а-а-а-а! - закричали на улице. И крик стал длиться. Сначала на одной ноте, высокой, потом на другой, пониже.
- Чего орëшь? - кто-то остановил крик встречным криком, и крика не стало. А где-то в квартире сказали:
- Есть будешь?
Сева промолчал. Он думал:
- Что это за имя у меня - Се-ева? Кто мне, интересно, такое имя дал? И зачем?
Пока он это думал, на улице наступили на собаку, и она жалобно, надрываясь, завизжала и визжала, пока не охрипла. А может, на неë не наступили, может, одичавшие дети прижгли еë спичкой. Собака ещë немного похрипела, всхлипнула и замолчала. Потом через несколько секунд проскулила по-человечьи: "Оë-ëй!". И замолчала совсем. Может, убежала. Или обессилела. Или привыкла к боли.
- Не буду я есть, - сказал Сева в пространство квартиры. - Я сыт.
Квартира не отозвалась ничем.
- Не выбить ли мне ковëр? - подумал Сева.
Сева всегда, сколько себя помнил в жизни, выбивал перед праздниками ковëр. Но сейчас праздников вроде не предвиделось. В смысле, в ближайшем календарном будущем. Да и вообще не предвиделось. Какие сейчас могут быть праздники? Никакие.
- Чем это ты сыт? - вопрос прозвучал и повис.
- Всем! - сказал Сева и вытер рот.
А Севе сказали изнутри квартиры:
- Как ты мне надоел своим всем!
Сева знал, что он надоел, потому внимания этому известному факту не уделил. Тем более что не только он надоел, но и ему надоели.
С лоджии потянуло прошлогодним луком. Наверно, он начал там загнивать. Потому что лук закупали на зиму, а теперь была весна, вернее, еë конец. И лук не съели. Потому что Севин дедушка - главный потребитель лука - умер ещë осенью от переизбытка витаминов и сердечной недостаточности. Конечно, лук мог начать загнивать. И начал. Или совсем весь сгнил. Если по запаху судить - то сгнил.
- Кто это там кричал? - думал Сева. - Наверно, Лидка. Точно Лидка. Или не Лидка?
Лидка кричала часто. Но таким криком или другим - чëрт еë разберëт. С год назад она напилась и на радостях сломала левую ногу. Cлома под наркозом не заметила и бродила в поисках добавить. И левая нога у неë срослась неправильно и стала короче правой. Потом она сломала и правую ногу, и та тоже срослась неправильно и сравнялась с укороченной левой.
- А вы говорите, пить вредно, - кричала Лидка соседям, тыча им свои, одинаковой длины, ноги. Соседи от ног отворачивались, а она всë равно им кричала: - Да если б я не пила, так бы из меня ноги разные и торчали, а так - хоть замуж иди, хоть в поход. Где моя хромота? Нету!
Но замуж Лидку никто не брал. Не родился ещë идиот такого размаха, чтобы взять Лидку замуж. А может, родился и сразу умер.
Замок во входной двери открылся. И дверь отворилась наружу.
- Опять циновку украли, - сказали от двери. - Ну, суки, Господи!
- Какую циновку? - не понял Сева. И понял: - О которую ноги вытирать.
Эти циновки крали регулярно. Даже старые и рассыпающиеся. Коврик резиновый, стоивший двадцать лет назад сорок копеек и сохранившийся ещë от дедушки - и тот украли, когда его у двери положили. Все к этим мелким досадным кражам давно привыкли. А она никак не может. А Сева привык не только к ним. Он ко всему привык. Вот взять для примера войну. Война Севой как-то не чувствовалась. Хотя, конечно, шла. Своим чередом и во многих горячих точках планеты. А ему она, как и еë, между прочим, отсутствие, была до лампочки. До лампочки были Севе война и мир во всëм мире. Других они волновали и бередили, а Севу - ничего подобного. Его вообще мало что трогало. Как снаружи страны обитания, так и внутри еë. И Сева часто завидовал тем, кого события беспокоили. Завидовал и удивлялся им. Белой завистью и таким же удивлением.
- Ну, вот зачем, - думал он, глядя в телевизор, - элитные проститутки вышли на улицы с лозунгами "Слава труду" и "Не в деньгах счастье"? Почему на митинге у памятника покойному вождю высказывают озабоченность ходом весенних полевых работ и ожидаемым урожаем озимых зерновых? Что их к этому побуждает? И почему меня ничто ни к чему не побуждает?
Сева выключил телевизор и плюнул на пол. Легко, во что попало, оделся. Вышел в коридор и стал впихивать ноги в туфли.
- Ты куда собрался? - спросили из кухни.
- На войну, - сказал Сева.
Циновку действительно украли, и на еë месте остался песок, просыпавшийся разводами.
- Дурак и сволочь, - услышал Сева уже за дверью и сказал в квартиру:
- Подмети на площадке, каракатица.
Он пришëл на остановку троллейбуса. Здесь энтузиасты продавали семечки, сигареты и туалетную бумагу. Продавец последней выкрикивал: "Туалетная бумага, достойная лучшего применения! Туалетная бумага, достойная лучшего применения!" И бумагу у него просто рвали из рук. Пассажиры выходили из троллейбусов и маршруток и дружно покупали бумагу, нужную всем, независимо от пола, возраста, общественного веса и семейного положения. А семечки и сигареты покупали не очень. Возможно, потому, что семечки были горелые, а сигареты не иностранные, а, возможно, потому что любые товары нуждаются в рекламе и наглядной агитации.
- Может, действительно на войну мне податься? - думал на ходу Сева, подбрасывая на ладони купленный рулон. - На какую-нибудь освободительную. Или во имя защиты конституционного строя, а также порядка.
Правда, в какую сторону идти на войну, Сева не имел представления. Не мог сориентироваться в родных городских джунглях - с какого боку линия фронта проходит. Если бы залпы орудий были слышны, можно было бы по звуку сориентироваться. Но они не слышны.
Сева поднял голову и посмотрел в небо. Не на звëзды, так как днëм звëзд не видно, а на тот случай, если в небе летят самолëты ВВС - истребители и бомбардировщики. Чтобы по их полëту направление вычислить и избрать. Но небо было чистым и безоблачным во всех смыслах.
- Над всей Россиею безоблачное небо, - сказал Сева. - Прям как назло.
У пятиэтажного дома мужик палкой выбивал ковры.
- Чего это он? - подумал Сева. - Праздника же впереди нет... Или есть? А я о нëм не знаю? О празднике надвигающемся.
У следующего дома тоже выбивали. Не ковры только, а дорожки. Но это без разницы. Каждый выбивает то, что у него есть в наличии.
На стоянке такси выстроилась пыльная очередь из автомобилей. Очередь ждала клиентов. Клиенты ехали другими видами транспорта. Сева подошëл к таксисту. Таксист пил пиво с воблой. Бутылку ставил на крышу "Волги", воблу клал на газету "Правда".
- Пиво, считай, безалкогольное, - сказал таксист. И сказал: - Ехать будем?
- Ты на войну, в какую сторону идти, не знаешь? - сказал Сева и посмотрел на воблу.
- А в любую, - сказал таксист. - Война, она везде.
- Как везде?
- Ну, в том смысле, что война не вокруг нас, а внутри нас, - таксист куснул воблу с хвоста и сказал: - Понял?
Нет, этого Сева не понял. У него организм аллегорий всяких или там тропов не принимал. Особенно из уст таксистов, когда в устах у них вобла прожëвывается. И Сева пошëл вниз, с горы. В сторону юга. Хотя лучше бы он пошëл на север. Там, что ни говори, а вокзал. И автовокзал тоже там. И аэропорт. Но Сева шëл на юг. Строго и неуклонно. Поскольку улица Банная вела его на юг. А не на север. Он шëл по этой улице, спускаясь к реке, к переправе. Всë ниже и ниже. Ниже и ниже. Шëл и думал, что жрать хочется невыносимо, и думал, что это совсем некстати, поскольку голод не тëтка и надо срочно идти его утолять.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
