Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Конкурсы

   
П
О
И
С
К

Словесность




ЮРКА-ПАРИЖ


Обросшая толстым слоем ржавчины гайка не поддавалась, не желая покидать насиженного годами места. От чрезмерной натуги у парня на шее вздулись вены, лицо побагровело... и вроде бы гаечный ключ медленно стал проворачиваться вниз, но тут же "сорвал" ржавчину с гаечных граней, оголив настоящий блестящий металл, и... Парень не успел убрать силу с ключа. Костяшки незащищенных пальцев врезались в соседнюю трубу.

- А б...ь, - разнеслись гулким эхом по подвалу словосочетания, не предназначенные для женских ушей.

- А-ха-ха-ха, - заржал стоящий рядом с парнем усатый мужик, - ты чего это, Париж, выражаться некультурно изволишь в приличном обществе? Э-э-э-э, брат! Так никуда не годится? Эдак ты всю нашу державу за границей опозоришь.

Усач привычным жестом погладил указательным и большим пальцем усы. От смеха морщины на его темном лице проступили еще более явственно. Сколько лет было усачу, трудно было определить. Человек достигает средних лет, а потом остается в этом замороженном состоянии до самой смерти. Ну или почти до самой смерти. Всегда сорок или сорок пять. Доволен жизнью, работой, семьей и друзьями, с которыми он прожигает свою жизнь. В общем - счастливый человек.

- Да пошел бы ты, Семеныч, - беззлобно, со слезами в голосе отозвался парень, пытаясь языком зализать раненые пальцы, - тебе бы только зубы скалить. Никакого сочувствия.

- А какое ты сочувствие хочешь? - отодвигая плечом парня от трубы, хмыкнув, спросил усач. - Я ж тебе, дурню, говорил: давай срежем эту дрянь. Ты ж ни в какую. Все народное добро бережешь. А то ведь как? Хозяйке ж платить придется, новую гайку покупать. Такой дом отгрохали - на гайку разорились бы. Эх ты, Париж, Париж! Вот теперь неделю на бюллетени посидишь да подумаешь, что важнее, гайка или руки твои. Да еще не факт, что Михалыч тебе оплатит его. Вот дурень. Сильно рассадил-то? Ты бы за угол вон отошел да облил бы рану-то? Верное народное средство. Не дай Бог, заражение.

- Не особо, - показал опухшую руку парень, - во! Да иди ты со своим средством!

- Твою мать, - теперь уже не стал сдерживаться в выражениях и Семеныч, - иди отсюда, Юрка, в больницу. Здесь грязи по уши! Крысы, мыши. Подхватишь что-нибудь. Я себе потом в жизнь не прощу. Вот Бог послал напарничка! День работает - месяц лечится. Эх ты! Одно слово - Париж!

Юрка деланно неохотно выбрался из тесного подвала и, показывая видом, что он рад бы остаться, да вот так приключилось, отправился в поликлинику.

Отсидев положенные три часа в очереди на жесткой лавке на прием и час на перевязку, к шести часам вечера парень вышел из больницы с бережно запеленатой правой рукой и абсолютно законным разрешением в правом кармане не появляться на работе в ближайшую неделю. Настроение, несмотря на побаливающую руку, было превосходным. Неделя началась замечательно. Что он на этой работе не видел, а так можно целый день лежать на койке и мечтать.

В бригаду сантехников при районном ЖЭКе Юрка пришел больше года назад. Училище закончил и сразу в массы, в народ. Работа ему нравилась. То есть с работой у Юрки проблем не было. Говорили: крути гайки - он крутил. Говорили: садись играть в домино - он играл. В бригаде было семь человек: три пары слесарей-сантехников и бригадир Михалыч. Дружно жили. Водку, правда, Юрка особенно не пил вместе с бригадой. Не любил он водку. Хотя если предлагали - то отказываться не умел. Да и денег было еще на водку жалко. Для других дел нужны были деньги, для более важных в Юркиной жизни.

Он неторопливо дошел до общежития, в котором жил. Сразу после окончания училища ему, как человеку молодому и абсолютно одинокому, выделили комнату.

Родителей, которые могли бы оставить наследство хотя бы в виде нескольких метров жилплощади, у Юрки не было. Пытался он выяснить у бабки, с которой прожил всю свою сознательную жизнь, кто они? Да без толку все было. Бабка, то ли со старости, то ли намеренно жалея пацана, каждый раз, как заходил об этом разговор, рассказывала разные истории. То де они были полярниками, то моряками, то летчиками-испытателями. И почему-то профессия у них была одна, и погибали они всегда героически в один день. Фотокарточек не было, заметок в газете о подвигах родителей тоже. Все пропало при переезде. Юрке хотелось верить.

Соседи, которые, как правило, все знают и везде были, тоже в показаниях путались. Одни утверждали, что родители Юркины пропащие алкоголики - замерзли по пьяни зимой, другие доказывали, что конченые уголовники. Убивали, грабили, насиловали. Вот и схлопотали "на всю катушку". Как бы то ни было, но родителей своих Юрка не знал. А когда чего-то не знаешь, то не сильно и переживаешь. Мало ли как оно там должно быть на самом деле? Или как там у других? А у тебя вот так сложилось! Все равно изменить ничего нельзя. Убивайся, раскаивайся, сожалей, плачь - что толку? По-другому не будет!

Пока бабка жива была, квартирный вопрос не вставал. Жил Юрка с бабкой в коммунальной квартире, в которой, кроме них, еще пять семей ютилось. А когда она померла - Юрку только в училище приняли - тут-то и выяснилось, что проживали они с бабкой в этой комнате столько лет незаконно. Прописаны в этой комнате были мать с отцом Юркины, которых который год уже никто не видел. Пропали без вести. А теперь время вышло. И потому занимать эту комнату Юрка по закону не имеет право. Но Юрку тогда не особо интересовали эти заморочки. Выселили из комнаты, поселили в общежитии при училище - на улице не оставили. Ему же еще и лучше. Все готовое, все стиранное, все чистое. Раз в неделю баня и смена постельного белья.

Парень поднялся к себе в комнату на пятом этаже, набрал на общественной кухне в чайник воды и, вернувшись в комнату, поставил греться его на плитку.

Конечно, можно было бы и на кухне подогреть, на газу. Но разве общественная кухня сравнится со своей собственной плиткой? Плитка была Юркиной гордостью! Как только он вышел на работу, тут же принялся мастерить ее. Это что ж за мужик, за сантехник, который не может себе плитку сделать? Вот он и смастерил. Хорошо сделал. Настоящим кладом была эта плитка. И воды разогреть, когда надо, яичницу по-скорому сварганить, да и просто, когда в комнате зябко осенью, зимой - включил и сиди, грейся. На спираль алую смотри. Будто живой огонь в комнате. Тепло и светло. И чувства возникают какие-то сказочные.

Плитка - это ценность, но настоящей ценностью в комнате Юрки была толстая папка с огромным количеством фотографий Парижа. Каждый вечер парень с удовольствием усаживался за стол возле настольной лампы и принимался перебирать фотографии. Сотни фотографий, цветных картинок, вырезанных из журналов, даже плакат Эйфелевой башни - все было в этой папке. Юрка влюбился в Париж с первого взгляда. Как малолетний пацан в старшую сестру друга. Сильно, преданно и безответно. Влюбился давно, три года назад. С тех пор Париж был всегда с ним рядом.

Перво-наперво он стал собирать фотографии, потом вырезки разные, а затем читать об этом удивительном городе все подряд. Ну и естественно, когда человек получает какие-то знания, то он обязательно должен этими знаниями делиться с окружающими. А иначе зачем вообще нужны все эти знания? И Юрка делился. Делился щедро, от всей души. Хорошо, когда у тебя есть знакомые, которых ты видишь редко, и они очень редко тебе надоедают чем-то своим, одним им интересным. Пожалуй, единственный интерес, который не может надоесть очень быстро в юном возрасте, это дегустация алкогольных напитков. А вот если тебе и во время дегустации и без нее собеседник начинает рассказывать с восторгом о прелестях Монмартра, то хочется дать этому собеседнику по голове кулаком или сковородкой. Особенно в те моменты, когда твоя собственная голова разваливается на сотню кусков с похмелья.

Очень скоро из-за этой привычки Юрку перестали приглашать в компании. А если и приглашали, то только ради хохмы, в качестве звукового сопровождения, чтобы продемонстрировать новичкам чудо невиданное - рассказы о Париже. И тогда не подозревающий подвоха Юрка оживал, расправлял плечи, поднимал гордо голову и рассказывал увлеченно, не замечал насмешливых переглядов, перешепотов до тех пор, пока его голос не перебивал оглушительный хохот. Скоро прилипла к Юрке кличка - Париж.

Кличка, которой при других обстоятельствах можно было бы гордиться, но в устах произносивших ее почему-то это слово звучало гадостно и пошло, будто ругательства. Не чувствовался в нем легкий ветерок. Не чувствовался запах апрельских ландышей, спелых сентябрьских каштанов и аромат знаменитых багетов. Запах водки, несвежей одежды и жареного лука - вот и все ассоциации, которые приходили Юрке на ум. Будто пересказывает кто-то известную с детства сказку, которую тебе рассказывала перед сном бабушка. Все узнаваемо: и герои, и события - но пересказывает нарочно грязно и с пошлыми комментариями. И герои, которые с детства были твоими лучшими друзьями, уже и не друзья, а так, какие-то опустившиеся, вызывающие жалость и отвращение люди. Мечту ломали.

Так долго продолжаться не могло. Нужно было что-то делать. И делать срочно. Решение, как все гениальное, было простым. До обидного простым. Юрка два дня ходил как чумной. Задавал сам себе вопрос - почему же он раньше-то до этого не додумался? Что ж сложного-то? Вот оно, все здесь, под рукой, было!

Бригада отмечала День рождения одного из своих членов. Какого - никто особенно не ломал голову. Слух прошел, что День рождения у кого-то, значит, так тому и быть. Юрка посидел молчаливо со всеми полчаса и по обыкновению собрался уходить.

- А что? Уже сваливаешь? - прилично захмелев, Михалыч подошел к Юрке. - Ну это ты зря. Смотри, веселие только начинается! Сейчас кого-нибудь пошлем за добавкой. Ты нам про Париж расскажешь.

Парень умоляюще посмотрел снизу вверх на бригадира. Ну ладно сантехники - народ темный и не больно пекущийся о чувствах других, но бригадира Юрка уважал.

- Не, он не расскажет, - крикнул кто-то из сидящих за столом, - он нам скоро открытки слать будет из Парижа. Мол, дорогие коллеги, шлю вам пламенный привет из Парижа. Здесь тепло, парижанки и парижане кругом. С уважением, Юрка-Париж.

Все члены бригады дружно захохотали. Смешного в услышанном было не больше, чем в побирушке, промышляющей на вокзале, но выпитое уже позволяло смеяться даже над этим.

- А чего вы ржете-то? - недовольно посмотрел на своих подчиненных бригадир. - Все так и будет. Возьмет Юрка, да и уедет в Париж. Жить его там никто не оставит, а вот съездить посмотреть - очень даже просто может. У меня вон сестра с мужем в прошлом году в тур по Франции ездили. И ничего. И не такие уж богатые. Правда, Юрка? Он один. Водку с вами, алкашами, не жрет. За полгода денег поднакопит и все. И получите вы свою открытку.

- Да кто его туда пустит? - не унимался все тот же гадостный голос. - Только на его рожу посмотрят, сразу скажут: нам такие в Париже не нужны. Нет, Михалыч, ты напрасно парню мозги не накручивай. Ежели родился сивым мерином, в табуне тебе делать нечего. Там лошадки не про тебя. А твое место в стойле да в хомуте.

- Рот бы ты закрыл, табунщик, - зло цыкнул на знатока Михалыч и, посмотрев в глаза Юрке, добавил: - Не слушай никого. Я тебе точно говорю, начинай оформлять документы. Увидишь ты свой Париж. Вот назло им увидишь.

Благодарность? Нет, не благодарность, обожание и такая огромная признательность была у Юрки в глазах, когда он взглянул на бригадира, что Михалыч не выдержал и отвернулся.

- Я...? Могу...? - чуть слышно прошептал парень. - И меня пустят? Точно?

- Точно, точно, - хлопнув по плечу парня, подтвердил Михалыч, - ну, ладно, иди что ли. Я тебе завтра расскажу, какие документы нужно собрать. Иди. Что тебе тут с алкашами делать?

Юрка ушел. Юрка вылетел из душной комнаты, где был спертый, прокуренный воздух. Где пахло пенькой и солидолом, ржавым железом, кислыми солеными огурцами и водкой.

На улице вдохнул воздуха полной грудью. Проезжавший мимо автомобиль обдал его грязной водой из единственной на всю улицу лужи. Юрка захохотал. Так показалось ему смешно, что он вот стоит посреди улицы, в грязных каплях. Отер ладонью лицо и запрокинул голову. Странным образом в небе облака выстроились в башню, которую он ни один раз видел на фотографиях. Это был добрый знак. Все у него получится. Он увидит этот город, его мощеные камнем улицы, увидит эту башню, вот так же, как сейчас видит эти облака. Чем он хуже сестры Михалыча? Ничем. Он все увидит и будет самым счастливым человеком.

- Хороший ты мужик, Михалыч, - чокаясь с бригадиром, одобрил Семеныч, - душевный. За то тебя все ценят и уважают. Только зря ты парню голову морочишь. Ну, какой Париж? Кто его туда пустит?

- А кто не пустит? - упрямо возразил бригадир. - Ты по себе-то не равняй всех? Глядишь, у парня и сложится все, съездит, посмотрит, решит что-нибудь для себя. И вы его перестанете дразнить. У него мечта, а вы каждый день по ней, как кошка когтями, чтоб больней было. Да?

- Да где он деньги такие возьмет, чтобы туда поехать?

- Захочет - заработает. А нет - я ему одолжу...

Михалыч дошел до того состояния опьянения, в котором все проблемы жизни решаются на раз. Может быть, оттого и пьем мы, чтобы хотя бы изредка почувствовать себя всемогущими, уверенными и не знающими преград людьми. Человеками. Это так здорово, ставить перед собой цели и достигать их! Плевать на условности, плевать на запреты и невозможности! Только в эти короткие моменты мы можем совершать безумные поступки, расправлять крылья и лететь туда, куда хотим. Только в эти моменты мы по-настоящему и живем! Но моменты эти исчезают вместе с водкой. А дальше либо полнейшее забытье, либо тягостное отрезвление и прозрение. Ты мал, слаб, немощен и безволен.

На следующий день Михалыч, как и обещал, принес Юрке список документов, которые ему необходимо было собрать для оформления тура в Париж. Юрка был счастлив.



- Самуэль! Тут такое дело. Ты только не думай ничего, он нормальный мужик. Ему позарез нужно срочно во Францию. Посмотри, пожалуйста, что можно сделать?Не, если ты против, то что ж поделать - работа есть работа. Но ты лучше посмотри.

Тридцатилетний Александр Громов положил на край стола папку с документами и, невинно улыбаясь, взглянул на француза. Самуэль тяжело заскользил взглядом вначале на папку, а затем на Александра. На мгновение на его лице мелькнула тень гнева. Возникло желание вскочить, разорвать папку и швырнуть в ненавистное, вечно улыбающееся лицо русского.

- Настанет ли когда-нибудь этому конец, - обреченно подумал француз и, гася гнев, чуть улыбнувшись, добавил: - Хорошо, я посмотрю.

Самуэль Лебран родился и вырос в предместье Парижа и был выходцем старого дворянского рода. Хотя сейчас, конечно, говорить о том, насколько старым и известным был его род, трудно. Потому как все перемешалось в этих родовых ветвях. В конце концов, все дворяне между собой родственники. Главное, начать выбирать эти ветви. Тупиковые - ушедшие в народ, нещадно обрезать. Ну, а то родство, которым не стыдно и похвастаться, тщательно выпячивать. Постепенно можно добраться до какого-нибудь короля Франции и с гордостью объявлять к месту и не к месту о родстве с монаршей особой.

Отец Лебрана, то ли из-за излишней либеральности, то ли из-за отсутствия денежных средств, не стал отслеживать эту связь, предпочтя определенности некую завуалированность - "старый дворянский род". Тем не менее сыну дал образование, отослав учиться не куда-нибудь, а в Сорбон, где тот закончил факультет международных отношений.

Однако таланта к этим отношениями у Самуэля не оказалось, и, помыкавшись несколько лет без постоянной работы, он вынужден был вернуться к отцу, у которого к счастью еще остались кое-какие связи.

- Самуэль, - радостно сообщил через месяц отец, - ты едешь в Россию, работать при посольстве. К сожалению, на большее рассчитывать пока не приходится. Мне пообещали, что это на год-два, а затем тебя переведут сюда. В посольство какой-нибудь Европейской страны. Я думаю, тебе будет только на пользу пообщаться с русскими. К тому же это хороший задел, никто тебя впоследствии не сможет упрекнуть, что ты шел в жизни легким путем.

- А как же Анри? - помрачнел от обозначенных перспектив Самуэль. - Мы же собирались пожениться в следующем году?

- Свадьба подождет, - авторитетно заявил отец, - да и Анри тоже. А разлука пойдет вам только на пользу. Будете больше ценить друг друга. Вот мы с твоей матерью...

- Папа, умоляю тебя, - взмолился Самуэль, - я все слышал, и не один раз. Хорошо, выбора все равно нет? Раз ты так решил, пусть будет Россия. Но умоляю тебя, постарайся, чтобы это поскорее закончилось. Ты же не хочешь, чтобы твоего сына, потомка "старого дворянского рода" съели русские медведи на улицах Москвы?

И вот Самуэль уже восемь месяцев находится в Москве при посольстве. Балы, аудиенции, роскошные женщины в дорогих мехах, элегантные мужчины. Где это все? Где, он вас спрашивает? Конечно, Москва - это не Париж, даже не Рим. Но все-таки и здесь есть светская жизнь, есть дипломаты, послы. Но все это идет мимо Самуэля.

Ему выдали две печати, заперли в маленькой комнате и сказали: будешь оформлять разрешение на въезд во Францию. Это очень ответственная и важная миссия, которую тебе поручает твоя страна. От тебя зависит, кто въедет, а кто нет. Тебе доверили ключи. Так будь бдительным и внимательным.

И он прочувствовал. Конечно, вначале глубоко оскорбился. Не о том мечталось, когда учился в университете. Но ведь это же не навсегда? Главное, зарекомендовать, показать, что он может работать. И он стал работать. Честно, как того требовали и ждали от него.

Русский помощник Громов показался очень замечательным человеком. Вполне сносно изъяснялся по-французски, пропускал только подготовленные документы. Примерно через пару недель они почти подружились. Вот тут-то Александр и попросил его о пустяшной просьбе - по-быстрому оформить визу одному из своих старых друзей без очереди. Конечно, это было против правил, но Александр был таким милым.

Как только Самуэль открыл папку, тут же понял, что некто Иван Петрович Глызин никогда не был другом Александра. Он не мог просто им быть. Согласно теории Ламброза лицо Глызина было лицом насильника и убийцы. Кроме того, в документах Самуэль обнаружил явные нестыковки и ошибки, пропустить которые он ну никак не мог. А еще в этих же самых документах случайно оказалась денежная купюра достоинством в 500 евро. Самуэль, конечно, неоднократно слышал про привычки русских давать взятки, но никогда не предполагал, что ему самому придется с этим столкнуться.

- Нет, - по-русски твердо ответил Самуэль, возвращая папку Александру.

Тот, огорчившись, пожал плечами и произнес тоже по-русски:

- Ну, как знаешь!

Через неделю на столе у Самуэля оказался конверт с фотографиями, на которых был запечатлен он и еще две молодых женщины во фривольных позах и одеждах.

- Та, которая слева от Вас, - деловито заглядывая через плечо Лебрану, пояснил Александр, - несовершеннолетняя. А та, что справа - известная на всю Москву проститутка. Очень дорогая. Удивляюсь Вам, откуда денег на нее взяли? Хотя, конечно, у Вас зарплата несравнима с моей. А папенька-то Ваш все там же проживает? И миссис Анри не сменила место жительства?

С тех пор папки стали появляться на столе Самуэля почти ежедневно. Правда, купюры сменили свое достоинство и поскромнели аж в пять раз. Как ни странно, Самуэля последнее обстоятельство почти не расстроило.

Он раскрыл очередную папку и стал всматриваться в фотографию.

Перед поездкой в Москву уважаемого господина Лебрана в Париже целых две недели учили, как общаться непосредственно с русскими и с документами. Не нужно смотреть на фотографии, нужно лишь читать анкеты и ставить печати. Родился, женился, судился и так далее. Лицо обманчиво. Особенно если это лицо русского.

По приезду в Россию Лебран начисто забыл о том, чему его учили, и просмотр очередной папки с документами начинал с рассматривания фотографии просящего визу. Да и что еще оставалось делать? Целыми днями напролет читать эти формально заполненные белые листы? Так хоть какое-то развлечение, игра воображения. Каждый день ты видишь десяток снимков. И за каждым - человек, или то, что от него осталось. Или то, что выросло. Испуганные лица, смешные, настороженные, просящие, наглые. Лица, лица, лица! Попробуй разбери, что за человек?

Парень на фотографии Самуэлю не понравился. Юнец! Просящий, нет, умоляющий взгляд. А на лбу красной строкой: "Пустите меня во Францию! Пожалуйста!".

- А что же ты будешь делать там? - представив, что этот парень сидит сейчас перед ним, спросил Самуэль и для придания важности и значимости собственной персоны склонился над анкетой. - Юрий, кажется? Что ты будешь делать во Франции? Пить водку? Бесстыдно роняя слюну, разглядывать очаровательных французских женщин? Разинув рот и запрокинув голову, восторгаться Эйфелевой башней? Какого черта тебе, Юрий, понадобилось в моей стране?

Самуэль забегал глазами по анкетным строчкам.

- "Не судился", "не привлекался", "не имеет"! И придраться не к чему. Какой правильный! Работает слесарем. Боже мой, куда катится Франция, если вынуждена впускать к себе слесарей из России? Но анкета заполнена верно? К черту анкету!

Лебран вспомнил хитрое, постоянно улыбающееся лицо своего помощника. Волна негодования на всех русских зародилась где-то внутри живота и все сметающим на своем пути вихрем стала подниматься к горлу. Французу стало жарко. Давясь, он проглотил шершавый ком.

- И почему я, Самуэль Лебран, должен давать отчет перед каким-то Юрием? Не поедете вы в Париж, уважаемый товарищ Юрий. Париж - это святое! Его нельзя показывать кому угодно. В нем нужно родиться и жить. Им нужно дышать, а не ломиться просто потому, что так вам захотелось. И не смотрите на меня осуждающе. Я при исполнении. Не поедете вы, вот и все! Потому что не внушаете доверия в своих благих намерениях Франции. Нет, не мне, а Франции в моем лице! Ключи от дверей Франции в надежных руках.

Лебран с силой захлопнул папку и, выбрав печать, аккуратно оставил оттиск на обложке "Отказать". Жизненная справедливость была восстановлена. Закон сохранения еще никто не отменял. Если в одном месте прибывает, значит, в другом должно убывать. Самуэль успокоился и в благостном расположении духа, заперев комнату, отправился обедать. Свой хлеб на сегодня он отработал честно.



Пухлый желтый конверт, как и было обещано в посольстве, прибыл ровно через три дня. Юрка сбегал за ним в обед на почту. Хотел тут же вскрыть, но сдержался. Нельзя! Нельзя вот так сразу. Нужно, чтобы все было торжественно и уж точно неторопливо. Он столько ждал, сможет дотерпеть и до вечера. Может, позвать кого? Нет, нет и нет! Он это должен видеть сам, только он один. А потом, конечно, всем все расскажет и покажет.

Работать после обеда было невозможно. Пальцы дрожали, да что там пальцы - руки тряслись. Как только он вспоминал про конверт, тут же спина покрывалась холодным потом. Ощущение было таким, будто он шагнул на струной натянутый канат. Ему сказали, что нужно пройти вот эти 10-15 метров по ниточке и потом все! Будет у тебя все, что бы ты ни пожелал и не захотел. А он долго сомневался, а теперь вот встал и идет. Страшно, ноги подкашиваются, голова кружится от высоты, а он все равно идет и идет.

К себе на этаж Юрка за несколько секунд влетел, будто на крыльях. Захлопнул дверь в комнату и зачем-то задвинул шпингалет. Он должен быть один! Потому что это только его.

Разорвал казенную желтую бумагу и вытащил загранпаспорт. Принялся судорожно листать тонкую книжечку в красной обложке. Заветного штемпеля нигде не было. Юрка заглянул в конверт. Тонкая белая полоска бумаги прилипла к стенке конверта. Юрка вытащил ее и прочитал:

"Уважаемый Юрий! К сожалению, французское посольство после рассмотрения Ваших документов приняло решению отказать Вам в визе. Вы можете повторно подать документы на въезд во Францию не ранее шести месяцев со дня получения данного сообщения. Надеемся на Ваше понимание. С уважением, Самуэль Лебран".

Юрка трижды перечитал это послание, прежде чем смысл написанного прояснился.

Ему отказали? Ему отказали! Без объяснений! Просто отказали! Потому что таким, как Юрка, не место в Париже, даже на несчастные семь дней. Это было бы слишком счастливой сказкой. Так в жизни не бывает. Жизнь, она либо с самого начала и до конца счастливая сказка. Либо вечная борьба за что-то и с кем-то. Борьба больше похожая на работу ассенизатора. Грязно, воняет и никакого уважения.

Парень открыл дверь и вышел в коридор. Ему представилось, что сейчас вот все двери во все комнаты откроются, из них будут выглядывать насмешливые лица и показывать на Юрку пальцем. А когда он будет проходить мимо - ехидно спрашивать: "Ну что, как там Париж? Не прохладно? Дождя не было?" Все всё уже знают!

Денег хватило на две бутылки водки. Зачем две? Юрка не знал. Ему и стакана-то бывало достаточно, чтобы на утро ничего не помнить. А тут сразу две бутылки. На сколько хватило, на столько и купил. Хватило бы на пять - купил бы пять. Зачем ему теперь деньги?

Он снова, теперь уже едва переставляя ноги, поднялся в свою комнату. И хотя было не холодно, все равно включил плитку. Через несколько секунд спираль раскалилась, осветив комнату красным светом. В комнате стало красиво. Он сел на кровать, одну бутылку положил рядом с собой на подушку, а другую откупорил. Запрокинул голову и прямо из горлышка стал пить.

Вкуса не чувствовал. Когда водка закончилась, удивленно посмотрел на свет сквозь бутылку и поставил ее рядом с кроватью. Встал, подошел к столу и раскрыл папку с фотографиями Парижа. Эйфелева башня, Монмартр, Нотр-Дам. Все знакомое до боли, почти родное. И такое недоступное. Не дотянуться, не дотронуться. Слезы потекли по щекам парня. Он тихо завыл и принялся рвать фотографии, расшвыривая бумажные клочки по комнате.

- Не нужно мне ничего! Раз вы так, то и я так! И не нужен мне Ваш Париж! Сволочи!

Одна из фотографий случайно упала на плитку и, вспыхнув, превратилась в черный пепел. Юрке понравилось, как сгорела фотография.

Он схватил в горсть оставшиеся и, подойдя к плитке, стал по одной кидать на нее. Фотографии горели, радостно освещая на миг комнату, а затем скручивались в черный хрупкий пепельный лист.

- Все в пепел, - заплетающимся языком произнес Юрка, - и вывалил еще целую груду фотографий на плиту, - пусть ярче горит. Хоть миг, да красиво.

Огонь с плитки перекинулся на разбросанные по полу фотографии, а затем и на постель. Юрка, как завороженный, с интересом стал смотреть, как языки пламени жадно вспарывают подушку. Показались перья. Запахло жареной птицей.

Он медленно откупорил вторую бутылку и снова запрокинул голову. Выпил только полбутылки и упал. Открыл глаза и, улыбаясь, произнес:

- Либо ты огонь, либо пепел! А больше и выбирать не из чего!

Через две недели уголовное дело по возгоранию в общежитии закрыли. "Несанкционированное использование самодельных электрических нагревательных приборов". А еще через день Юркино тело кремировали в городском морге.




© Евгений Гордеев, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.




Словесность