Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Dictionary of Creativity

   
П
О
И
С
К

Словесность




ЛИРИКА СЕЗАРИУ ВЕРДЕ

Впервые опубликовано в:
Переводчик: научно-художественный журнал
Забайкальского государственного университета. -
2017. - Выпуск 17. - С. 49-58


Во второй половине ХIX века в газетах и журналах Лиссабона, Порту и Куимбры начинает публиковаться никому не известный молодой негоциант Сезариу Верде (1855-1887). Португальские критики и литераторы того времени не приняли молодого автора. Их раздражало его новаторство. Непризнание и даже травля молодого поэта в печати ускорили его смерть: Верде умер от туберкулеза, не дожив до тридцати двух лет. Время расставило все и всех по своим местам: именно благодаря Сезариу Верде в португальскую поэзию вошли натурализм и реализм; более того, творчеству Верде суждено было стать предтечей нового движения в литературе Португалии - модернизма.

В чем же заключается оригинальность дара Верде, позволившая ему сыграть такую заметную роль в португальской и мировой поэзии? Как и другие реалисты, Верде ценит в поэте точность всех пяти чувств. Но он идет дальше: отстраняясь от предметной реальности, пересоздает, перестраивает увиденное и воскрешает его в своих стихах: "В подзорную трубу с одним стеклом / Сюжеты я ловлю" ("Мир чувств западного человека"). Неповторимый поэтический голос Верде складывается из поразительного чутья при выборе стиля произведения в соответствии с его "материалом", доведения до максимального совершенства поэтической техники, из объективности, предметности его поэзии и сдержанности чувств, из своеобразия языка, в котором, на удивление естественно, приживаются и сельскохозяйственные термины, и реалистичные описания физического труда, а роль подлежащего очень часто выполняют прилагательные (это видно даже в названиях его стихов: "Слабая", "Тщеславная", "Великолепная").

Фернандо Пессоа, родившийся через год после смерти Сезариу Верде, считает себя его современником, но не потому, что мог бы написать такие же стихи, а потому, что у него, по его словам, та же самая "субстанция стиха", что и у Верде. Пессоа сам пояснил это в посвященном Верде стихотворении, написанном от имени своего гетеронима АлбертуКаэйру. Он называет Верде земледельцем, по своей воле ставшим узником города. Верде и стал предтечей знаменитого Мастера, Учителя других поэтов, Алберту Каэйру, которому Пессоа подарил авторство цикла стихов "Охранитель стад" - лучшего, по его мнению, из всего им созданного.

Ирина Фещенко-Скворцова


Сезариу Верде

В одном современном квартале
Несчастье
Слёзы
Унижения


В одном современном квартале

Мануэлу Рибейро

Пробило десять; ветерок шальной
Играет, занавески развевая,
А дом стоит нарядный, кружевной,
И ранит взгляд горячей белизной
Под солнцем неуёмным мостовая.

Закрыты ставни окон, как в порталах
Дворцов старинных, там покой и сон.
Где жалюзи открыты, в белых залах
И средь обоев, золотых и алых,
Фарфор посуды солнцем позлащён.

Как радостно иметь подобный дом,
Так жить легко!.. А мне - в контору снова,
Где я тружусь, у парка над прудом.
Обычно дохожу туда с трудом,
С симптомами удара теплового.

И щупленькая девушка одна
На лестнице стояла на коленях;
Корзина фруктов, овощей полна,
Её на мрамор ставила она:
Кусочек огорода на ступенях.

Бедняжка - некрасивая такая,
Скрипят её таманко*, и пока
Склоняется, ручонки опуская,
Юбчонка, ну, совсем не щегольская,
Откроет хлопок голубой чулка.

С площадки лестничной слуга дебелый,
Ей говорит, монетку сжав в руке:
"Я больше не даю..." И потускнелый
Летит медяк, ничтожный, заржавелый,
Бьёт абрикос румяный по щеке.

Внезапно мысль приходит: отчего
Мне овощи и фрукты, словно в сказке,
Не превратить в собрата своего,
В красивое живое существо, -
А солнце-колорист добавит краски?

Дымки из кухни в воздухе плывут,
Проходит пекарь от муки весь белый
С корзиною, наверно, весом в пуд;
И у парадных входов, там и тут,
Трезвонят колокольцы то и дело.

И я, анатом смелый, создавал
Живое органическое тело.
Тона и формы, пёстрый карнавал,
Кочны капустные - грудей овал,
И голова - арбуз, смеясь, блестела.

И, чёрные на зелени листов,
Оливки - в косы убранные пряди,
Из бледной редьки - вмиг хребет готов,
А кисть муската розовых сортов -
Глаза с истомой сладкою во взгляде.

Вот шея, плечи, мне не надоест
Их подбирать, а вот - сама гордыня,
Совсем как тот, важнее всех окрест,
Кто изобилье это нынче съест, -
Надутым животом круглится дыня.

О, эта плоть, что соблазняет взгляд,
Кровь пылкой вишни, свежей, ярко-алой,
И сердце заключил в себе томат,
А эти пальцы душу веселят,
Пунцовые, моркови длиннопалой.

Но проданы уже салат и мята,
Прохожих нет, пора отсюда прочь;
Корзину не поднять, ну, как заклята,
Торговка крикнула мне хрипловато:
"Сеньор, Вы не могли бы мне помочь?"

Я без неудовольствия пришёл,
Клонясь к ступеням мраморным, прохладным,
И этот груз, что был весьма тяжёл,
Как будто не плоды - древесный ствол -
Мы подняли с усилием громадным.

"Благодарю! И дай Вам Бог здоровья!"
И я, прощаясь с нею, получил
Такой заряд веселья, полнокровья,
Для коих непременное условье -
Иль добродетель, иль избыток сил.

Она уходит в августовский зной,
Тщедушная, в цветастой юбке длинной,
Бескровны скулы, словно у больной.
Иду другим путём, передо мной
Мчат экипажи мостовой старинной.

Малютка с лейкой, словно божество,
Просеивает звёзды, поливая
Цветущую лиану, оттого
На улице курится для него,
Как фимиам, завеса пылевая.

Доносится фруктовый аромат
От ивовой корзины, солнце лепит
Орнамент чудный вдоль домов, оград,
Щебечет кенар, незамысловат
Его напев, как милый детский лепет.

И, живописна в ситчике дешёвом,
Лихой задор весёлой нищеты,
Худышка бедная в пылу торговом,
Гордясь кочном капусты трёхфунтовым,
Кричит о нём от сердца полноты.

Огромные, как ляжки великана,
Пленяя взгляд прохожих пестротой,
Качаются в корзинке неустанно
Две тыквы, возвышаясь первозданно
Над зеленью обильной и простой.

Ежедневник
Лето 1877
Лиссабон

______________________________________
* Таманко - сандалии на деревянной подошве.



Несчастье

Упавшего с лесов по улицам несли,
Он грудь себе разбил, ударившись о балки.
Носилки были все в строительной пыли,
И непрерывно с них стон доносился жалкий.

Несли и, в такт шагам, чуть колыхалось ложе,
И ветерок порой приоткрывал покров,
Я различил его лежащим на рогоже,
В запекшейся крови, и лик уже суров.

Какой-то негр шептал: "Дружок, держись!" - Увы,
Как тут помочь? И я гнал от себя догадку:
Обмотанный вокруг горящей головы
Платок ему вредил, усилив лихорадку.

У Дамбы, тут и там, и денди, и кокотки
Слонялись, стыл закат над городом багров;
На Тежу был прилив, виднелись барки, лодки,
Я слышал стук колёс, проклятья кучеров.

Подвыпивший поэт, напоминая фавна,
В районе Байши - там бывает часто знать -
Кричал: "Смотри, смотри! Вот - сцена, как забавно!
Ну, что за эпизод!" - Он перестал стонать.

Борьба пришла к концу. Ведь так не раз бывало:
Несчастный не успел дождаться лекарей.
Лишь несколько мужчин, на вид провинциалы,
Кричали: "Жаль его! В больницу, поскорей!"

Там, где его несли, шептались люди глухо,
Сардинок запах шёл со склада вин вдали,
Просила ей подать какая-то старуха,
И в лавке на углу сверкали хрустали.

Один дворянчик - фрак потёрт, грязна манишка,
С ним проститутки две из самых злополучных -
Кричал: "Какой кошмар! Ведь он - совсем парнишка!
У каменщика был недолго он в подручных...".

Подкидыш, с малых лет с работою знаком,
Неграмотным он был, и жизнь вовсю хлестала,
Он чаны на спине с извёсткой и песком
На пятый нёс этаж, сутулился устало.

Обед прошёл. Он взмок вдруг до корней волос,
Курили мастера, он подбирал окурки,
Мутило от всего: от дыма папирос,
От робы на плечах в присохшей штукатурке.
.
Зарплата велика: аж восемь медяков...
А море - далеко, под солнышком уснуло.
"Ай! люди там, внизу, не больше пауков!"
И вдруг земля его жестоко притянула.

Да, уличным мальцом беднягу люди звали,
Умел он одолеть болезнь, нехватку сил,
И голодал порой, и спал впотьмах в подвале,
В шесть лет уже он сам за свой обед платил.

Стемнело. Гроб везли. Гуляла молодежь.
Навстречу - экипаж, в нём - господин с бородкой,
И демократ вскричал: "Министр, куда идёшь?
Купить ли голоса? Иль отдохнуть с кокоткой?".

И этот господин теперь стоит у власти,
И грабит бедняков, к их мукам всё черствей,
Не он ли, думал я, плоды случайной страсти,
Велел отдать в приют побочных сыновей?

Да, нет, не может быть?! Клонюсь под тяжким игом:
- Достоинство, разврат... Какие миражи!
Вот, падре - перед ним - снял пилеолус мигом,
И кланялись ему почтенные мужи...

И что же тот бедняк? Пошёл он в общий ров,
И не было друзей - проститься у могилы,
Патрон им запретил: на них орал, багров:
Зима, мол, на носу, и трудитесь вполсилы!

Когда же прочитал патрон о том, что сталось,
В тот день он говорил с подрядчиком седым,
Ревел, как дикий зверь: "Он мёртв?! Какая жалость!
Зачем же падал он? Уж точно, пьяный в дым!!"

Лиссабон. Porto, O Porto, 30 de Outubro de 1875.



Слёзы

Исступлённо, долго она рыдала,
Бурей жестов была под стать менаде.
Жемчугами слёзы легли на пряди
И порой мерцали на блузе алой.

Он, любовник, не тревожась нимало,
Как святой, с безмятежностью во взгляде,
Наблюдал с дивана, болонку гладя,
Напевал мелодии карнавала.

Говорил он ей, щурясь близоруко:
Плачь, проклятая, плачь, жалеть не стану!
Ветром ты рождена, и в этом штука,

В злобе своей подобна океану.
Слёзы словно текут из акведука,
Славно: я приму солёную ванну!



Унижения

От всего сердца посвящаю Силва Пинто

Отвратна нищета. Я - Иов неимущий,
Презренье Ваше я, приняв, боготворю,
И ради Вас в ночи я, будто к алтарю,
.........Иду в театр гудящий и зовущий.

Как утомляют слух оркестр, светильный газ
И дам приехавших скрипучие корсеты.
И куртизанки здесь, и звёзды, и поэты...
.........Я вязь афиш читаю в сотый раз.

Шла драма, кажется, Фейе, и я, как паж,
У двери ждал, когда та женщина пустая
Надменною красой слепя и оплетая,
........Покинула открытый экипаж.

В движениях её - гипноз. Я, словно птаха
Перед змеей, застыл. Изящных кружев дрожь...
Ты, мещанин, меня, я знаю, не поймёшь:
........Не смог я стук зубов унять от страха.

Ведь я не властен был оставить мысль о ней!
Мой жалкий кошелёк держал меня у двери,
Не видеть мне её, сидящую в партере,
........В бинокль её не разглядеть ясней.

Я закрывал рукой потертость петель фрака,
Настойчивый призыв звучал прохожим вслед.
От перекупщиков: "Не нужен ли билет?" -
........Оваций шум летел из полумрака.

Жемчужина манер! У прочих дам вокруг
Жеманство кукол сплошь: и в позах, и в улыбке.
Как говорит она! Не так певучи скрипки
........Спектаклей, где царит чистейший Звук.

Так думая, следил за нею за одной:
Идёт по лестнице, как выпрямлены плечи,
Вот, в ложу входит и - мне, право, было б легче,
.........Когда б земля разверзлась подо мной.

Я прочь пошёл, но ждал меня дурной финал.
Чиновнику проезд солдаты расчищали;
Мундиры не люблю; был утомлён, в печали, -
.........Увидев их, я злобой запылал.

Старуха подошла, смердит, спасенья нету,
Совиные глаза зловещи в полутьме,
И прогнусавила, подмигивая мне:
"О, мой сеньор! Дадите сигарету?"

1887
Лиссабон.



© Ирина Фещенко-Скворцова, Вступительная статья и перевод с португальского, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2019-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность