В седом дыму прошествуют века.
Ты не устал. Но ты смежаешь веки:
Гудит и плещет Времени Река,
Как песня о Земле и Человеке.
I
Было солнце на той земле,
Было солоно на губе.
И работа была - не фарс.
Багровело лицо, как фарш.
Он как дизель ревел, мужчина,
Отвисала губа, как шина.
И белками сверкая люто,
Всех опасностей не переждав,
Выходил в камнепад, как в салюты,
В метеорных красных дождях.
Хрипловатый, как лес, как ящер,
Продирался к теплу, к реке,
Мой родной волосатый пращур
С сыромятной пращой в руке.
Жили яро и зычно. Язычески.
...Но ничто не предвидеть, не вычислить.
А собрат умирал - без стона,
С развороченной грудью - без стона,
Тихо, будто в глуби без кессона...
Голосище ревел в древних клёнах.
Пращур тёр, как подошвой росу,
На щеках, по-зверовьи дублёных,
Человеческую слезу.
И стоял человек медн и мудр
В ожиданьи всех бед и бурь.
Было солнце на той Земле,
Было солоно на губе...
II
Солнце есть и на нашей земле:
В факеле колоса,
У любимой в зрачке.
В нас весь опыт веков
Со следами оков.
И тревожно, как в Рим Нерон,
Входит в нашу эпоху нейтрон.
В нас, как в очень чуткие уши,
Входит самый сложный мотив,
Входят в поры, конспекты, души
Кибернетика и Матисс.
Как ещё недоделанный робот,
Спотыкаясь, в нас бродит ропот, -
Что не мы, мол, собор в Успенье...
В космос первыми не успели...
Нас глазастая, как арбитр,
Мчит судьба по кривым орбит.
Отмерцали стоянки во мгле.
И реактор как сердце веку.
Поклонись, человек, Земле,
А вернее, Земля - Человеку!
Замыкаясь в кольцо,
Годы шли, как идут карусели.
В твоём доме тепло,
Как доценты, ковры облысели.
А над крышей хрипят
Трубы, будто бормочут шаманы.
Тихо в сумраке спят
Зеркала, словно пепел, туманны...
И так пусто кругом,
Так пустынно, необъяснимо,
И качают твой дом
Извлеченья из пианино.
Гаммы косо бегут,
Как усталые вёсла вдоль лодки,
Как олени в снегу,
Между клавиш горячие локти.
Совершенно в другом
Мире музыка эта кончается.
В моём окне прорезалась звезда
И вместо стёкол - бронзовые латы,
И где-то проверяют поезда
Устойчивость земли покатой.
Пронзительна заслуженная тишь,
Здесь шелест звёзд в густом тумане тонет
И два откоса островерхих крыш,
Как две больших натруженных ладони.
Я стою на земле. Облака белой вьюгой клубятся.
Мои ноги, как корни, пропадают в дремучей траве...
Подо мною озёра, как кержацкие древние святцы,
Неохватным туманом подымаются к голове.
Сколько минуло бед и веков пламенеющей крови,
Сколько тысяч восходов и закатов в ней ярко горят -
Над моей родословной то ль варяжские, скифские ль брови...
Табуны, ледоходы и славянские реки шумят.
Гордый месяц сквозь мглу к тропе соболиной выходит,
То ли сабли кривой предзакатный багровый всплеск,
Печенеги качаются на ременных стеблях поводий,
Храп коней сотрясает даже птицей покинутый лес...
И не с той ли поры, с тех ночей жутковатых и длинных,
Где плясали костры на испытанных кровью мечах,
Дремлют в пашнях, снегах очень медленные былины,
Что, сложившись, текли, словно реки, в сырых ночах.
Не оттуда ль восходят курганов лобастые сказы,
Неистлевшая мудрость поистлевшей уже бересты.
Вещий взгляд замерцал - о, тревожная кисть богомаза! -
И дымы прорастают, из огня - голубые кусты.
Сколько лет утекло - не сочтёшь, да и нету им счёта,
Сколько высохло рек и оттаяло горных вершин,
Но мне шепчут века про своё сокровенное что-то -
В русле памяти нам никаких не воздвигнуть плотин!
О мой пращур лесной, подари мне тугие ладони,
Что, как сёдла, крепки и смуглее крылатой зари,
Пусть вся мудрость твоя сединою виски мои тронет,
Своей доброю мыслью, нежным сердцем меня одари!
О вы земли России! - где мои простодушные предки
Так склонялись к сохе, так точили в золе топоры,
Что сквозь срубы, пожары, через битвы и пятилетки,
Как ядро из пращи, вырывались в иные миры.
От кольчуг и икон, обветшалых избушек саманных,
От певучей стрелы и зазубренного топора,
Шли сквозь пепел и гул в анфилады галактик туманных,
Где до вас - ничего, уж и впрямь - "ни кола, ни двора".
..........................................................
Я стою на земле. Облака надо мною клубятся.
Нынче снова в соседях у меня тишина и трава.
Подо мной - городов белокаменные вариации
И от дали сквозной шалеет чуть-чуть голова.
Но когда в наших днях второпях перепутаю тропы,
Словно звёздную карту, воскрешу эхо дальних времён -
И дорога ясна, если верю, как в лучшие строфы,
Что Непрядва журчит, Что град Китеж ещё силён...
Есть вино. Бессонницы. Театры.
Вызов плеч и хладнокровье льдов.
Есть кроваво плещущие астры
В миражах оглохших городов.
Смерть крыла. Произрастанье злаков.
Зыбкость снов. Незыблемость основ.
Спиритизм. Под знаком Зодиака
Планетарная никчёмнось слов.
И за гранью памяти и воли
Есть извечный, изначальный свет.
Ночь. Реальность. Маковое поле.
...А земли обетованной - нет.
Когда покинет женщина меня,
Когда не станет ни семьи, ни денег,
Тогда я вспомню про безлюдный берег
С тревожными сполохами огня.
Трава там безыскусна и горда
И жизнь подобна песенному сказу -
Она не изменяла мне ни разу
И, видно, не изменит никогда.
Она мне даст ломоть ржаного хлеба,
Глоток студёной ключевой воды.
И нет уж суеты, и нет беды,
А просто ложе трав и полог неба.
Не попрекнёт куском. И в меру сил
Прикрыв от горькой памяти былого,
Мне даст за верность искреннее слово,
Какое я в стихах ей говорил.
И вот когда над лесом, над рекой
Луна, расщедрясь, свет волшебный выльет,
Взметнётся сердце, как от ран навылет,
Во мне, не знавшем верности такой...
Алый жар азиатских блюд.
Ритм крамольный играет бусами.
Приграничный базар. Верблюд
Двугорб, как бинокль над бруствером.
Существо непомерной гордыни -
Как два влажных зарева взгляд,
А в зрачках отражаются дыни,
Словно звёзды в ночи горят.
И стоит среди полдня затерянный,
Чёрный, как погребальный плач,
Мумией среднерусского дерева
Иссушённый жарой карагач.
Лишь порой, будто всплеск из ножен,
Рассекает тягучий зной
Взгляд и пристальный, и тревожный,
Освежающе молодой.
Проскользнёт азиатской Ладой,
Лишь ресниц остаётся взмах
Горьковатою и прохладной
Хвойной веткою на губах...
Тридцать лет. Светло, не пьяно.
Без оказии.
Сплю в заснеженных Саянах,
В центре Азии.
Сплю в Саянской котловине,
Гор свечение.
Жизнь - к вечерней половине,
Мысль вечерняя.
Юрты розовый башлык,
Зябко светится,
Ждали: к тридцати, как штык,
Перебесится.
...............................
Только степь (не в ней ли бес?)
Всё вращается,
Как пластинки чёрный блеск -
Песнь прощания
С тем, что минуло. Вольна
В грусти музыка.
...Лето, волжская волна
В каждом мускуле,
И мохнато-золотой
Шмель гундосенький,
И прожекторно-прямой
Выстрел просеки.
...Спят Саяны, сон глухой -
Спите, древние, -
Возвышаясь над тайгой,
Над деревнями,
Но тревожный грянет час,
Час полуночи,
Вспыхнут, знобкие, лучась,
Пики лунные:
Без торжественных речей
И эпитетов
Тридцать яростных свечей
Ослепительных...
Тихий снег, словно снег со времён Калиты.
Дажи ульи, что вписаны круто
В утро, - будто монашьи скиты
с высоты реактивных маршрутов.
А вблизи - это жизнь, это дух, это ток -
всё в подробностях вечного свойства:
трав таинственный, неуследимый исток
и - живого несметное войско.
И сверкает кругом - на земле и в верхах,
в скрипе, в звоне безумной отваги,
и зверьками ручными ручьи отсверкав,
промерзают за банькой в овраге.
Но пока - в золотом заточеньи ткачи
и творцы золотистого света,
что соткут, разоденут в цветы все концы
осмуглевше-медового лета...
Уйду в леса. Следы завьюжит как бы
Осенних листьев рыжий перемёт...
Полночный филин - зав.отделом кадров -
В ночные сторожа меня возьмёт.
В сухом дупле придумаю жилище
(Мне леший выдаст ордер на него),
Чтоб был там свет, тепло, немного пищи,
Чтоб первородство на сердце легло.
И в белый час потрескиванья молний
В своей душе порядок наведу
И буду слушать и смотреть безмолвно,
Как спичками расчиркался Ведун.
Всё будет непридуманно и просто,
Как облака задумчивый полёт,
И, как от язвы жёсткая короста,
Всё суетное напрочь отойдёт.
Когда ж наступит старость и ночами
Я буду гаснуть на сырой земле,
То даже тут, чтоб облегчить прощанье,
Кукушка вечность напророчит мне...
Я в мир пришёл. Никто меня не встретил.
Я сам зажёг, как мог, свою свечу.
Не всякому молчанье по плечу.
Это во-первых. Во вторых и третьих
И - в главных! - знал всегда, чем я плачу
За всю длину немых десятилетий.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]