ИСТОРИЧЕСКИЙ КОД

Дом был старый, соломенного цвета с потеками, скованный льдом. Он смахивал на желтую, сиреневую на изломе сыроежку. Наружный лифт приказал долго жить полувеком раньше, и его – тоже уже давно – выковыряли из мутной шахты. Кровля ощерилась ледяными клыками, из подвала тянуло могилой.

Патрульный джип бесшумно обогнул здание и резко затормозил. Так и есть! На крыльце перетаптывался манифестант. Он размахивал флагом, надеясь попасть в объективы далеких дронов.

– Работаем, – бросил Мухарев и выскочил из машины.

Грузный Бубенщиков последовал за ним. Вдвоем они помчались к крыльцу, но дверь, проклятая, уже закрывалась за врагом государства – тяжелая, железная, анахроничная в трущобах; промороженная, подернутая инеем, она неумолимо, плавно пожирала вожделенную щель.

– Стоять!..

Створка встала на место. Мухарев, пусть и тщедушный, остервенело дернул ее на себя с беспричинной силой..

Бубенщиков, уже надевший шлем, подал ему второй – они снимали их, пока разъезжали по окрестностям. Размахнулся и врезал по двери дубинкой.

– Погоди, – сказал Мухарев и ткнул перчаткой в домофон. Повторил еще трижды, и кто-то откликнулся. – Полиция, откройте!

Ему не ответили, но замок отомкнулся. Не веря в удачу, Бубенщиков и Мухарев нырнули внутрь. Там, на полутемной лестнице из древнего, стертого камня густо пахло тушеной капустой, кашей и чем-то невразумительно сладким.

– Из которой открыли? – деловито спросил Бубенщиков.

– Из пятой. Вот она. – Мухарев шагнул к пятой квартире и позвонил раз, другой. На сей раз ему не ответили.

– Падлы, – кивнул Бубенщиков и врезал уже по этой двери. – Запоминаем, вернемся.

Мухарев положил руку на перила, помедлил. Вошли, и что дальше? Куда ломиться, где притаился этот гад?

– Будем звонить всем подряд, – прогудел Бубенщиков. – Всех, кто не откроет – на карандаш. Будет им дальше инспекция.

– Если не дома – значит, на митинге, – согласился Мухарев и позвонил в соседнюю квартиру.

Глухо. И в следующей. Всего их было три.

Поигрывая дубинкой, Мухарев поднялся на второй этаж. Бубенщиков устрашающе топотал сзади, воплощая большую беду, которая следует за малой.

Им открыли на пятой попытке. Жилец попятился, оба шагнули в полутемную прихожую. Перед бойцами стоял коренастый дед с бородой веником, которая начиналась от колючих глаз. От него несло псиной. Вытянутый тельник достигал чудовищных босых ступней. Они казались бы слоновьими, не будь у них обезьяньих пальцев с трубчатыми ногтями. Бойцы уставились на эти когти, догадываясь, что до такого звероподобия им еще служить и служить.

Дед распростер объятия. Имея целью захватить обоих, он со скрипом качнулся вбок, поскольку Бубенщиков был высок. Рукава тельняшки съехали и обнажили могучие ручищи. Жилец схватил гостей за бронированные загривки и сшиб лбами. Шлемы раскололись и осыпались, как яичная скорлупа. Мухарев и Бубенщиков повалились без чувств, а когда очнулись, обнаружили себя прикованными к еле теплой батарее-гармошке. Дед стоял посреди комнаты и ласково улыбался. Мухарев осторожно повел глазами: обычное жилище, скромное, в меру чистое – абажур, пианино, пожилые ковры.

Бубенщиков застонал.

– Ты что, охуел, отец? – осведомился Мухарев. – Тебя же посадят до конца твоих дней.

– Давно охуел, давно, – закивал дед, и его борода еще живее встопорщилась. – Как съели меня, так это изменение и произошло.

– Кто тебя съел, что ты плетешь?

– Дядька один. В блокаду. Я маленький был, всего шести годочков. Мамка лежала, уже не вставала, послала меня на прорубь. Только я вышел, а дядька высунулся. Хвать меня – и съел. Потом я очнулся, гляжу – а я уже сам этот дядька.

– Ебанулся ты, сволочь, – простонал Бубенщиков, ворочая ушибленной головой.

– Человек есть то, что он ест, – назидательно возразил дед. – Тот дядька съел меня и стал мною. А я стал дядькой. Но уже никого другого не ел, не везло. Стал жить-поживать, так и выжил.

Мухарев попытался его вразумить с соблюдением казенных речевых нормативов.

– Ты, папаша, серьезно рехнулся. Блокада когда была? Кто кого съел, все покойники. Тебе, придурку, на кладбище уже прогулы бы ставили.

– И ставят! – воскликнул дед. – Я именно тут его и прогуливаю, я уже давно домовой. Жил-жил, а потом кто-то въехал. Гляжу – вселились. Меня не замечают, ходят мимо. Я перед ними и так, и сяк – без толку. Тут я и сообразил, что не видно меня.

– Мы-то видим, – каркнул Бубенщиков.

– Это я позднее научился. Плотнею в нужные моменты. В судьбоносные. Я – душа этого места, историческая прошивка. Содержу генетический код.

– А где же твои жильцы, если ты домовой? Чье это все? – Мухарев мотнул головой, имея в виду дешевую обстановку и относительный общий порядок.

– Так у вас они, – недоуменно ответил старик. – С утра ушли возмущаться, и все их нет. Где же еще им быть? Время ужинать, а они отсутствуют. Значит, в участке. Значит, не скоро выйдут, вам ли не знать. Они хорошие хозяева. Меня не видят, но признают. Намедни оставили печенья, молочка. Я такого давно не ем, желудок не принимает. Мне стюдню хочется, но стюдень они не варят...

Бойцы переглянулись.

– Слышь, дед, – сказал Бубенщиков. – Отстегни нас, а иначе тебе пизда. Это я тебе ответственно заявляю со всей серьезностью.

– Как же вас отстегнуть? – оскалился тот. – Вы же немцы. Не немцы, что ли?

– Какие, блядь, немцы?!

Мухарев рванулся, Бубенщиков ему помог. Батарея дрогнула, напряглись жилы и цепи. Дед шагнул вперед. Он выпучил глаза, надул щеки и протяжно дохнул. Космический холод хлынул из его уст. Бубенщиков и Мухарев замерзли разом и целиком, превратившись в глыбы черного льда. Оба успели привстать, теперь присели, и руки у них обломились. Кисти, по-пироговски срезанные, остались прикованными, а все остальное со звоном повалилось на выцветший паркет.

Старик примерился к Бубенщикову, схватил его за ногу, поволок в ванную. Отпихнул ногой флаг. По пути он бормотал: "Стюдню сварю". Кто-то ему отозвался перханием, да и не только, вскоре весь дом наполнился бормотанием, визгом и невнятными диалогами.

февраль 2021

© Алексей Смирнов, 2021-2023.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2023.
Орфография и пунктуация авторские.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Ирина Фельдман: Посланница Божественной Любви [Я еще не умею любить, но уже смотрю любви в лицо. Только это не романтическая любовь. Я люблю людей, которые читают мои истории. Людей, которые встречаются...] Анна Аликевич: Религия добра (о сборнике стихотворений Марии Фроловской и Натальи Захарцевой "Антоновка с Авалона") [Радование жизни, способность ощущать счастье цветения и свет надежды прежде всего – отличают творчество героинь материала. Должна ли настоящая поэзия...] Павел Сидельников: Из книги стихотворений "Долгое дыхание" [Восходит солнце. Тем и хороша, / быть может, ночь – наутро оставляет / минуту на прощанье. О, душа! / Сойти б с ума, да ум не позволяет...] Олег Горшков: Пришествие печали [Печаль в твоём вине, твоих стихах, / и в музыке, и в запахах, и в детях. / Избыта боль, куда-то канул страх, / и лишь печаль господствует на свете...] Елена Сомова: Пять рассказов [Не спеши отдавать Божью милость, самой тебе дарованную в виде любви, даже когда просчиталась. Не отдавайся ошибке и не отчаивайся...] Любовь Берёзкина: "Круглый стол" на тему "Тенденции и проблемы современной поэзии", Часть I [Наша задача: попытаться показать литературный процесс изнутри. Для этого совершенно разным, не знакомым между собой представителям литературной среды...] Людмила Свирская: Покой не наступает на Земле [Покой не наступает на Земле, / В весну не открывается фрамуга – / В глухом, непроходимом феврале / Сидим, молчим и смотрим друг на друга...] Пётр Старцев: Билет на море [Наши роботы нас никогда не простят, / Наши роботы нас не осудят. / Наши роботы нам надонатили стяг, / Под которым нас выведут в люди...] Читайте также: Андрей Баранов: Невостребованные | Екатерина Вольховская: Форма взаимодействия | Наталья Захарцева: Корми моих драконов | Владислав Китик: Дыханье, входящее в речь | Наталья Козаченко: Сашка, молчи! | Андрей Мансуров: Храбрость | Константин Морев: Екатерина Басманова: "Миллионы не моего отца" | Эмилия Песочина: "Здесь колдовские чары" | Сергей Комлев: Неба синего из Дону испить | Владимир Луг: Ностальгия по земному раю | Мария Мельникова: Как приручить тотемного зверя | Алексей Смирнов: Три рассказа | Наталья Сухорукова: На пороге: и Заикание | Виктор Хатеновский: Здесь даже камни пахнут морем | Владимир Алейников: Книга стихотворений "Плаванье" (1968 г.)