Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность



ЕЩЕ  НЕ  В  ПОСЛЕДНИЙ  РАЗ


 



      * * *

          Видели всё на свете
          Мои глаза - и вернулись
          К вам, белые хризантемы.
            Косуги Иссё (1653-1688) - поэт школы Басё

          "Человек, называвший себя Иссё, любил хайкай,
          слава его незаметно распространилась по миру,
          и многие знали его, но прошлой зимой он безвременно
          покинул этот мир... По этому случаю я сложил:
            Дрогнет даже могила.
            Мой рыдающий голос над ней
            Ветром осенним..."
                Басё

      Человек, в миру называвший себя Иссё,
      Триста лет назад согретый недолгой славой,
      Мне легко сейчас, размышляя, как бренно всё,
      Пролететь с тобой над городом Канадзавой.

      И плечом к плечу смотреть в чужое окно,
      И пройти по влажной тропе у старого замка.
      Только ты молчишь по-японски, и всё черно -
      У порога кошка, лужи и дров вязанка.

      Там учителю скажут - он умер прошлой зимой,
      Над могилой северный ветер шепчет поэмы.
      От тебя дойдут к нам - Господи Боже мой! -
      Только три строки про белые хризантемы.

      Вот листаю, не отпуская твоей руки,
      Зеленой унылой книги своей страницы.
      Я не знаю, какие я выбрала б три строки,
      Чтобы их отправить за триста лет и границы.

      Словно соль, растаяли серые соловьи
      И кукушки, которых ты слушал с милой,
      И никто не поведает быль о твоей любви,
      Небылиц, что в юности слыл кутилой,

      Сколько было рядом с тобою голодных ртов
      И какой печали терзала тебя отрава,
      Тридцатипятилетний любитель грустных цветов,
      Торговец чаем в городе Канадзава.

      _^_




      * * *
                Псице Фуфыре

      Запредельных земель ядовитый привет,
      В стекла бьется, как шмель, тупиковая ветвь,
      С теплым шепотом роз и олив в диссонанс.
      Всё-то в ней - перекос, всё-то в ней - декаданс.

      Ни на что негодна, ни на веник, ни в чай
      Из дурного зерна проросла невзначай.
      Не баньян, не лимон, - страстотерпец-буян,
      Непричесанный монстр, воплощенный изъян!

      Ей и тесен, и крут под окном пятачок,
      Не досмотришь - пожрут не бычок, так жучок.
      А затеет цвести где-нибудь в феврале,
      Мне ее не спасти на промерзшей земле.

      Дом дряхлеет, скрипя, как забытая верфь,
      Не хватало тебя, тупиковая ветвь!
      Сострадаю - не рву, да дела наши - швах.
      И сама-то живу на синичьих правах!

      Ты же рвешься в бои и не ведаешь ты,
      Как я верю в твои золотые цветы,
      Как, покуда спешу от беды до беды,
      В сердце веру ношу в золотые плоды.

      _^_




      * * *

      В китайской блеклой рубашке, не доходящей колен,
      Не крепче лесной букашки, попавшей в паучий плен,
      Осколком надежды шаткой, разбитой, как снежный ком,
      Во тьме у икон украдкой вставала ты босиком.

      Ослепшая в книжной пыли, училка, синий чулок,
      Богами твоими были Есенин, Пушкин и Блок,
      А Тот, в синеватой теми, - безмолвен и обличен.
      Но Он пребывает с теми, кто сломлен и обречен.

      Касаясь сердца, что бритва, в мой каждый редкий ночлег
      Звучала твоя молитва, как в парке падает снег,
      Рвалась, лилась, оплетала неловких слов чередой,
      Над грешной землей витала, как прядка мойры седой.

      А за оконным провалом, как Судный день, как война,
      Такая сила вставала, такая злая волна...
      И лучших - и тех сносила в распутство и воровство.
      О чем ты Его просила, несчастное существо?!

      Нищала твоя камора. Рабыня мрачных страстей,
      Снаружи выла Гоморра, кромсая своих детей.
      Кровавая пела вьюга, был дом любой, как притон.
      Братки ночами друг друга закатывали в бетон.

      Все прежние правды пали, пришла нужда в брехунах.
      Стоял на каждом квартале Дантес в спортивных штанах.
      Что ж эта мразь замесила на той роковой волне?!

      О чем ты Его просила?!.. Наверное, обо мне.

      По вотчинам их малины родные ища следы,
      Я вижу одни руины, одни руины и льды!
      Я эту зиму зимую, как в черной норе змея.
      Но ежели я рифмую, - дошла молитва твоя...

      _^_




      * * *

      Смотри - просторы небесные,
      Светлы долины окрестные,
      Лучи рассветные ранние,
      Поля и нивы бескрайние,

      В садах гвоздики бордовые,
      Меж ив колодцы замшелые,
      По ульям соты медовые,
      На ветках яблоки спелые,

      Холмы и скалы отвесные
      С гремучими водопадами,
      В пещерах - клады чудесные
      Во тьме сияют лампадами,

      В озерах рыбы зеленые,
      На водах лебеди белые,
      В лугах косцы загорелые
      И косы их раскаленные,

      И прорва, полная взглядами,
      Огнем, Любовью, монадами,
      Которых никто не видывал,
      И Тот, Кто Всё Это Выдумал.

      А Тот, Кто Всё Это Выдумал,
      Он сам себе позавидовал.

      _^_




      * * *

      А Тот, Кто Всё Это Выдумал, из пламени слов слепил,
      Он сам себе позавидовал и сам себя ослепил,
      Свирепым зверем ощерился, ударил взором пустым,
      И серым пеплом рассеялся, и алым, и золотым.

      И Тот, Кто Всё Это Выдумал, парчу сменил на рядно
      И сам сады свои вытоптал, и в яд обратил вино,
      И адовы муки выстрадал, ступал меж звезд по слезам,
      Но чаду кроткому высватал погибель верную сам.

      В ловушке замысла нового, неявного никому,
      Безвинного и виновного равно заточил в тюрьму,
      Ключи от узилищ связкою швырнул на морское дно
      И кровью, как черной краскою, залил свое полотно.

      Рулады птичьи несметные, гуденье медное пчел
      С мольбой и криками смертными в одну симфонию сплел.
      И сам, раздавленный кротостью, скорбит об общей судьбе,
      Кривляясь, пляшет над пропастью и гимны поет себе.

      _^_




      * * *
            Посвящается
            Наталье Глебовне Сухановой

      Чувствую, что горюет, гневным огнём горит,
      С волей своей воюет, в темный зал говорит,
      Что о гнилом гиньоле сам пожалел стократ,
      Что почернел от боли и ничему не рад.

      В сумеречном пейзаже движутся без конца
      Гнусные персонажи, глиняные сердца.
      Образы пошлых басен, серость и нищета...
      Я ли вас не раскрасил в радужные цвета?!

      Я ль золотым сияньем в воздухе не парил?
      Я ли своим дыханьем каждого не дарил?
      Свадьбы, сады, содомы, страсти, мечты, бои...
      Гномы мои вы, гномы, смертные вы мои!

      В пене водоворота, в волнах толпы здрешной
      Глянется ж, верно, кто-то маленький и смешной?
      А и тот на кукане, тленное существо,
      Вспыхнет и в бездну канет. Не сберечь ничего.

      Нет подумать о том бы загодя, наперед,
      Прежде чем гекатомбы закрутить в хоровод?!
      Инженер мясорубки, мне поют соловьи,
      Как ранимы и хрупки злые куклы мои!

      Пламя адской геенны! Что же я натворил?!
      Что ж вселенские вены сгоряча отворил?!
      Сам попал в свои сети, черт меня побери!
      Бедные мои дети, мыльные пузыри!

      _^_




      * * *

      Жалко ли век прошедший, нервы ли дали сбой...
      Ты вполне сумасшедший. Поговорю с тобой.
      Вроде, пристал к причалу... Типа, алаверды...
      В общем, так... поначалу я посадил сады.

      Красные эти розы, страстную резеду...
      Лоси, олени, козы жили в каждом саду.

      Мне показалось мало. Пораздумав, тогда
      Чтоб меня пронимало, выдумал города.
      Блеск явленья царева, шум, восторг, толчея...
      Да без этого рева я ж ведь был бы не я.

      Славное тож занятье - я настроил дворцы.
      Вся шутовская братья хлопала в бубенцы.
      Кланы, единоверцы, копья, лук да ружье...
      Мда... нащупали сердце... в каждом - сердце моё.

      В люльке, в любви, у плуга, изобретя тиски,
      Дружно жрали друг друга до гробовой доски.
      И пока незабудке пел седой соловей,
      Разверзались под шутки океаны кровей.

      Я читал им морали, истины говорил...
      Знаешь... все позасрали, что я им натворил.)

      Ладно - семь дней творенья... Сколько я тут стою -
      В гневе или в смиренье сам себя раздаю.
      Не перевесив муки, пали мои весы,
      И грызут мои руки алчные эти псы...

      Это, конечно, слякоть, глупенький мой поэт...
      Знаешь, хочется плакать...
      - Знаю, - шепчу в ответ.

      _^_




      * * *

      Полднем опаленная роща на горе,
      Всё ещё зелёное в этом октябре.
      Выйдешь - затеряешься в бликах на траве,
      Словно растворяешься птицей в синеве.

      И - то старой запонкой, то сухим жуком,
      То полынным запахом, то печным дымком,
      Сыплешься по ветхости, катишься в пески,
      Таешь на поверхности медленной реки,

      Позабыв о времени, доме и делах,
      Имени и племени ржавых кандалах,
      Всей душою бедною в пепле и в пыли
      Проникаясь бездною неба и земли,

      Огнеокой, томною, теплой, как рука,
      Горькой, гекатомбною, щедрою пока,
      Но уже пронзающей сдержанным "прощай",
      Нежно-ускользающей, как ни улещай.

      Вспыхнет мысль напрасная - надо ж так сглупить,
      Дело-то опасное - слишком полюбить.
      Миг - и преисполнится счастья и тоски,
      Дрогнет и расколется сердце на куски.

      С Вечностью слияние в полтора часа.
      Белое сияние плавит небеса.
      Словно дальний колокол чуть звенит земля.
      За янтарным пологом избы и поля.

      И неутомительно хоть весь день бродить,
      Но уж как мучительно будет уходить!
      О пощаде взмолится, взятое в тиски,
      Дрогнет и расколется сердце на куски.

      А пока, не ведая про испитый яд,
      В струях света бледные тополя стоят,
      Будто погребённые в луковом пере,
      Всё ещё зелёные в этом октябре.

      _^_




      * * *

      Ночь не моет ножек никогда,
      Впереди у ней - далёкий путь,
      Города, текучая вода,
      Ночи доходящая по грудь,

      Буераки, зыбкие пески,
      Чащи и болот зелёный свет.
      Если в перспективе марш-броски,
      Мыть лицо резона тоже нет.

      До того она черным-черна,
      В сотню раз черней, чем негры все,
      Даже вековая седина
      Не видна в растрепанной косе.

      Белый день - проспектом на коне,
      А она - околицей пешком.
      Да кто её увидит при луне,
      В черном платье, виснущем мешком?!

      _^_




      * * *

      1. Творчество

      Тяжелым сном, кольцом венчальным, булыжником - не все ль одно,
      Со взглядом алчным и отчаянным сбеги в Ничто, нырни на дно,
      И бездной, в бездну опрокинутой, форся в рядне, топясь в огне,
      И нелюбимый, и покинутый броди по дну, живи на дне.

      Бросаясь в Тьму словами чуждыми, все безнадежней и смешней
      Ищи бриллианты и жемчужины в чертогах адовых теней.
      И трансформируйся в чудовище, оденься в злато и багрец,
      И крылья вырасти. А что еще ты можешь сделать, наконец?!

      И дух неумиротворенный, и - в узор сложившийся ожог,
      Но бездной, в бездне растворенною, решись на подвиг, на прыжок.
      Сквозь ряску с пеною кровавою, в гниющей путаясь сети,
      Чумной зарей, вулканной лавою, но воспари и полети!

      Из бездн, с пожарами и стонами, где капля каждая - слеза,
      Мы возвращаемся драконами и постигаем небеса,
      Чтоб, заглянув в безличье небово, бесследно сгинуть оттого,
      Что здесь ни в чем величья не было помимо бегства твоего!


      2. Исполнение

      В период хаоса в научности оккультным славно промышлять.
      За неименьем нужной сущности не грех и лишних измышлять.
      Вошли, невидимые, дунули в висок, открыли третий глаз.
      Как мы их запросто придумали, они придумывают нас.

      Играли мы, у них все схвачено, мы не заметили, и вот -
      И там и сям у нас не плачено, хоть много плачено - зачет.
      И мы теперь пред ними - деточки, все просекают, что внутри,
      Мы - мотыльки, марионеточки. У них свои бои - смотри!

      В крови, засохшей павшим знаменем, во прах и пыль вкоренено,
      На грани тьмы с рассветным пламенем лежит пшеничное зерно.
      Мы мимо шастаем и, видимо, для нас не ясно ни черта,
      А им все явственно и видимо, и в нас - последняя черта.

      Они в нем предвкушают шанежки, для нищего - последний шмат,
      В снегу и хлебных крошках варежки, голодный сон, площадный мат,
      И тесто бешенное в тазике, дитя некормленого смерть,
      И слезы в каждом третьем глазике, вполне кровавые на треть.

      За все в нём тайные дробления, за новый колос и пыльцу,
      За все иные поколения, что палицами по лицу,
      Плуги в разводах и окалине, как полночь, нивы нагота,
      Драконы бьются на окраине и кровь их синя и желта.


      3. Начальная трудность

      Покуда можешь, смотри, смотри на краски августа и зари,
      Пока они не текут, не жгут и, словно лошади, не бегут
      В четыре черные стороны, не рвут тревожной твоей струны,
      Не объявляют тебе войны, а наряжают твой затхлый кут
      То в сердолики, то в янтари... И радость рвет тебя изнутри.

      А ты гостей, не открыв двери, возводишь в рыцари и в цари,
      Пока они не бегут, не лгут, души не крутят в железный жгут,
      Клюешь на блики любой блесны, взыскуя света и белизны,
      Питаясь ядом своей вины, предощутив роковой маршрут...
      И обрываешь календари, а время рвет тебя изнутри.

      Покуда можешь, бери, бери у Зальтена и Экзюпери,
      Ведь если есть последний редут, так только в том, что они не лгут,
      Когда любые тропы темны и все пророчества неверны,
      А идеалы утрачены, тот иль другой возникает тут,
      И ты поднимешься без пари, хоть горе рвет тебя изнутри.

      Но То, Что Рвет Тебя Изнутри, суть - безымянно, как ни мудри.
      Священный овод, поющий кнут, ужасный опыт, бесстрастный Брут...
      Сначала - алы да зелены - мы мним, что сами собой сильны.
      Как тени, призраки и вьюны... Похоже, главный начальный труд -
      Увидеть, выйдя под фонари, Того, Кто Рвет Тебя Изнутри.


      52. Сосредоточенность

      И наступит день, Роком избранный из числа, что мало лютей.
      Постоишь в дверях, выйдешь из дому, не заметишь своих людей.
      Все миры и силы наследуешь, да в постылый край занесло.
      Не спасешь того, за кем следуешь, его сердце невесело.
      Во всезнании, во всевластности - ты ни в чем теперь не вдвоем,
      Лишь смертельный ужас опасности станет биться в сердце твоем.
      В этой плоскости, в этой данности, в этой огненной пропасти,
      Ни мечты, ни жизни, ни самости, ничего вообще не спасти.
      Золотых птенцов плавит в патоке луч полдневный в листве рябой.
      Но ни мглы, ни руки, ни радуги, ни души теперь над тобой.
      Ни звезды, ни солнца, ни месяца. Жарким днем в тени ледяной
      Все же помни о тех, кто бесится и шалит за твоей спиной.
      И не чуя тела и прелести майских дней, пройдешь, как жених,
      Слыша, как подземные челюсти рушат кости милых твоих.
      О цветок обопнешься аленький и подумаешь, никогда
      Уж никто не скажет "мой маленький", но и это все ерунда.
      Только вечная стойкость стояща, да проникнет и в плоть, и в кровь.
      Только вечная стойкость, что еще? Не любовь же ведь, не любовь.
      А в тот день, когда все готовится и случится в несчастный час,
      Там Вселенная остановится... Но еще не в последний раз.

      _^_



© Виктория Измайлова, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.




Словесность