Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ТРАНСПАРАНТ


В одной администрации готовились к празднованию дня города и приему знатных гостей. Жители города знали об этом дне из наследственной памяти, гости - по пригласительным билетам. А чтобы и люди посторонние, приехавшие к морю отдыхать, не спутали этот день с обычными другими и запомнили его надолго, чиновники заказали загодя местному художнику транспарант, - заказали, да вспомнили только в последнюю минуту и послали служебную машину.

Транспарант получился широкий и длинный, масляными жирными красками на нем блестело: "Городу N - NN-ое количество лет!" Цифра была настолько внушительной, что многие изумились, будто был городок основан еще во времена библейского Ноя, одним из первых после всемирного потопа, а другие подтверждали с язвительностью: ну да, таким захудалым и сохранился до наших дней.

Тем не менее, главу Николая Ильича Брюханова переполняла гордость.

Николай Ильич был человеком новым и в городе, и в должности, и чтобы не ронять авторитет, советоваться по делам незначительным пренебрегал, а больше налегал на свои, как он думал, природные способности смекалистого руководителя.

- Вот на них и повесим, - заговорил он густым, сочным голосом, словно за щекой у него таяла карамелька, и пальцем ткнул на штыри, торчащие из штукатурки "шуба" под окнами второго этажа. - Я так понимаю, туда уже вешали что-то подобное.

Вся его свита чиновников, с которой он вышел из здания на крыльцо, в один голос поддакнула. Но случилась заминка: как и чем поднять транспарант на такую высоту? Со стремянки не достать, даже если поставить ее на бетонный козырек над дверью; а если найти подходящую лестницу, то прислонить ее не к чему, потому что вся центральная часть фасада, от крыльца и до крыши второго этажа, выполнена из витринных стекол. Словом, никак. Заместитель главы Салазкин пытался звонить в различные предприятия, чтобы те прислали автомобиль с вышкой, но везде, по всей видимости, уже с утра начали отмечать хмельной праздник...

- Это только Кузя может, - подал голос кто-то из чиновников. - Он всегда: как только утро, а транспарант, на какой день ему надо висеть, уже висит.

- Утро им! Солнце уже в зените! - вспылил Брюханов, раздувая побагровевшие щеки, и распорядился: - А ну, ведите сюда этого, как его...

- Так вы его уволили.

- А кто он такой был?

- Плотник наш, - заговорили все уже наперебой. - Худой такой старичок. Может, помните? За зданием следил. Мебель ремонтировал, сантехнику, замки, где надо - подштукатуривал... Вы, Николай Ильич, как заступили на должность, сказали тогда, что всей этой чепухой каждый в своем кабинете будет заниматься сам, и не надо растрачивать бюджетный фонд на всяких дармоедов.

- Сказал, значит, сказал. Правильно сказал. А теперь доставьте его ко мне! Сами же ни черта не можете! Вон, глядите, народ гурьбой уже на площадь валит, гости скоро прибудут. А у нас форменное безобразие!

Стоявшие на солнечном крыльце чиновники несколько ужались и потупились, как на холодном ветру. Кто-то пробормотал, что Кузя проживает рядом, за зданием администрации, на короткой улице, что спускается к морю. Брюханов лишь покосился с прищуром на своего заместителя, Салазкина, ведавшего хозяйственно-коммунальной службой городка, как тот сразу же вызвался разыскать и доставить Кузю немедленно.

- А что это у тебя рубашка помятая? - спросил вдруг Брюханов с усмешечкой, окидывая придирчивым глазом своего заместителя. - Стрелки на брючинах двойные... Как ты управляешь городским хозяйством, если даже в праздник сам за собой не следишь? Транспарант не придумаешь даже как повесить!

Салазкин побледнел и устремился вниз по ступенькам крыльца.

- Пешком, пешком! - крикнул Брюханов, увидев, что заместитель взялся за ручку двери служебного автомобиля. - В твои годы бегать надо, а не пролежни на заднице зарабатывать!

Кузи дома не оказалось, и его жена направила Салазкина на пристань, куда Кузя каждое утро бегает за бычками. В доме даже не ночует, пояснила бабка, а спит под вишней во дворе, чтоб не прозевать рассвет. Салазкин хотел было повернуть назад, но вспомнил строгий прищур главы и почти бегом метнулся в обратную сторону, к морю.

По одну сторону пристани стоял сейнер; рыжий от ржавчины и весь в черных потеках по бортам и рубке, воняющий нестерпимо рыбой, он походил на огромного баклана. А по другую - вытянулись в цепочку мужики, подергивавшиеся пластиковыми удилищами, и редко у кого не оказывалось на крючке белобрюхого бычка.

Салазкин издали угадал нутром и, приосанившись, уже размеренным шагом направился к тому мужичку, единственно у которого была стародавняя бамбуковая двухколенка, скрученная алюминиевой проволокой, и не ошибся.

- Кузя, - сказал он деловито. - Разговор есть.

- Кузя, Кузя... - с недовольством пробурчал мужик, не оглядываясь. - Салазкин, тебе нет и сорока, а мне шестьдесят три. И я для тебя Кузя?

Он отцепил двух бычков, бросил их в ведро, на котором сидел, подложив для удобства доску, и полез в распахнутую кирзовую сумку к жестяной банке за червем. Все рыбаки на пристани даже по-пустому не перешептывались: был тот азартный клев, когда говорят, что бычок берется даже на сигаретный бычок. Сыпались на всю тихую округу моря только изредка восклицания: "О-о! Да-а! Хорош! Аж три!" Лишь Кузя, сидевший среди приунывших пацанов, запутавших свои лески, не хвалил улов, а, бросив в воду удочку, советовал:

- Не то все это, хлопчики. Не дам я вам ножа. Резать успеется, а надо попробовать развязать. Спутались бы со мной, я бы, может быть, и промолчал, стал бы эту бороду расчесывать. А если бы с кем другим? Так он бы вашу леску всю покромсал, да погнал бы поджопниками с причала. Когда клев, да люди сидят один к одному, надо не только о себе и рыбе думать - надо и за улочкой соседа наблюдать... О, опять два штуки!

- Дядя Кузьма, - сказал снова Салазкин, подбирая вежливые слова. - В администрацию просят. Транспарант надо повесить. Ну, никак без тебя.

Кузя бросил бычков в ведро, закинул удочку.

- Я занят, - пробормотал он небрежно.

- Да что тебе эти бычки! - сказал Салазкин и соврал: - Николай Ильич обещал заплатить. Подкинет к празднику рубликов сто-двести...

- Я утром взял полторы сотни. Сходил на базар, продал. Тыща у меня в кармане. А сейчас самый клев начался. В ведре у меня уже сотни три. Не то, чтобы на базар, - выпить некогда. Оп! Глянь, какие красавцы! - Кузя уже держал на ладони трех скользких белобрюхих кругляков. - А чем твой Брюханов со мной рассчитается - знаю я! Спасибочком. Так его на сковородке не зажаришь. - Кузя перевел внимание на пацанов. - Распутали? Ну и вот. А если бы на поплавок чулару ловили, так ветерок дунул бы, и вы бы всех рыбаков позапутывали. Учиться вам надо забрасывать точно-точно, метко-метко перед собой и дальше, а не на чужое поле... Как линию удилищем перед собой по воде прочертили, так по ней и закидывайте.

Сам Салазкин тоже любил в школьные годы порыбачить; но со временем свыкся с мыслью, что пристань и удочка - это удел пацанов и пенсионеров. Сейчас ему хотелось скорее отсюда уйти: ему казалось, что весь его праздничный наряд уже пропитался крепко затхлым запахом рыбы от сейнера, от этих бычков, которые один за другим выуживали Кузя и пацаны, от всей пристани. Ему вспомнилось свое детство на этой пристани, которую в ту пору называли еще новой, но никак не мог он припомнить, чтобы тут стояли вонючие рыболовные суда; тогда сюда приходили белые пароходики, быстрые "кометы" на подводных крыльях, и стойкий запах рыбы не приживался. Он оглядел себя спереди: белая безрукавка отглажена женой безукоризненно, стрелки на брюках как стрелки, туфли слегка побледнели, но это уже здесь, по дороге к пристани, пыль прилипла. Чего Брюханов к нему прицепился?

- Кузьма Петрович, - начал снова Салазкин, подлизываясь. - Ну, хорошо... Ну, а ради города вы можете? Круглая дата. Да какая! Можно сказать, исторического масштаба. Приедут известные люди, всякие писатели, одну певичку пригласили даже из Москвы... А на главном здании города ни одного плаката, ни транспаранта, чтобы хотя бы намекал о том, какой день сегодня особенный... Получается, что администрация не у дел. А поганые языки потом в газеты натреплют, что, мол, была в городе обычная большая пьянка... Балаган да и только! - И почти с мольбой Салазкин прошептал: - Кузьма Петрович, да наплюйте-ка вы на Брюханова. Что с того, что он вас уволил, вы же все равно на пенсии. Он и на меня сегодня наорал. На всех орет. Прислали же нам главу! Ну, ради города. Будьте патриотом!

- Ладно, - согласился Кузя, снимая с крючка зеленуху. - Уболтал.

Свою удочку он оставляет на попечение пацанам: один бычок ваш, один мне в ведро; из трех бычков тоже один ваш, а два в мое ведро. Черви мои, можете брать. И чтоб без обмана и без бороды! А место мое держите, приду минуток через сорок.

Напоследок, вынув из кирзовой сумки полулитровую пластиковую бутылку, Кузя сделал из ее три больших глотка и сладко поморщился.

- А к этому никого не допускать, - добавил, пряча бутылку. - И сами чтоб ни-ни... Пошли, что ли?

- Ты что! - испугался Салазкин, чувствуя, что, кроме рыбной вони, его одежда впитывает уже свежий водочный перегар. - В таком виде?

- В самом что ни на есть натуральном виде, - подтвердил ободренный Кузя. - Пошли. У меня времени мало. Для своего города я могу. Еще как могу!

Когда проходили мимо Кузиного дома, то он забежал в калитку и спустя несколько минут вернулся, как будто бы еще пьянее, с черным пленочным пакетом, и пояснил:

- Инструмент. А для города я могу. Я все смогу! Эти праздники, конечно, не для нас, коренных жителей. Мы все в делах, заботах... Это для отдыхающих, для гостей. Ну, а нам, конечно, не по совести ударять мордой в грязь. - И к чему-то похвастался: - Дочка с мужем приехала из Новороссийска, внучку привезли.

Салазкин, едва поспевая за быстрым старичком, со смутным беспокойством в душе гадал: припрется Кузя пьяный, и Брюханов пошлет его ко всем чертям, а вслед и меня выгонит с работы. А причем я? Не я Кузю поил. Мне было приказано доставить его, а в каком он виде - уже не мои заботы...

С крыльца здания администрации чиновники уже разошлись кто куда. На том же месте лежал транспарант рисунком вверх и две непонадобившиеся стремянки. Да появились две огромные колонки, с протянутыми от них кабелями через открытую дверь в фойе, где какие-то люди настраивали электронную аппаратуру. Иногда на всю округу из колонок рычало: "Раз, два, три..." А по площади прохаживались люди, останавливались у торговых прилавков и киосков и, морщась от резких звуков, зажимали ладонями уши.

Кузя знал из утренних разговоров на базаре, когда сбывал знакомой бабе бычки для продажи, что на два часа дня намечены поздравительные выступления главы и знатных гостей с этого крыльца, но сейчас не было еще и двенадцати. А после торжественной части все разбредутся, растекутся плотными человеческими потоками по улицам, скверам и побережью, окутанных густыми дымами раскаленных мангалов и песнями самодеятельных коллективов, - и даже капризная икота или изжога не помешают всем до отвала пить и есть, есть и пить...

- Зови свое начальство, что ли? - сказал Кузя, слегка заплетая языком.

- А-а-а, - замешкался Салазкин. - Разве нельзя без него?

- Никак. Мы будем транспарант поднимать, а он будет... В общем, положено ему тут быть. Сидит муха на воле, а он плуг за собой тянет. Вспахал вол поле, а муха пот со своего лба вытирает, вздыхает: а здорово, жужжит, мы с волом сегодня поработали! Так и Брюханову по должности положено тут быть.

Брюханов вышел в сопровождении Салазкина и, пристально взглянув на лицо Кузи, словно пытаясь его вспомнить, произнес обычным своим сочным голосом:

- Ты, что ли? И что ты будешь делать?

- Транспарант вешать, - хмыкнул Кузя. - Тыща.

- Что "тыща"? - Брюханов глянул искоса на своего заместителя, и Салазкин заморгал в растерянности: мол, ничего не знаю, что это нашло на старика.

- За мою работу мне - тыща, - пояснил Кузя твердо.

- У тебя какой оклад был, когда ты тут работал?

- Пять с половиной.

- В месяц. А тут за час ты хочешь тыщу?

- Час много. За пятнадцать минут. - Для подтверждения своих слов, что он не шутит, Кузя поднял руку с черным свертком к груди. - Инструмент. У меня времени нету. На пристани клев.

- Ну-ну, давай, - Брюханов все еще думал, что его нагло разыгрывают, и его мясистое лицо наливалось краской. - Поглядим.

- Не-а, покажите тыщу.

Брюханов с достоинством полез в задний карман брюк, вынул и показал раздутый кожаный портмоне. Он никак не мог припомнить этого наглого старикашку, которого, как ему говорили, уволил полгода назад, и сейчас ему показалось, что Салазкин привел его сюда, вроде бы и не совсем трезвого, чтобы разыграть некую комедию. Праздник на носу, а тут учиняется форменное безобразие!

Кузя бегло зыркнул на пузатый кошелек, словно прикидывая, а сколько там может быть, утвердительно кивнул и дыхнул перегаром в сторону Салазкина:

- Помогай.

- Ты рехнулся, Кузя? - прошептал Салазкин сквозь зубы. - Просить надо было после работы; да - просить, а не требовать... Хрен ты от него теперь что дождешься.

Инструмент в пакете оказался самый наипростейший. По краям деревянной рамы транспаранта Кузя вбил молотком два дебелых гвоздя и плоскогубцами согнул их в ушки. Вынул два мотка прочной капроновой веревки, и к концам каждого мотка привязал свинцовые гирьки округлой формы, а сами мотки распустил кольцами на крыльце. Подойдя вплотную к стеклянной стене и так, чтобы навес над дверью ему не мешал, старичок раскрутил на веревке гирьку - и запустил ее вверх...

- Как говаривал Гагарин, поехали! - сказал он.

- Ты что творишь!.. - прошептал побледневший Брюханов, жмурясь на слепящее небо и следя за полетом гирьки с веревочным хвостом очень близко от витринного стекла. - Не дай бог, побьешь, да праздник испоганишь. Да что праздник! Ты репутацию мне подмочить хочешь?! Да я тебя!.. Штрафом не отделаешься. Посажу за злостное хулиганство! - Выпучив глаза на Салазкина, глава глухо зарычал, словно выплевывал изо рта свои недоеденные конфетки: - Это ты его привел? Где ты его раскопал? Он же пьяный! Ты у меня дождешься!

Проходившие мимо отдыхающие приостанавливались и недоумевали, отчего это на возвышенном приличном месте города стоят три человека, и один из них, самый толстый, рокочет во все горло, как взбесившийся вулкан. Только настройщики аппаратуры высунули свои физиономии из фойе да посмеивались.

Гирька тем часом упала в палисадник, а влекомая ею веревка перекинулась через железный пруток под окнами второго этажа...

- А-а-а, и всех-то делов, - догадался Брюханов и рассмеялся, так же густо и сочно, как и разговаривал. - Да ты хитрец. О, каков хитрец! Да тут десять минут детской забавы, а он пятнадцать, пятнадцать...

Таким же способом Кузя запустил за второй штырь и веревку второго мотка. Гирька упала в палисадник по другую сторону крыльца. Потом Кузя отрезал гирьки, привязал концы веревок к железным ушкам на транспаранте, сам транспарант, стоя на стремянках, сначала запихнули на навес - и, схватившись за другие концы веревок, потянули, потянули они с Салазкиным эту сверкающую масляными красками громадину выше и выше...

Брюханова обуял прежний дух руководителя.

- Не боись, ребята! - говорил довольный Николай Ильич, расхаживая по краю крыльца. - Все ладненько. А потом привязать, привязать... К чему? Ага, в этом палисаднике кол есть. Предусмотрено. Значит, и на той стороне крыльца кол должен быть. Не боись, тяните, тяните... Штыри загнуты, веревка не слетит.

Покончив с транспарантом, упершимся в штыри и державшимся на растяжках, и собрав инструмент в пакет, Кузя подошел к Брюханову.

Люди, настраивавшие в фойе аппаратуру, вынесли на крыльцо микрофон, и из колонок снова забило по ушам: "Раз, два, три... Проверка, проверка... Раз, раз..."

- Ну, что... - сказал Брюханов. - Ну, сотню свою ты честно заработал.

- Тыща, - напомнил Кузя.

- Ну дает, тут и работы никакой не было. Так, детская забава. Двести, по случаю праздника.

- Тыща, - повторил упрямый Кузя. - Двести стоит - это веревки эти обрезать.

Для убедительности Кузя сунул руку в пакет и вытащил нож.

- Ты меня просто грабишь, разбойник! - захохотал Николай Ильич раскатисто. - Ну, если только ради такого дня...

- Ну да, - согласился Кузя. - Вам почет и уважение, а я рубликами перебьюсь.

Брюханов достал снова свое толстое портмоне и вынул из него зеленую бумажку наугад, не глядя, словно деньги иного достоинства в его кошельке не водились. Салазкин все еще не верил и так ел глазами своего начальника, как если бы ему тоже причиталось из этой суммы.

А Кузя просто взял "тыщу" и, сунув в нагрудный карман на пуговице, с такой же небрежной простотой кивнул:

- Зовите, если что. - И побежал вниз по ступенькам.

- Погоди, - окликнул его Брюханов. - А если я тебя возьму назад, на постоянно? Оклад... ну, шесть!

- Не-е, не пойду.

- Семь!

- Нет.

- Ты еще крепкий старик. Чего ж ты так?

- Бывайте, а то я клев прозеваю.

По пути на пристань Кузя снова заглянул домой, оставил пакет.

А с пристани почти все уже разошлись; заждались старика и ребята, которым доверил он свою бамбуковую удочку. Они поймали ему двадцать пять бычков. Кузя вынул из своей кирзовой сумки бутылку и закидушку. Глотнув из горлышка, бутылку спрятал, а от закидушки отмотал метров двадцать лески и наживил крючки.

- Глядите, - сказал он ребятам наставительно. - Это не клев перестал, и рыбаки разошлись по домам, это бычок от пристани отошел на глубину, а у него дом - целое море. И я пойду за бычком. Видите между водорослями бело-беленькое пятнышко, песчаный пятак?

И вот уже свинцовый грузик, посланный вдаль рукой Кузи, плюхнулся с шелестящим всплеском в то самое место. Леска натянулась, тотчас дрогнула, и спустя минуту Кузя уже бросал равнодушно в ведро белобрюхого кругляка.

- Во всяком деле нужна точность и... достойный навар. Все остальное - бред сивой кобылы...

Тихой ночью, когда на побережье замолкли музыка и песни, с шипением прорезала воздух первая ракета - и лопнула с глухим взрывом, рассыпаясь по небу красочными цветами. Потом другая, еще... И вскоре эти искусственные, гаснущие мгновенно разноцветные огоньки, усеяли все небо и затмили на время вечное мерцание далеких звезд.

Кузя, отметив праздник с женой дома, как и многие местные жители городка, ничего этого не застал и не видел; он уже дремал на кровати под вишней в своем дворе и даже не слышал, как вернулись после фейерверка его дети.

Брюханов тоже не присутствовал на народном гулянии: после официальной части был дан банкет для особо уважаемых гостей. Когда всплески разорвавшихся ракет заиграли радужно на окнах ресторана и донеслись безобидные взрывы, и кто-то под этот шум перевел застольный разговор на охоту, то подвыпивший изрядно Николай Ильич, вовсе раскисший, сболтнул, что знает мужика, который сможет так попасть в цель свинцовой гирькой на шнурке, что переплюнет любого снайпера... И, хлопнув панибратски ладонью по плечу хмельного соседа, он сунул в его ухо свои мокрые губы и зашептал сочно: "Салазкин, ты кого сегодня приводил? Запамятовал я чего-то, как его зовут?.." Но за гудящим столом на них никто не обратил внимания.




© Сергей Ворона, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Словесность