Сон
Фантазия
Хворь
Снегопад отцветающих вишен
Медный пряник Луны
Притяженье магнитных и минных полей
Ветер, дующий в спину ночным насекомым
Иллюзия света
Или что-то ещë
Гонит нас
Непрерывным
Нет, всë ж мы чужие промежду людьми,
Как верно подметил в Египте Иосиф.
Мы, словно микробы, вселяемся в мир,
Холщовые сумки за плечи забросив.
Живëм в полусне в полосатых домах,
Когда ж начинаем томиться от скуки,
Мы ходим по крышам, рискуя сломать
Волшебных антенн истончëнные руки.
В горчичном коктейле песчаных ветров
Нас носит по свету - ни валко, ни шатко.
Мы как стрептококки внедряемся в кровь:
Глядишь - и начнëтся у вас лихорадка!
Когда ж лихорадит, мы, песни поя,
Бросаемся в ночь, где туман фиолетов,
И пристально слушаем гимн бытия
В сварливом урчании ватерклозетов.
Человек - небольшая чëрная буква
в чьей-то книге
Вернее, в чьей-то
ежедневной газете.
Вернее, не буква, а чернильная точка,
Одна из многих, составляющих букву,
Цифру или иероглиф.
О чëм только не задумаешься
Наблюдая рассвет
С плоской шершавой крыши высотного дома
На которой заснул вчера
по ошибке
Кресла у самой воды,
Крикливые птицы,
Официанты в жëлтых жилетах,
Вопросы: "Долго ли вы добирались"
Или: "Долго ли живут говорящие рыбы дельфины?"
И, разумеется,
об
сто
ятельные
ответы на них,
Запах свежеподстриженного газона,
Озона,
Привкус бензина
В воде из-под крана
В туалете,
Куда временами приходится
удаляться,
Ощущение близрасположенной
железной дороги
Которой не видно
И даже не слышно,
Но каким-то неведомым образом
Близость еë
Всë равно ощущается,
Как близость выхода из пещеры
О которой сперва узнаëшь
По свежему дуновению воздуха
После долгих,
Что ещë можно сказать
Когда слов больше нет,
Когда остаëтся один лишь
Сушëный горох
Рассыпанный по полу
Неизвестными
Злоумышленниками,
Когда глаз начинает ловить
Очертанья воздушных масс,
Медленно проходящих над городом,
Когда становится ясно,
Что в чайнике, пустующем третьи сутки,
Успела развиться микроцивилизация,
Уже прошедшая стадию Вавилона,
И неспешно переходящая к эллинизму
(очередное залитие в чайник воды из-под крана
было бы, не иначе, всемирным потопом),
Когда в складках белья
На незастеленной третьи сутки кровати
Обнаруживаются ростки
Неизвестной и трепетной флоры,
И вообще - пора превращаться в жука,
Вот только никто, как ни странно,
Не барабанит в дверь.
Почему
Опускаясь на заднее сиденье такси,
Сообщая адрес -
Двадцать вторая и третья
Или наоборот, двадцать третья и вторая -
Мы на секунду прикусываем губу,
Жалея,
Что место нашего назначения
Не зашифровано более изысканным шифром,
Что, срываясь с места,
Мы не вырвемся из паутины
Из-под Луны,
Из магнитного поля,
Из газетных столбцов,
Почему мы стоим и глядим
На удаляющийся затылок таксиста,
Обмотанный чалмой кочевника-бедуина,
Почему нам так сладко и больно
Смотреть
На летящую прочь паутину,
На обрывок газеты, подхваченный ветром,
Уносимый неизвестно куда,
(Возможно, к Луне)
Хотя именно в нëм, возможно,
Содержалась та самая фраза,
Которую мы так искали
Всë это время
голубая поверхность дороги
(если сильно прищурить глаза, она кажется синей)
островки неопознанной жизни с обеих сторон
между сосен
и малопонятных строений
жëлтый
вытертый бархат полей
пантеоны заправочных станций
пьяный запах бензина и неба
огни
придорожных харчевен
где мы никогда -
- никогда! -
больше не
остановимся справить нужду
и отведать холодного кофе
Лев Толстой имеет дело только с музыкой пространства
В голове его бугристой шелестят крылами птицы.
Самуил заходит в двери, говорит кому-то "Здравствуй",
Покупает в магазине молоко и чечевицу.
Лев Толстой сидит в потëмках, в бороду воткнув булавку,
Выбегает на секунду отхлебнуть воды из крана.
Самуил снимает обувь, сев на крашеную лавку.
За окном не видно света, потому что слишком рано.
Лев Толстой в своëм сознаньи умещает гром оркестров,
Тишины безлюдный остров и седые горы грома.
Самуил кладëт покупки на продавленное кресло
Наливая в чашку чая из бутыли каплю рома.
Лев Толстой имеет место, но его имеет время.
Он имеет отношенье к небесам в ночи беззвëздной.
Самуил считает мелочь, трëт лысеющее темя...
За окном не видно света, потому что слишком поздно.
Он ожидал нас в синем седане
У зала прибытия аэропорта.
Куда вам, юноши, - молвил с улыбкой,
Ласково скаля вставные зубы.
Мы сказали, что едем в Манхэттен.
Цена показалась мне подходящей.
Откуда летите, - спросил он дорогой.
Я ответил: из Сан-Франциско.
На старике была серая кепка
Белëсая сыпь покрывала пальцы.
В пути он спросил, откуда мы родом.
Я кратко назвал свой город в России.
Старик промолвил: это не близко
Никто из нас ничего не ответил.
Мой товарищ устал с дороги,
Сам я мучился резью в желудке.
Когда вдали замаячили башни,
Старик промолвил: уже полвека
Я встречаю аэропланы,
А сам ни разу не выбирался
Дальше Нью-Джерси. Я что-то ответил
Не помню что. По краям дороги
Тянулись брошенные пакгаузы.
Блестели промышленные водоëмы.
Кричали птицы. Какое-то время
Мы ехали молча, пока мой товарищ
Не затянул бурятскую песню.
Он ни слова не знал по-английски.
Стоя у края платформы, не подходите близко
В разговоре с полицией не поднимайте брови
Хвоя пахнет по-разному в Париже и в Сан-Франциско
Только асфальт повсеместно подобен спëкшейся крови.
Хуже всего путешествовать в междугороднем автобусе
Лучше всего поездами, терпимо - на самолëте
Годам к тридцати полезно зацепиться на глобусе
Но, покупая недвижимость, помните, что умрëте.
Всегда при себе имейте любимую строчку, которую
Можно без затруднения переверстать в эпитафию.
Живите, стараясь не вляпаться в какую-нибудь историю,
Но пуще того стремитесь не вляпаться в географию.