Щекочет вьюга пятки фонарям,
из кухни свист доносится негромкий.
Забравшись в чайный домик января,
мы слушаем дыхание позёмки.
Затихла новогодняя пальба,
безмолвно, словно в поле перед боем.
А темень заоконная ряба
и смотрит неотрывно в нас с тобою.
Давай заварим крепкий чёрный чай,
растрёпанную книгу дочитаем.
Под потолком, как будто невзначай,
закружится надежд вчерашних стая
на то, что канонада января
окажется последней канонадой,
на то, что жили мы с тобой не зря.
А больше нам, наверно, и не надо.
Ночь раскололась на льдинки,
крошевом белым легла
на голубую косынку
спящего мирно села.
Сунув угретые лапы
в валенки (чай, не весна)
вышел котейка лохматый
из дому, жмурясь со сна.
Стёжку протропив к колодцу,
на журавель наперев,
вынул озябшее солнце,
спавшее в мятом ведре.
Выкатив вон за калитку
да погоняв с полчаса,
дёрнул за рыжую нитку
и запустил в небеса...
Спит весна с соломинкой во рту,
сны вдыхает, выдыхает грёзы.
Грезит мартом яблоня в саду,
раненая солнцем и морозом.
Грезит синевой озябший март,
нежной веткой сакуры далекой.
И давно утраченный азарт,
просыпаясь, бьет по нервам током.
Я о чем? Да, в общем, ни о чем.
Просто настроение такое.
И моей ладони горячо
под твоей обветренной щекою.
Пахнет теплым завтрашним дождем
нынешняя мартовская вьюга.
Спит весна. Пусть спит. Мы подождем.
как когда-то ждали мы друг друга.
Дымом палевым и горьким
пахнет поздняя весна,
вновь на Ландышевой горке
слышен скрип веретена.
Крутит Макошь веретёнце,
жизнь разматывает вспять,
тает медленно на солнце
крепкой памяти печать.
Паучок-золотошвейка
тянет скань, готовит впрок.
Ожил старый муравейник,
ростом с маленький стожок.
Видно, с осени в иголки
прядка сена вплетена.
Телом розовым и долгим
к небу тянется сосна.
/любы, любы, любы, любы
ей пока ещё цветы,
ходят где-то лесорубы,
как ходил когда-то ты.../
Ей пока иголку в сене
не приходится искать.
День погожий и весенний.
Вёдро. Божья благодать.
Гроза ворчала глухо и невнятно,
лениво огрызаясь вдалеке.
Уже играли солнечные пятна
с пушком на запрокинутой руке,
ныряли в тень улыбчивую ямок,
темнел беседки мокрый переплёт.
Мы строили с тобой воздушный замок
и думали отправиться в полёт.
Вытягивались сказочные башни,
стремясь нетерпеливо в небеса;
казавшаяся мирной и нестрашной,
кружила в отдалении гроза.
Намокшие побеги расправляя,
курился паром посвежевший сад...
Была гроза, "гроза в начале мая",
Бог знает, сколько лет тому назад.
Застегни этот день на кнопочку,
в дальний угол комода спрячь
шум прибоя безостановочный,
надувной полосатый мяч,
шашлыков ароматы едкие,
сладких персиков липкий сок,
плед в зелёную с чёрным клетку и
сосен тени наискосок.
Приоткроешь промозглым вечером,
впустишь лето в сырую тишь
и песчинок шершавых печево
под лопатками ощутишь...
Загорелому лету - осанна!
Под присмотром морщинистых ив
на груди земляничной поляны
дремлет полдень - горячий, румяный,
голубиные веки прикрыв.
Запах ягод и свежего сена
глушит запах цветов полевых,
и вплетает в небес гобелены
золотые лучи вдохновенно
ткач-июль на уток синевы.
Так лениво, так томно и странно,
разметавшись на тёплой траве,
ощущать отпускную нирвану.
Крикну лету - осанна, осанна!
И услышу лишь эхо в ответ...
Бросив на землю охапку
сена, вплетенного в сны,
мы ночевали под шапкой
кряжистой лужской сосны.
Пахнущий августом воздух
влажные гладил виски.
Падали спелые звезды
в белый туман у реки.
Ветры гуляли на воле,
месяц отсчитывал срок.
Снилось мне чистое поле
и перекресток дорог.
Город с его корпусами,
пленом отдельных квартир,
мальчик с твоими глазами,
мне заменившими мир.
Снилось, как снова и снова
снится той, завтрашней, мне
сон наш под шапкой сосновой
с августом наедине.
Лето рыжим мёдом протекло
в щель заката медленно и сонно.
Где-то тепловоз везёт тепло
в мягких, убаюканных вагонах.
Тает, отдрожав, колёсный стук.
Марлевой туманной паутиной
вечер, терпеливый, как паук,
кутает остывшие низины.
То ли ёж шуршит сухой травой,
то ли, угнездившийся в соломе,
хнычет сиротливо домовой,
брошенный в закрытом дачном доме.
Разве эта осень стоит слёз?
Будет утро, снова будет лето.
Нам тепло везущий тепловоз
весело бежит по рельсам где-то...
От воплей горестного клина,
который плачет, но не ропщет,
до красных родинок рябины
на обнажённом теле рощи;
от трав сухих лесных проплешин,
от разогретых мшистых кочек
до георгины, почерневшей
к исходу первой стылой ночи,
давай запомним эту осень,
её веснушки и косицы.
Я не пророчествую вовсе.
Но вдруг она не повторится...
Пахнет пыльным острогом
вечеров западня.
Тёплым пальцем потрогай
срез холодного дня.
Там, за гладью оконной,
из-под облачных век
на перила балкона
первый катится снег,
собирается в лужи
на клеёнке седой.
Между завтрашней стужей
и вчерашней бедой,
между сумраком ранним
и безмолвием крыш
ты на пару с геранью
на границе стоишь.
Хлебнув немножечко тепла
и подзаборной талой влаги,
лоза отчаянно цвела
от злых морозов в полушаге.
И белых кисточек пунктир
светился над холодной пашней,
пытаясь день позавчерашний
вписать в железный зимний мир.
А утром выпал свежий снег,
не видно белого на белом.
Остался звон оледенелый,
и дом, похожий на ковчег.
Стакан в гостиной на окне.
в стакане - ветки краснотала.
Те, что зима недосчитала,
не прибрала под утро, не...