ПОРЯДОК СЛОВ
БОГ
Когда Бог обзавелся ржаной
бородой, огородом, женой
и в деревне осел,
когда Бог обрусел,
я ходил к нему запросто в гости, и мы
коротали за чаем досуги зимы.
За натопленной печкой трещали сверчки.
По задворкам мело. Хмурясь через очки,
он сердился, с трудом нить вдевая в иглу,
и крестился на черные доски в углу.
_^_
ВЕНЧАНИЕ
Полумрак. Кадила жгут опий.
Свечи сгущают краски
икон, от обилия снятых копий
утративших свои страсти,
и из-за своих сверкающих риз,
будто одевшие латы,
сочувственно смотрят вниз
мулаты.
Жара. Раскраснелись святые, ведь
червонное золото очень похоже
на красную медь,
и Апостолы блестят меднокоже,
дурея понемногу
из-за духоты
и обращаясь к Богу
на Ты.
А сделанные из того же металла
православные колокола,
ошалев и вывалив жало,
с колоколен поют: ал-ла, ал-ла, ал-ла!
Для маленькой церкви людей многовато,
и пространство шумит глухо,
как набитое ватой
ухо.
А вот и они. Надменно идут меж холопьев,
потеряв стыд и не боясь огласки,
и маленький седенький попик
отводит лживые глазки.
На паперти ругань - юродивые и дуры,
калеки, завязанные узлом -
но две шахматные фигуры
идут напролом
в эту знойную муть,
где ни худой, ни дебелой
не пробиться, чтобы взглянуть
на черного - с белой!
Кто-то прячет платок за обшлаг
золоченого рукава,
и свидетели с легкой усмешкой
продвигаются ближе, едва
дева делает шаг
обреченной пешкой
е-два.
Но набившийся в церковь народ
любит королеву за ее снежность,
и лобзанье у царских ворот
напоминает им нежность,
если рядом с рабом стоит раба,
чей молебен уже не мольба,
а хвалебен. И как ни груба
обстоятельность будущей жизни вдвоем,
они молча уходят в дневной проем,
в его знойного марева жидкий гул,
но недвижность Архангелов, как похожесть
двух стиснутых скул,
и дева напрасно из лягушечьей кожи
лезет, взглядом
заставляя рифмовать
что-то еще рядом
со словом мать.
_^_
ВЕТЕР
1
Это свойственно всем климатическим поясам:
как бы ни были пейзажи льстивы,
человек всегда сам
в центре собственной перспективы,
возвышая, что к нему ближе,
а то, что дальше, делая ниже,
искажая одним своим взглядом
и то, что вдали, и то, что рядом.
И сколько ни кайся, даже в молельне
миры не становятся параллельней.
Такова наша мнительность.
Но есть и другая
действительность,
упругая и тугая.
2
Не в силах взлететь, ветер рваным крылом
бьет по фасаду
и, срывая на людях досаду,
за каждым углом
устраивает засаду,
дует прямо и наискосок,
неистово рвет карнизы, -
ветер в городе низок,
но порыв его был высок,
когда, неистов, он,
взлетев вдоль стен,
гонял ворон
с крестов
антенн,
если не сокрушая мир,
то искажая прямой эфир,
сводя непостоянством с ума,
и только время не допускает разрыва
пространства, континуума,
но деревья, заботы, столбы, дома
стоят криво.
Ветер лезет из всех своих пор,
чтобы дать человеку отпор,
а то ходит и ходит кругами,
как сор
под ногами.
В небе хмурого дня
тучи стынут как дым без огня.
Ветер сникает скрытой угрозой
и вновь расцветает бесцветной розой,
прет подобно локомотиву,
но даже стихая, продолжает сквозить,
чтоб хоть немножечко исказить
нам перспективу.
_^_
ДОЖДЬ
Дождь стучится в окно. Пребываю в алчбе.
Обитатели прячут в зонты горизонты
и спешат по домам. В беспросветной волчбе
друг на друга ползут атмосферные фронты.
Неуютно на свете. Разбуженный гром
в поднебесье грохочет помятым ведром.
Мякоть слякоти тошно лакать колесу.
Ставя в лужи с опаской промокшие ноги,
люди бродят по водам, как новые боги,
но не в силах себя удержать на весу.
Поднебесье грохочет. В ушах только звон.
Дыры жадными ртами хватают озон.
Неуютно на свете. В такую погоду
не мешают бежать по листам молоку.
Только дождь умножает любую строку.
Капли бьют о стекло. Ветер дует на воду.
_^_
ЗАКАТ
Дом - багров. Ало-синяя хата заката.
А внутри - желтый свет, словно топится печь,
пышет в тысячу домен, не свеч.
Дом огромен. Раздувая покато
бока, стадом красных коров, облака,
ищут кров, нагуляв молока.
Дожидаясь ночи, я лежу на печи, а пока
луч последний, что, теплый и блеклый,
как будто вареная свекла, лег на
стекла, взглядом праздным ловлю
с запоздалым его айлавью.
Но готова созвездий узда,
и луна, запряженная в млечную конку,
глазом лупая, глупая, солнцу вдогонку,
на булыжнике туч колыхаясь размеренно,
плывет по небу мерином. Но такая езда
не по мне, и останусь я в тереме,
где звезда освещает иконку.
Я лежу на печи. За окном - темный лес.
Глянул в ночь - будто в нечто запретное влез.
И тихонько за тем я слежу,
что понятно ежу.
_^_
ЗИМА
Гальванические сны.
Опускаю ноги в прорубь.
Не проснуться. Белый голубь
сыпет перья тишины.
Мира оторопь и торопь
под водой едва слышны.
Мир сползает тихо к лету.
Снится звук мотоциклету.
Все пути занесены?
Говори кому другому.
Головой кидаюсь в омут.
Опускаю ноги в сны.
_^_
МОЛЧАНИЕ И СЛОВО
Тишина. А потом скрипнул стул.
Будто кто-то долго писал,
потянулся, вздохнул
и встал.
И в доме пустом
прозвучало
то, что потом
он назвал начало.
Без привычки
речь рвалась обрывками фраз,
и рифмы для глаз
ломались, как спички,
слетая с его онемевших губ.
Его голос был глух
и груб,
но не слух.
И чем ближе финальные строфы,
тем сильнее он ощущал
приближение катастрофы.
И он замолчал,
не дойдя до конца,
снова
отказавшись от прав творца
на последнее слово.
Он всего лишь искал слова
и, не презирая звучанья,
помнил: сперва
было молчанье.
_^_
МОРОЗ
1
Прозрачный воздух холоден и сух,
как Божий дух,
вернее - взгляд,
которым Он окинул ряд
январских дней.
Должно быть, так ему видней.
Мороз
все рос.
Взгляд избегал прямых угроз,
но становился тверже,
вмерзший
в купорос.
2
Бом. Бом. Бом. Бом...
Словно кто-то бьется о колокол лбом.
Небеса - голубы.
Дым восходит столбом
из трубы.
Не встречая преграды,
взгляд дырявит озон,
и из этого мерзлого ада
вниз падал
лишь звон.
Этот взгляд не таит укора,
но едва ль извинит.
И зенит
над венцом собора
чуть звенит.
Этот взгляд вовсе не лют.
В нем не гнев и не боль,
а всего лишь - ноль,
абсолют.
Мир стал
словно кристалл.
Мороз нарастал.
В воздухе проступает иней
высоковольтных линий.
3
Небо ангелам служит полом.
Мы живем в чем-то полом.
Мир столь хрупок,
что опасен любой поступок.
Скажешь слово - и половина
сойдет как лавина.
Так что лучше молчи.
В этом взгляде есть что-то волчье.
Так смотрят, молча
обнажая мечи.
Взгляд спокоен и сверхчеловечен.
Даже если фраза крылата,
не растрачивай дар
речи
на пар,
оседающий, как серебро
на висках у прелата.
Тишина куполов истончилась, как злато.
И ангелы в белых латах
рубятся за добро.
С неба падают смутные звуки,
словно редкие хлопья,
когда они в муке
ломают копья
и руки,
нападая, пускаются в лет,
и, падая, бьются о лед.
4
Мир - пуст.
Неоглядную даль
наполняет лишь хруст,
словно мерзлая сталь
рубит хрусталь.
Мороз не слабел.
Взгляд стал бел
и лишь в вышине голубел,
непорочен,
недоступен чувству вины.
Этот мир слишком непрочен,
чтоб избежать войны.
Взгляд скорбит.
На пощаду надеяться глупо.
Будь то пол или купол,
но он разбит,
из всех перекрестий его орбит,
из всех его трещин
снаружи
зловеще
сквозит
стужей.
И весь этот миропорядок
в смерзшейся пустоте
держит лишь сила взгляда,
застывшего в высоте.
_^_
ПАРК
Не жалея о понесенном уроне,
осень вошла в старый парк,
и встречает ее в каждой кроне
карк вороний.
Я стою, завороженный,
и вороны встревожены.
Эта погода меня доконала.
Под ногой, словно глюки,
гремят чугунные люки
водоканала.
Ветви деревьев уродливо кривы.
Ветра мятущиеся порывы
совершенно бездарны,
своды пусты
и кустарны
кусты.
Мир состоит из одних помарок
парка в тысячу арок.
Стонет и мечется каждое дерево
и, заглушая вороньи хрипы,
носят в ушах стерео
типы.
_^_
ПАСХА
Теплой ночью, в потемках, прожилками сна
Арлекин, поведя нарисованной бровью,
ощущает, как тихо налилась весна
во дворе, с подоконником крашеным вровень.
Но языческой крови луна не страшна.
Черный шепот деревьев летит к небосводу.
Грустный клоун, не в силах терпеть эту пытку,
в полудреме мучительно тянет за нитку.
Нитка рвется. Рука обретает свободу.
И звезда глядит в воду.
_^_
ПОЭТ
Похожий на помесь хирурга и мясника,
чья, словно в судороге, рука еле
видимым жестом рассекает пером нутро,
с вырванным сердцем в портфеле
спускается каждое утро в метро
жрец, принесший жертву здоровью,
но пишущий кровью...
Кабинет. Часы на стене
хриплой бемолью
отбивают час и, не
завершив аккорда,
хрипят. Битая молью
оленья морда
таращит стеклянный глаз
в пустоту, различая по эту
сторону то же, что и по ту -
нафталин и опилки под кожей -
так поэту, очнувшемуся в поту,
приходят на ум окончания фраз,
но не их начала,
и каждая что-нибудь означала...
Он молчит, думая о себе, поминая ли Бога,
мысль о котором похожа на пистолет,
запертый в ящик стола. Он строго
упорядочил чувства, на старости лет
оценив искусство дога
встречать гостей у порога.
Часы, фотографии, маски
африканских божков, потерявшие краски
портреты, рога и другие трофеи
его супружеской жизни с феей
покоятся на стене. Маятник, кистенем
бьющий слепые минуты,
служит истине
лучше, чем кто-либо, гнутой
стрелкой царапая циферблат.
Легкий дымок поднимается над
кофе. На ковре, растянувшись в длину,
дог пускает слюну.
Сам себя посадив под домашний арест,
он молчит, опустив лицо
в оспинах с голубиное яйцо.
Огромен, он почти ничего не ест,
но порода вельможи
все равно лезет вон из кожи.
Лицо его больше похоже на слепок,
но взгляд слишком цепок
для мертвеца,
и в нем слишком много свинца.
Эту маску
уже не вогнать в краску.
Выросший из юношеских стихов
и уже не влезающий в зрелую прозу,
он молчит, приняв усталую позу
полубога, бессмертного, чьих грехов
слишком много для рая и мало для ада.
Странно, что хоть что-то идет как надо.
Ходики на стене. Должно быть, это и есть
чистилище. Месть
великого равнодушия -
молчать, вечный маятник слушая.
Кого? Кого ты теперь прославишь,
палец едва помещая в клавиш?
Скоро, повесив лицо на гвоздь,
уронив на ковер каплю
носа, подхватив жену-цаплю,
часы, пыльную горсть
фотографий, рога и дога,
он, растворяя свой мощный профиль
в чашке черного кофе,
взлетит тучей, издалека
похожей на бога
и мясника.
_^_
ПРОЩАНИЕ
По темным улицам, над сточными ручьями
она летит навстречу одному
мерзавцу с грустными очами.
Ему, который пьет, сутулится,
днем спит и лампу жжет ночами,
который каждый вечер ждет
совсем не ту, которая идет
к нему, ее,
должно быть,
не понять.
Он погружен в свое, где йот
и ять стремятся ижицу объять
в старинной книжице.
Она все ближе,
движется.
Письмо
завязано тесьмой
в горсти.
Попробуй,
опусти,
перекрестясь утробой.
Прости
его! Не спрашивай, когда же вновь?
Оставь на память снимок моментальный
и уходи в свою любовь,
в свой сон ментальный,
порождающий чудовищ
в твоем мозгу, что походящ на овощ
в глазах его, мутнеющих, как хрящ,
при мысли о тебе.
Уйди, не получив ответ,
и после много лет
угадывай его в случайном
прохожем, с ним схожем со спины,
иль взглядом, брошенным через плечо,
иль чем-нибудь еще,
иным,
и вдруг в какой-нибудь забытой Богом чайной
узнай его в оставшемся последним
печальном алкоголике
за столиком соседним.
_^_
СУМЕРКИ
Сижу в комнате в темноте.
Чайник звякает на плите.
От окна тянет стужей.
Окна - словно в омуте
полынья, и я
в эту мерзлую лужу
рыбьим глазом
гляжу наружу.
Пахнет газом.
Батарея чуть греет.
Должно быть, и ей
не хватает ребра.
Над столом кобра бра
нависает недобро.
Вечер гасит огарки
в потолках накоптившие арки.
Слово за
слово проза
растет, как лоза,
оплетая мой разум,
но рифма, еще как угроза,
раз за разом ее обрезая,
горит, как на срезе - слеза.
По извилинам ходит фреза.
Тишина - как повисшая фраза.
Вечер. Сумерки. Копоть
в потолках продолжает копать.
И, во мрак погруженный по локоть,
я пытаюсь писать,
тру лицо, перемазанный сажей
сумерек.
Все как умерли.
Даже,
тень на меня бросая,
рамы сажень -
и та косая.
Тьма, как смятое одеяло,
стены в комнате
комкала вяло
и предметы коверкала.
Пробирает до дрожи.
Даже зеркало
корчит рожи.
Дожил.
Боже!
_^_
СОЛЬ ЖИЗНИ
Изморозь на земле - точно белая плесень.
Лес стоит без листвы, мир - без песен,
Вот оно - горе:
континентальность.
Дальность
моря.
Мыслям, снам и просторам здесь тесно.
А самое главное - все так пресно.
Но когда жизнь сходит на ноль,
мир подмерзает, словно болото,
и на глазах выступает соль.
Не боль,
а нота.
Эти звуки слегка резки.
Ветка голая, точно смычок
колет зрачок,
что выела моль
тоски.
Осыпается иней как канифоль.
Ветер, жесткий, как конский волос,
рыдает в голос.
И мелодия, что, казалось, смолкла,
достигнув слуха,
входит легко, как иголка
в верблюжье ухо.
_^_
ХОЛОД
Мой карий глаз, проколотый иглой
мороза, наливался мглой,
проколотый шипами белой розы,
расцветшей на поверхности стекла.
Спасибо ей, возникшей из тепла -
за слезы!
Ударил мерзлый колокол, и скол
его удара впился в пол,
прошелестел поземкою по крышам
и замер в тишине, что дышит
холодом.
Но слышите! Минута истекла -
и в воздухе, что тяжелей стекла
все ближе... ближе... раздаются
колокола... колокола...
И бьются зеркала,
как блюдца,
и с неба сыпятся осколки,
и глаз царапают иголки
колючих неподвижных звезд,
и каждый в сотню верст
их лучик.
Колокола в иных мирах
все бьют и бьют без передышки,
так отгони нелепый страх,
и в сердце чувствуя ледышку,
не медли, отвори скорей
дыханью Снежной Королевы.
Она томится у дверей
и отвечает взглядом девы.
_^_
|
