Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ  КОМЕДИЯ

Комедия,  да  и  только!
В  2-х  действиях


Действующие лица:

Вера Данилова, 34.
Надя -
её дочь, 16.
Варвара Петровна -
мать Веры, 73.
Храмкин Борис Иванович -
предприниматель, сосед Даниловых по задней меже участка, 55.
Танюха -
его жена, 50.
Светка -
дочь Храмкиных, 16.
Илья Бархатов
- журналист, 42.
Вечкасов Иван Ильич -
садовник, дворник и сторож у Храмкина, 62.
Меркушенькин (Никифрыч) -
сосед Даниловых в улицу, 67.
Уханкин -
управляющий цехом у Храмкина, 33.
Пиксайкин -
капитан милиции, 42.


Действие 1.

1.

12 августа 1998 года. - Забугровка - район частного сектора старинного городка С. Пензенской области, улица "Правды", дом №44 - довольно ветхая пятистенка Даниловых с крытой терраской, выходящей на приусадебной участок, обсаженной яблонями. - Вечер, но ещё светло, жара не спала. Вера в шортиках, без майки, на голове детская панама, возится в огородной грядке.

Пройдя задворками, подходит соседская Светка.

Светка. Здрасьте, тёть Вер!

Вера. Здравствуй, Света.

Светка. Викторию высаживаете?

Вера. Угу.

Светка. Я смотрю, жук-то у вас всю картошку поел. Чем морили-то?

Вера. Мочевиной.

Светка. Да вы что, тёть Вер! Мочевина для этих колорадов гадских, как соус пикантный для гарнира. Они ведь даже "Дихлофос" выдерживают некоторые, представляете?!

Вера. Знаю, Свет, знаю. Только не хочется что-то ядовитой картошкой-то питаться.

Светка. Папка говорит - пустяки, ничего страшного. Хорошая баня любой яд из организма выпарит.

Голос Варвары Петровны (донёсшийся из открытого окна). Надюнька! Включи мне "Санту-Барбару"!

Голос Нади (из другого окна). Щас, ба-аб!

Голос Варвары Петровны. Включи-и, а то шапку вязать не буду!

Голос Нади. Ну, баб, рано ещё! Ещё десять минут!

Светка. А какую шапку она ей вяжет?

Вера. Зимнюю, пуховую... к новой шубе.

Светка. Чё, купили?!

Вера. Сегодня.

Светка. Норковую?!

Вера. Ну прям, норковую. Мне - из нутрии, а Надюшке - песцовую.

Светка. Песцовую - это укороченную такую, расклешённую? (Показывает на себе длину и форму шубы.)

Вера. Да. Укороченную и расклешённую.

Светка. "Свингер"?!

Вера. "Свингер", "свингер".

Светка. Ух, ты! Тёть Вер, я побегу взгляну! (Убегает, прыгая через чахлые картофельные кустики.)

Вера продолжила работу и не заметила, как подошёл отец Светки, Храмкин Борис Иванович, рослый грузноватый мужчина с низким и грубым голосом. Подошёл он напористо с мрачным видом, но, увидев соседку в пляжном одеянии, сразу обмяк.

Храмкин (немного понаблюдав с любопытством и некоторым умилением за копошащейся Верой). Здорово, соседка!

Вера (вздрогнув, обернулась). Напугал ведь, Борис Иваныч!.. Здравствуй.

Храмкин. Извини, не хотел. (Вера промолчала.) Викторию сажаешь?

Вера. Викторию, викторию.

Храмкин. Я гляжу, жук-то у тебя всю картошку сожрал. Чем морила-то?

Вера. Зря по ботве судишь, картошка уродилась неплохая, хоть и ядов никаких не применяла.

Храмкин. А что так?

Вера. Не хочу питаться ядовитыми продуктами.

Храмкин. Скажешь тоже, "ядовитыми". Хорошая баня любой "Дихлофос" в два счёта из организма выпарит. (Чмокнул губами.) Вот так вот, соседушка боязливая.

Вера (сдержанно рассмеялась, поднялась с корточек). К твоему сведению, буржуины западные не лопают продукты, обработанные пестицидами или подкормленные химией. Даже клонированные! Что скажешь на это, а, сосед?

Храмкин (оглядев Веру с головы до ног, задумчиво). Вроде и тонкая ты, а не худая...

Вера (смутившись, но не показывая виду). Вроде и прямой ты человек, Борис Иваныч, а увильнул от ответа. За комплиментик спрятался.

Храмкин. Не фантазируй, соседка, не прятался я ни за какой комплиментик. Просто отвлёкся чуток, глядючи на тебя - в трусишках и в "чересседельнике".

Вера (смутившись ещё больше, с тревогой оглядела свои шортики). Почему же в трусишках-то? Шорты как шорты...

Храмкин. Понятно, что не юбка.

Вера (начиная сердиться). Ну, а ещё что тебе понятно, соседушко премудрый?!

Храмкин (хитровато улыбаясь). Ещё что? Ну-у... например, почему буржуи зарубежные так изгаляются в питании и так маниакально пекутся о своём здоровье.

Вера. И почему же?

Храмкин (с ядовитой иронией). Жизнь у них за бугром шибко ладненькая, покойненькая, благополучненькая. И вот чтобы продлить эту сладкую житуху хоть на годок, они готовы лопать проращенные отруби, морить себя голодом, бегать ни свет ни заря или часами высиживать, завязавшись узлом, в позах йоги. Да ещё сутяжничать, сутяжничать с компаниями годами (!) за экологически чистые жратву, шмотки и домашнюю утварь. Вот так во-от, соседка. (Причмокнул по обыкновению.)

Вера. Извини, сосед, но эта жизнь не свалилась к ним с неба, они сами её сладили своими руками, своим горбиком, не щадя себя и вкалывая за милую душу. Естественно, что теперь им хочется подольше попользоваться плодами своего труда. И твоя уничижительная ирония по этому поводу, Борис Иваныч, - сплошное злопыхательство... завидующего человека.

Храмкин (нахмурясь). Завидующего?

Вера. Конечно. Невооружённым глазом видно, что ты завидуешь тамошним буржуинам, хотя это и довольно странно. Ведь всё, что имеет нынче, скажем, средний американец: свой бизнес, хорошие доходы, хороший дом, машины, - есть теперь и у тебя. Живи, как говорится, и радуйся. Ан нет! Вечно хмурый, недовольный, вечно брюзжишь, язвишь и злишься. Странно это. Ей-богу, странно.

Храмкин. Бабке вашей пенсию принесли?

Вера (недоумённо). За-а... май приносили.

Храмкин. А тебе зарплату за какой месяц выдали?

Вера. Аванс дали... за апрель, кажется.

Храмкин. Пенсию - за май, аванс - за апрель, а на дворе 12 августа, между прочим. Разве это - не странно?

Вера. Я бы сказала, что "это" - бесстыдство и подлость.

Храмкин. А если государство с богатейшими природными кладóвыми и с самыми образованнейшими работягами в мире производит продукта, или, лучше сказать, товара, всё меньше и меньше, а бумажек "зелёненьких", один чёрт знает, чем обеспеченных, занимает по всему свету всё больше и больше, это как - "странно" или "бесстыдство и подлость"?

Вера. Ты к чему мне тут политэкономию-то развёл? Я ведь конкретно спрашивала тебя, Храмкина Бориса Ивановича, можно сказать, "нового русского"...

Храмкин (перебивая). Я мордвин наполовину.

Вера. Хорошо. Тебя, хоть и наполовину мордвина, но всё же преуспевающего бизнесмена...

Храмкин (опять перебивает). Мой бизнес уже на ладан дышит! Уже никаких сил и средств не хватает, чтобы отбиваться от сонмища чиновных тараканов. Впору хоть морить начинать!

Вера. Судя по трёхэтажному пристройчику с бельведерцем, который ты лепишь к особнячку, бизнесу твоему пока ещё далеко-о до удушья.

Храмкин. Вот именно, пока. В этой проклятой богом стране, в которой уже половина населения - самые настоящие мутанты, полукопытные-полулюди, которые подобно ослам, козлам и баранам стремятся сжевать всё, что простирается перед глазами, одновременно засирая и затаптывая всё, что не удалось зажевать...

Вера. Эк тебя понесло-о!

Храмкин. Погодь, дай договорю!

Вера. Гожу, гожу.

Храмкин. Так вот... в этой проклятой и богом и людьми стране, которой управляют такие же... как их (закатил глаза, вспоминая слово)... кентавры (!) в любой момент можно ожидать любую "катаклизму" в зад, начиная с обвала в финансах и экономике и кончая путчами, революциями и даже гражданской войной. (Причмокнул губами.) Вот так вот!

Вера. Стало быть, на Бориску-то, на капитализма строителя, ты уже не надеешься?

Храмкин. Милая моя женщина, только последний дурень может надеяться, что старый вечно пьяный шоферюга сможет управлять нашим огромным "Икарусом" на горном серпантине. Это я фигурально выражаюсь, конечно.

Вера. Я поняла, поняла.

Храмкин. Вот я и говорю, нереально, неосуществимо, безнадёжно! Кроме лихости нужны ведь ещё светлая голова и крепкие руки, а от тёзки-то маво уже один угар остался и больше ни хрена. Если он ещё пару лет порулит, крантец автобусу нашему! Все в пропасти будем.

Вера. Да ты, никак, выпивши, Борис Иваныч?

Храмкин (понуро опустил голову, вздохнул). Маленько принял, точно.

Вера. С расстройства, что ли?

Храмкин (кивнул, потупя взор). Цех сегодня закрыл. Всех рабочих в отпуск отправил к ядрёной фене. Пока на две недели, а что потом будет, не знаю. Без заказа дальше просто боюсь работать. Прогорю. Нутро предсказывает, какая-то чертовщина мерзкая должна в стране произойти. Возможно, осенью уже (рубит кулачищем воздух) так ж-жахнет!..

Вера. Да чего, чего должно ж-жахнуть-то?!

Храмкин. Знать бы чего, соломки б подстелил и тебе б посоветовал, как уложить мягче.

Вера (отмахиваясь от него). Перестань мне забивать голову своими апокалиптическими прогнозами, Нострадамус... "нутряной". (Храмкин осклабился.) Мне соломку стелить за ненадобностью. Не в облаках летаю - по земле ползаю, по огородишку вот по этому. Так что, если там чего-нибудь и "ж-жахнет", всё едино: картошка, моркошка, яблоки да куры. А вот вашему брату, буржуину доморощенному, коли мерещится чертовщина... мерзкая, я бы посоветовала креститься почаще. И поистовее.

Храмкин. Эх, бабы, бабы. Вроде и умненькие, и смекалистые, и высшие образования имеете некоторые, а жизнь постичь дальше гнезда своего куриного - не можете. Видать, не дано вам.

Вера. Может, объяснишь тогда, чего ты там постиг, чего нам не дано, у?!

Храмкин. Это можно. Только в стоячка объяснять как-то несподручно. Да и спина у меня с утрянки поднывает. Может, сядем?

Вера (немного подумав). Ладно, сядем. И с моей поясницей (выгнулась, потёрла спину) калякать тоже не с руки... "в стоячка".

Храмкин снова осклабился, а Вера повернулась и направилась к небольшой скамеечке возле терраски. Храмкин, не трогаясь с места, оглядывает её сзади.

Вера (не слыша за спиной его шагов, обернулась). Тебя чё, Борис Иваныч, прострелило уже?

Храмкин (невозмутимо). Не-ет.

Вера. Так ты идёшь или так и будешь стоять как столб?

Храмкин (задумчиво). Вроде и узенькая ты, а вся округлистая.

Вера. О, господи, и ты туда же! (Посторонилась, чтобы пропустить его.) Иди вперёд, а то я чувствую, ты сегодня до скамейки не доберёшься.

Храмкин. Я нешто не мужик? Только после вас, соседушка. (Театральным жестом приглашает Веру идти первой.)

Вера (с неожиданной горечью). А я разве - баба, сосед?

Быстро пошла и села. Храмкин почесал затылок, подошел, примостился рядом. Молчат.

Храмкин. Покаж руки-то?

Вера. Зачем это?

Храмкин. Тест на женственность.

Вера. Ишь чё придумал, "тест". Какой может быть тест, если эти руки (сунула их ему под нос) с детства копались в землице?! Рубили дрова, заколачивали гвозди, таскали воду, мешки с картошкой...

Храмкин (счастливо улыбнулся). Резали кур...

Вера. А чего смешного?

Храмкин. Вспомнил, как ты жмуришься, как личико в сторону воротишь, но... режешь.

Вера. А куда деваться, если нет рядом мужчины, который поберёг бы мои нервы, мои руки, мою поясницу? Увы, нет.

Храмкин. Не "свисти", я знаю, есть у тебя какой-то красавчик.

Вера. Под звёздами помечтать, ну и для "этого" (показывает по-мужски руками) - есть! Но работать в грязи, в земле его калачом не заманишь.

Храмкин. Это точно. Интеллигенция в хозяйстве - не помощница.

Вера (вздохнув). Зато деньгами помогает.

Храмкин. О-о! Накой же тогда с огородом-то возишься? Закупай у меня! Без проблем.

Вера. Уй, ну тебя, Борис Иваныч... подальше! Сидишь тут - подковыриваешь.

Храмкин (придуриваясь). А чё?! Хребтину ломать не надо, опять же ручки целее будут. С твоим красавчиком да при твоём фартовом выигрыше можно теперь всю работу - побоку! И приусадебную, и библиотечную. Одну долю денег вложишь в какой-нибудь бизнес, другую - в какой-нибудь банк под хороший процент, остальные - проедать будешь потихоньку. Ловишь мысль-то?

Вера (прикидываясь, что не понимает). Не-а... Ты про какой выигрыш толкуешь?

Храмкин (сбитый с толку). Про тот самый, про который весь наш курмыш жужжит. Который тебе в лотерейку обломился.

Вера. А-а. Это разве выигрыш?! Так, мелочишка.

Храмкин. 50 "штук" для тебя - мелочишка?! Ты чё, соседка, либо умом тронулась с радости? 50 тыщщ - это же...

Вера. 50 миллионов было, когда я карточку-то соскребла, а выдали в тысячу раз меньше.

Храмкин. Мила моя женщина, дак ведь это ж - один хрен! Это же эта... как её... деноминация.

Вера. Ошибаешься, сосед, демонизация - это. Открытая и бессовестная. Демоны власть к рукам прибрали и над народом потешаются, как хотят. Я так понимаю.

Храмкин. А ты понимаешь хоть, понималкина, что тебе c неба на темечко четырёхмесячная (!) зарплата дюжины (!!) моих рабочих упала? Ловишь?!

Вера. Тут и ловить нечего. Жлобство, жмотство и... беззастенчивая эксплуатация трудящихся.

Храмкин. Чего-о?! У меня, между прочим, меньше "штуки" ни-икто не получает. Это тебе не ваши славные промгиганты, где работягам щас больше пятисот хрен выплатят, да и то с задержкой по полгода. Вот такая вот "мелочишка", соседка крутоватая.

Вера. Ну что ты, прям благодетель выискался, кормилец! Да я уверена, за одну тысчонку паршивую ты ведь теперь из них все жилы вытянул, всю плешь проел своим мозгомойством. Поди, ни покурить, ни пёрнуть мужикам не даёшь, а жмёшь из них втрое к тому, что им выплачиваешь. Скажешь - нет?! А?! Сам-то (ткнула Храмкина локтем в бок так, что он скрючился) сколько имеешь каждый месяц?! А, сосед?! (Опять ткнула.) Поди, в день по "штуке" сшибаешь?!

Сосед с опаской отклонился от неё, чуть сдвинулся и упал в грядку.

Храмкин (лёжа в грядке). Ты чего это, ядрёна мать, так по рёбрам-то хлыщешь?! (Вера заливисто смеётся.) Вот бешеная-то!

Вера. Борис Иваныч, долго будешь мне грядку-то уминать? Вставай, хватит корячиться.

Храмкин. Погодь, Верушка, я чё-то шевельнуться не могу.

Вера. Господи, никак и впрямь тебя прострелило?!

Храмкин. Похоже на то.

Вера. Постой-ка, помогу!

Храмкин. Не надо! Я сам. (С усилием перевернулся, встал на четвереньки.)

Вера. На старт! Внимание!

Храмкин. Кончай мудровать, игрунья! Помогай-ка лучше.

Вера. Так бы сразу и сказал. (Подошла к нему сзади, подхватила за талию.) Ну, ты готов?

Храмкин. С тобой - всегда готов.

Вера. У тебя бред, что ли?

Храмкин. Не-е. Эротическая фантазия.

Вера. А-а. Ну что ж, мечтать не вредно. Поехали, что ль?!

Храмкин. Давай, только поаккуратней!

Вера. Не бойсь, не сломаю. Ну-у!

Храмкин (с помощью Веры начал медленно распрямляться). Уй!.. Уй!.. Уй!.. Ой, ой, ой! (Снова согнулся в три погибели.) Ой! Посади меня! (Вера помогает ему сесть на скамейку.) Ну, окаянная, ну, удружила по-соседски. Нечего сказать, молодчина.

Вера. Соседка тут совершенно ни при чём. Это тебя боженька клюнул за скупость и прижимистость и за то, что на чужие деньги позавидовал. Понял?

Храмкин. Да не завидовал я.

Вера. Завидовал, завидовал. А так бы ты и не затеял этого ехидного разговорчика. Уж я-то тебя знаю, Борис Иваныч, чай не первый десяток лет соседствуем, сердце у тебя завидýщее. Скажешь, не так? (Храмкин покряхтел, ничего не ответив, отвернулся.) Да-а. Пожалел, значит, шальных денег для одинокой библиотекарки, девочки-школьницы и старухи, которую уже под руки приходится водить.

Храмкин. Ну-у, старухе, положим, от твоего выигрыша уже не будет ни жарко, ни холодно...

Вера. Штой-то?! Ещё как жарко-то вышло. Она теперь свою "Санта-Барбару" не по чёрно-серому хрипящему ящику смотрит, а на цветном экране со стереозвуком и дистанционным управлением. Вот так-то.

Храмкин. А с остальными деньгами что думаешь делать?

Вера. Ни-че-го.

Храмкин. Как это? Почему?

Вера (рассмеявшись). По кочану и по капусте. Как говорил один китайский мудрец, невозможно в пустой комнате отыскать пустой кошелёк, в особенности, если его там вовсе не было.

Храмкин (совершенно замороченный). Кого не было?

Вера. Кошелька.

Храмкин. А денег?!

Вера. Денег тоже уже не было.

Храмкин (с отчаянием). Чё ты плетёшь, Конфуций в лифчике, выигрыша-то не было, что ль?!

Вера. Выигрыш был (едва сдерживает в себе рвущийся наружу смех), да весь (расхохоталась; смеётся звонко, повизгивая, до слёз)... да весь сплы-ыл!!

Храмкин начал было ржать басом, но стреляющие боли в спине вынудили его смеяться, мучительно сдавливая мощь голоса до разрозненных хрипов.

Надя и Светка, занимавшиеся в доме примеркой обнов, приобретённых утром, услышав заразительный дуэт Веры и Храмкина, не утерпели и, как были в шубах и различных аксессуарах зимней одежды, выскочили на терраску.

Надя. Ма-ам!

Светка. Па-апк!

Обе вместе. Вы чего-о?

Вера (пытаясь взять себя в руки). Да я тут (давится от смеха)... Светиному папе анекдот рассказала, а он так хохотать начал, что даже с лавки упал... И ему спину прострелило!.. (Закрылась руками, беззвучно смеётся, содрогаясь всем телом.)

Надя. А нам расскажете?!

Храмкин (мгновенно нахмурившись). Вам - нельзя: он для взрослых.

Светка (видя, что отец сидит скрюченный и как-то боком). Па-апк! Ты правда, что ль, с лавки упал?

Храмкин (раздражённо). Правда, правда... Ты чё в чужое-то вырядилась, а? Сымай быстро!

Вера. Ладно вредничать-то, дай девчонке покрасоваться чуть-чуть.

Храмкин. Чего красоваться-то, она модель, что ли?

Вера (аж встрепенулась вся от осенившей её идеи). А это... мы сейчас проверим - модель она или не модель! (Вскочила, сорвала несколько яблок.) На-ка, контуженый (суёт яблоки в грудь Храмкину), посиди пока здесь и погрызи, а мы тебе через пять минут "прет-а-порте" представим. Для проверки.

Храмкин. Чего-о?!

Вера. Сейчас увидишь, "чего". (Заметила приближающуюся жену Храмкина Танюху.) О! И жена твоя заодно посмотрит и скажет, годится твоя дочь в модели или нет. (Танюхе.) Привет, соседушка! Занимай места для почётных гостей, через пять минут начинаем! (Залетает на терраску.) Девчонки, за мной! (Увлекает Надю и Светку в дом.)

Танюха. Храмкин, я тебя, по-моему, за дочерью послалá, а ты с голыми бабами лясы точишь.

Храмкин. Это почему же с голыми-то?

Танюха. Дак ведь Верке осталось только лифчик снять да трусы спустить.

Храмкин. Почему ж трусы-то? Шорты как шорты.

Танюха. Поглядите-ка на него! Давно ли ты шорты от трусов научился отличать?

Храмкин. Ты накой припёрлась сюда, Ксантиппа?! А ну, мотай домой быстро. А мы со Светкой щас придём.

Танюха. Щ-щас! Обойдёшься, Сократ мордовский. (Садится рядом.) Я тоже поглядеть хочу, чего эта вертихвостка тут затевает.

Храмкин. "Апорт" тебе показывать будет.

Танюха. Апо-орт! Вона чаво. А она апорт свой, случайно, не в трусах выращивает, а?

Храмкин. Дались тебе её трусы.

Танюха. Лишь бы тебе они не дались!

Храмкин (фальшиво). Да кончай фантазировать, Танюх. Сиди спокойно и молчи. На-ка вот, яблочко пожуй.

Танюха (взяв яблоко). Ты мне рот яблочками не затыкай, а объясни лучше, чего она здесь надумала выкобыливать? (Откусывает сразу пол-яблока.)

Храмкин. Моделями со Светкой нашей придуряться будут.

Танюха (смачно жуя). А это за каким кому надо?

Храмкин. Выигрышем своим ей похвалиться надо.

Танюха. Господи, эта голытьба чё, думает, что мы пятьдесят штук не видывали?

Храмкин. У Верки спрашивай, чего она думает.

Танюха. Дак и козе понятно: нашла повод перед мужиком ляжками да титьками посверкать.

Храмкин (дёрнулся было угомонить жену шлепком). Уй!.. Уй!.. (Схватился за поясницу.) Чёрт! Как током ожгло.

Танюха. Ба-а, никак опять скукожило?

Храмкин. А ты не видишь разве?!

Танюха. Ви-ижу. Это тебя бог наказал, чтоб на других баб не заглядывался. Понял?

Храмкин (с мученической улыбкой). Сдаётся мне, что у боженьки нынче женский день.

Заиграл магнитофон, который Вера выставила на подоконник. Громкая музыка вмиг угомонила супругов и заставила пробудиться соседа Даниловых в улицу Меркушенькина, известного всей округе базарного попрошайку Никифрыча, спавшего в малиннике. Продрав глаза, он с любопытством прильнул к обрешетинам городьбы.

Вера (приглушила звук, высунулась из окна и громко, подражая массовикам-затейникам, начала своё вступительное приветствие). Леди и джентльмены! Дамы и господа, товарищи и соседи! В первый и в последний раз в вашем зачуханном, убогом и вымирающем городишке, на этой вонючей, кривой и задрипанной улочке, носящей название газеты с претенциозным, двусмысленным и подозрительным названием "Правда", вашему вниманию предлагается презентация уникальной коллекции зимней женской одежды знаменитейшего кутюрье Ива Матье Сен-Лорана! Франция! К сожалению, сам маэстро из-за сердечной болезни вынужден был остаться в Париже, но, поверьте, и сердцем и душой он вместе с вами и со своими очаровательнейшими топ-моделями, которые сейчас продемонстрируют вам его фантастическую коллекцию. Итак... "Прет-а-порте" от Ив Сен-Лорана! Начинаем! Дефиле! (Вера прибавила громкость у магнитофона и скрылась в окне.)

И вот она уже на веранде в своей новой длинной нутриевой шубе чёрного тона, в чёрной береточке, в дочерних коротких, едва за колено, чёрных чулках, какие по весне приобрела, примерно, каждая вторая девушка в городке, в праздничных лакированных туфельках. С застывшим выражением лица танцующей изящной походкой сошла со ступенек и продефилировала мимо Храмкиных по дорожке сада в одном направлении, затем обратно, делая на ходу очень резкие развороты. Полы шубы разлетались веером, открывая взору "зрителей" шортики и лифчик (те самые, в которых она копалась в огороде) и, конечно же, "отпадные" чулочки.

Танюха (стараясь, чтобы не слышала Вера). Без порток, но в шубе. Проститутка. (Ошалевшему от зрелища мужу.) Рот закрой, а то муха залетит. (Храмкин стиснул зубы, промолчал.)

Тем временем Вера покинула импровизированный подиум, а на терраску выскочила Надя в демисезонном пальтишке, купленном Верой в "секондхенде" ещё в прошлом году, на голове связанная бабушкой кепка козырьком назад, на ногах белые турецкие туфли на платформе, белые брючки "легинсы". Прошлась туда-сюда по дорожке.

Танюха. Коряга. И так ходить не может, ещё и бахилы напялила. (Храмкин - ни звука.) А где же наша-то оглобля? Чего она там телится?

Появилась Светка. Песцовый "свингер", Верины широкополая фетровая шляпа и старенькие "ботфорты", на глазах очки от солнца, в руках три цветка садовой ромашки. Идёт медленно, плавно, вытянутая в струнку, очень эффектная.

Храмкин (ошалевшей от удивления жене). Пасть прикрой - ворона залетит. (Танюха захлопнула рот, не ответила.)

А Храмкина младшая томно фланировала мимо родителей, на ходу изображая гадание по ромашке. Оборвав все лепестки на одном цветке, королевским жестом отбросила оборванный стебелёк, развернулась и плавно устремилась к веранде. Вновь поравнявшись с родителями, она резко останавливается. Горделивый поворот головы в их сторону, взгляд поверх очков, ослепительная улыбка; бросив одну из оставшихся ромашек отцу, а другую - матери, порывисто отворачивается и уходит.

Танюха (распираемая восторгом). Вот так надо ходить! Вот это по-нашему! (Вожделенно вдыхает специфический запах цветочка.)

Меркушенькин (не удержавшись от реплики). Да-а. Прошла знатно. Как герцогиня!

Танюха (с радостной охотой обернувшись на его слова). Здорово, Никифрыч!

Меркушенькин. Здорово, соседи!

На "подиуме" снова Надя. Её наряд скомбинирован из уже показанных всей троицей вещей, в руке зонтик, через плечо сумка.

Танюха (Меркушенькину). Ты тоже решил на молодёжь поглазеть?

Меркушенькин. А как же? Кому, как не безногому, любоваться на красотулек голенастых. Глянь, глянь, Верушкина девчонка выписывает!

Танюха (мельком взглянув). А-а, там и взглянуть-то не на что. Ни роста, ни стати. Как у нас на селе говорили, лягушка - она и есть лягушка.

Меркушенькин. Ну-у, это ты напрасно её так унижаешь. И росту у Надюшки не на много меньше, чем у вашей, зато фигурочка вся в Верушкину: аккуратненькая, ладная, ловкая; и лицом нежненькая - в мать. По-своему девчурочка очень милая, зря не наговаривай.

Танюха. Никифрыч! Да ты, похоже, к Верке неровно дышишь?

Меркушенькин. Дышать не вредно, ежели воздух чистый и тёплый.

Танюха. Ба-а! Храмкин, слышь, какие сравнения поэтические наш попрошайка базарный выдаёт.

Храмкин. Отвянь от него, наша вон опять вышла.

Вышла Светлана, а за ней Надя и Вера. Попеременявшись верхней одеждой, головными уборами, обувью, добавив каждая к своему ансамблю что-нибудь ещё из гардероба Даниловых: кто юбку, кто джинсы, кто цветные гольфы или цветастый платок, - они, казалось, выглядели в новых туалетах.

Танюха. Бедные-бедные, а шмотья-то много напасли.

Храмкин. Ужас, как много. Две шубейки с базара китайского и одно пальтишко из комиссионки. Королевский гардероб.

Танюха. Нормальный гардероб. По деньгам. А вот нашей, думаю, мантишко норковое в самую пору будет покупать. Её полушубочек-то рысий, да и дублёнка...

Храмкин (перебивая). Если бы ты головой думала, "дублёнка", а не глазами с языком, я бы ещё попытался как-нибудь урезонить твою идею, а так - говорю просто и понятно: заткни свой фонтан фантазий!

Танюха. Дак...

Храмкин (грубо оборвав). Или я его сам заткну! Вот так вот.

Тем временем "манекенщицы", войдя в раж, резвились и забавлялись на всю катушку: скакали, прыгали, танцевали, менялись на ходу головными уборами, перебрасывались зонтиком, сумкой. Словом, бесились от души.

Танюха (наблюдая за ними с отвращением). Зря взъерепенился-то. Я ведь о твоей дочери пекусь, а не о Веркиной.

Храмкин (мрачно). А о муже своём ты не хочешь попечься? Обо мне, вашу мать, вы когда-нибудь кто-нибудь будете думать?! Всем всё надо, всем всё дай, а отец, хрен с ним, как-нибудь да абы как перебьется, перетерпит, выдюжит, вывернется... Пиявки!

Танюха удивлённо смотрит на Бориса. В этот момент на магнитофоне кончилась кассета.

Вера. Финита ля комедиа! Девочки (берёт их за руки), поблагодарим почтенную публику за оказанное внимание и радушный приём! (Кланяются.)

Меркушенькин. Брависсимо! (Хлопает в ладоши. Храмкин подхватывает аплодисменты с жуткой мощью.)

Храмкин (сквозь зубы жене). Чё пристыла-то? Хлопай.

Танюха, изобразив на лице умиление, сложив ладошки лодочкой, вяло принялась за хлопки. "Модели" опять взялись за руки и раскланялись.

Храмкин. Обмыть надо обновы-то, а то моль поест.

Вера. Само собой разумеется, в программу презентации входит и фуршет под яблонями. Отдохните несколько минут. Сейчас будут поданы шампанское и закуски. Девочки, за мной! (Убегает, за ней девчонки.)

Танюха. Щедра на дармовщинку.

Неожиданно появляется Вечкасов. Он возбуждён и суетлив.

Вечкасов. Вот вы где обретаетесь, а я с ног сбился... разыскиваю!

Храмкин. Чего там, Иван Ильич?

Вечкасов. Толян этот... Уханкин... линолеуму тебе привёз. Иди, Борис Иваныч, распорядись... куда его и как.

Храмкин. Ступай, Танюх, прими, всё равно ты у нас непьющая. Двадцать рулонов должно быть. Мотай.

Танюха (не посмев пререкаться, встала). А куды класть-то?

Храмкин. В подвал пусть волокут. (Танюха поплелась домой.)

Вечкасов. Борис Иванович, я же нынче перед входом всё плиткой выложил. Раздолбают амбалы мою работу подчистую.

Храмкин. Добре, Иван Ильич, убедил. Пусть тогда в старую баньку сгружают. Беги.

Вечкасов (подражая известному политику). И это правильно. Консенсус полный. Бегу.

Храмкин. Опять?!

Вечкасов. Ой... забыл я...

Храмкин. Ведь знаешь, не переношу этого пустобрёха, и всё-таки изображаешь!

Вечкасов. Машинально как-то вышло...

Храмкин (брезгливо сморщившись). Ладно, иди. (Махнул рукой.) Иди!

Вечкасов ретировался с виноватым видом.

Меркушенькин. Чем же тебе Меченый-то не угодил? Он же вам, хозяйским мужикам, свободу богатеть дал, а ты его полощешь.

Храмкин. Кого-о?! Кто-о?! Неужто ты думаешь, что это трусливое трепло хоть что-то могло дать, кроме нищеты и разрухи?! А, Никифрыч?!

Меркушенькин. Трусливое, говоришь? А кто же тогда коммунистов-то сверг?

Храмкин. Коммунисты и свергли. Только те коммунисты, которые пожелали заводы, банки, шахты и прииски, лесные и земельные угодья в личной собственности иметь. Вот они-то и дали себе (!) свободу, а этого балабола бессмысленного сделали своим жупелом, на смех выставили. И за восемь годков дутой перестройки всё что можно успели к рукам прибрать, пока этот пустозвон по заграницам родиной торговал оптом и в розницу да книжечки надиктовывал, хвастая, какой он прогрессивный творец истории. А ведь пузырь, самый настоящий пузырь! Пенный, мыльный, дутый!.. Помнишь, в прошлом году в Пензе на "Медпрепаратах" в бане котёл рванул?!

Меркушенькин. Ну-у, рванул. И что?

Храмкин. А то, что и Горбач на вроде тех горе-слесарей, которые ремонт в бане производили и в раскалённый и обезвоженный котел холодную воду пустили. Они-то, правда, за свое головотяпство жизнями поплатились, а за этого перестроечных дел ломастера весь народ расплачивается. Вот так вот, сосед. И закончили на этом! Всё! Хватит болтать. (Замолчал. Сидит переживает.)

Меркушенькин (деликатно покашляв). Борис Иваныч... А, Борис Иваныч!

Храмкин (с досадой). Чего тебе?

Меркушенькин. Если обрезки, какие ненужные, от линолеума останутся, дашь потом?

Храмкин. Зачем тебе?

Меркушенькин. В нужнике пол застелить. Я ведь, почитай, на всех четверых там ползаю, а с линолеумом всё погигиеничнее будёт и потеплее.

Храмкин. Добре. Скажу Ивану Ильичу, чтоб принёс.

Меркушенькин. Благодарствую, сосед, от всей души. (Храмкин кивнул в ответ.) Борис Иваныч.

Храмкин. Чего ещё?!

Меркушенькин. А ты не будешь возражать, если я его найму... набить мне...

Храмкин. Харю, что ль, набить?

Меркушенькин. Чего её бить-то? И так вся бита-перебита. Линолеум.

Храмкин. А ты что, уже и молоток держать разучился?

Меркушенькин. Да не-ет. Пальцы я на позатой неделе по пьяному делу все сжёг на хрен. Не удержать мне сейчас молотка-то.

Храмкин. Ты не пальцы, ты жизнь свою сжёг. (Отвернулся.)

Меркушенькин. Планида, видать, моя такая.

Храмкин. Брехня-а. Нет никакой планиды. Есть ничтожные, слабые, безвольные людишки, которые сами корёжат свою жизнь, а потом валят всё на судьбу непутёвую да на рок злосчастный.

Меркушенькин. По-твоему выходит, что я сам покорёжил себе ноги?

Храмкин. А Мересьев - сам?! А Святослав Фёдоров?

Меркушенькин. Это глазнюк, что ль?

Храмкин. Сам ты говнюк.

Меркушенькин. Да я "глазнюк" сказал!

Храмкин. А я "говнюк" сказал.

Меркушенькин. Потешаешься, значит. Куражишься.

Храмкин. А ты думал, я тебя этими... как их (закатил глаза, вспоминая)... панегириками (!) возносить начну? Или, может, медаль в твою честь отчеканить: "Лучший забулдыга и попрошайка города"?

Меркушенькин. Орденоносца медалью не удивишь. Хиловато будет.

Храмкин (недоумённо). Какого орденоносца?

Меркушенькин. Краснозвёздного и Славы второй степени.

Храмкин (с полным недоумением). Кого-о? Кто-о?!

Меркушенькин (увидев, что Вера с девчонками тащат накрытый стол, табуретки и бутылки с шампанским). Кто-кто. Зазноба вон твоя... шимпанзейского тебе волокёт с закуской. Помогли бы женщине, ваше буржуинство.

Светлана с Надей поднесли к скамейке стол, установили. Вера притащила четыре табурета, зажав под мышками бутылки.

Светка (отцу). А где мамка?!

Вера. Ой, а я и не заметила! Ты куда же супругу-то сбагрил, Борис Иваныч?

Храмкин. Да мужики линолеум привезли, послал принять.

Вера. А она вернётся? (Поставила шампанское на стол, расставляет табуретки.)

Храмкин. Сказала... мол, если задержится... чтоб без неё начинали.

Вера. Нет, она у нас почётный гость, подождём. Тем более, пить-то собрались, а посуду и не взяли! Надюшенька, сбегай, доча, за фужерами, пожалуйста.

Надя. Уй, всё время я! (Сильно недовольная отправилась за фужерами.)

Светка. Я с тобой!

Девочки уходят в дом.

Вера. А много его, линолеума-то?

Храмкин. Двадцать рулонов на войлочной основе. Тапифлексом называется. С раскраской под натуральный паркет.

Вера. Красивый?

Храмкин. Для кухни и всяких подсобок сгодится. Может, даже и в спальнях настелю, если мой "домоуправ" не забракует.

Вера. Дорогой, поди?

Храмкин. В полцены магазинной.

Вера. Ворованный, што ль?

Храмкин. По бумагам заводским - списанный брак, а так-то... да-а.

Вера. Да-а... куда ни кинь, всюду воровской клин. Как же жить-то будем, если даже ты, Борис, человек пусть и вредноватый, пусть неласковый, но честный, стал теперь скупщиком краденого? И не скрываешь этого, и не боишься ни бога, ни чёрта, ни людского суда.

Храмкин. Верно подметила, Верушка. Верно. С тех самых пор, как растаяла социалистическая экономика и образовался этот бурный мутный грязе-мусорный поток, называемый теперь свободным рынком, в который я весь на трясучке нырнул девять лет назад, одна гложет меня тревога, один страх: не захлебнуться, не утонуть. И страх этот зорче любого надзирателя не позволяет расслабиться, отвлечься, посачковать, даже выспаться как следует. Думал, богатство сделает меня счастливым, свободным и независимым, а оно сделало меня каторжником, заложником, денежным наркоманом... И шельмецом! Нет покоя, нет радости, нет надежды, что в этой воровской, криминальной стране с подлым и гнилым народом может что-то измениться к лучшему. И не предвидится! Вот в чём штука-то... Если хочешь знать, мне шести рулонов за глаза хватит, а весь остальной материал пойдет на продажу.

Вера. На пере... продажу.

Храмкин (осклабился). Молодец. Ловишь.

Возвратились Надя и Света. Поставили фужеры на стол, смущённо встали поодаль. Общее молчание.

Храмкин. Слушайте, девчонки, шампанское этакую теплынь не вынесет: кипеть начнёт. Вы или тащите его назад в холодильник, или давайте начинать!

Вера. Ладно, садимся. (Села напротив Храмкина.) Света, Надя, садитесь. (Берёт бутылку, начинает распечатывать.)

Храмкин (протянув свою лапу). Дай-кось сюда, открывальщица!

Вера. Сиди, отдыхай! Ты - почётное лицо, мужеского пола к тому же, тебя беречь нужно. (Откупорила бутылку, разливает по фужерам.)

Меркушенькин (из-за ограды нараспев, как обычно делает, собирая милостыню на рынке). Подайте, подайте ради... всем святым. Всем святым и небесам, (Надя и Светадружно подхватывают концовку) и всем духовным силам! (Общий смех.)

Храмкин. Вот он, тут как тут. Чутьё на спиртное, как у зверя на добычу.

Вера. Никифрыч, айда к нам! А то и впрямь ты за этой городьбой, как зверушка за решёткой. Мне совестно даже. Идём!

Меркушенькин. Да нет уж, Верушенька, спасибо. Зачем вам инвалид? Ещё, не дай бог, аппетит испортится. Я уж отсюда, вроде как с галёрки, на вас полюбуюсь. Как, не прогоните?

Вера. Ты же на своём позьме, Никифрыч, как же мы можем тебя прогнать?! (Накладывает на тарелку еду, берёт фужер с вином, обращается к Наде.) Дочушь, отнеси ему. Пусть выпьет и покушает за компанию.

Надя. Уй, опять! (Недовольно сопит, но поручение выполняет.)

Храмкин. Ну что же, соседочки удачливые, за вашу Фортуну, за ваш счастливый билет... за вашу... будущую... богатую жизнь!

Вера. Ну, спасибо, Борис Иваныч. Будто мёдом сердце смазал. (Чокается с ним, с девочками. Все с наслаждением отпили шипучего вина, ещё не успевшего сделаться тёплым.) Тост, конечно, замечательный, только где ж их столько взять, счастливых билетов-то, чтоб на жизнь богатую хватило?

Храмкин. Такого, как твой, головастому человеку и одного хватит, если с умом и со смекалкой им распорядится.

Вера. Опоздал ты чуток, сосед, моего билета даже самому разголовастому уже не хватит.

Храмкин (начиная прозревать). Постой, постой! Так ты его... уже того... фукнула?!

Вера (смеётся). А что оставалось делать, если ни умом, ни смекалкой господь не наградил? Пришлось "фукнуть".

Храмкин. Всё подчистую!?

Вера. Всё до единой копеечки. Сняла с себя этот груз и больше ни капельки не переживаю.

Храмкин (ошалело покачивая головой). Ой, бабы, ой, мотовки. Да-а... Вам только дай, всё просадите!

Вера. Не кручинься. Давай, салатик положу, полегче станет. (Накладывает.)

Храмкин. Поди, дребеденек золотых понакупали?

Вера. "Поди", бриллиантовых.

Храмкин. Шуткуешь?!

Вера. Ни граммуленки.

Храмкин. Показала бы, что ль?

Вера. Потом. А то аппетит испортится. Ешь салат. У тебя контузия спинная, без витаминов не поправишься.

Накладывает Светлане, дочери, себе. Кладёт кусок курятины Борису.

Храмкин (криво улыбнувшись, показывает на курицу). А это, стало быть, протеины?

Вера. Угу. (Даёт ему хлеб.) А это аминокислоты. Для ускорения процесса заживления. Берите, девчонки. (Те разбирают по тарелкам хлеб.) Светлана, курочку. (Протягивает ей миску с жареными цыплятами.)

Светка. Спасибо, тёть Вер. (Взяла кусочек.)

Все принялись трапезничать.

Вера (заметив вдруг, что Меркушенькин ест без вилки). Никифрыч, горемыка ты мой! Да что ж ты руками-то!.. (Понеслась к нему с вилкой.) Прости уж меня, недоглядела. На.

Меркушенькин. Спасибочки. Только зря ты это. Не удержать мне вилки-то. Видишь? (Показывает Вере свои пальцы в грязных пропитанных сукровицей бинтах.) Припалил чуток.

Вера. Господи, Никифрыч, как же это тебя угораздило?!

Меркушенькин. Да ладно, долго рассказывать. Ты иди, не тревожься, чай не привыкать руками-то лопать.

Вера (с сочувствием вздохнув). Ну ладно, ешь. Курочка у меня вышла - пальчики оближешь.

Меркушенькин. У такой хозяйки по-другому и быть не могло.

Вера. Да будет тебе! Просто день сегодня какой-то особенный: сумбурный и радостный. Хочется всех угощать, баловать, веселить, чтоб всем было хорошо и приятно.

Меркушенькин. Что да, то да-а. Праздник ты закатила на славу. Молодчина!

Храмкин (громко и язвительно). Господин Меркушенькин! Не желаете ли с вашей дамой ещё шампанского?

Меркушенькин. Вы - сама любезность, господин хороший, но с меня, пожалуй, довольно будет.

Вера. Ой, какие мы модники! А ну, давай фужер!

Меркушенькин. Это же баловство, Вер, - не выпивка.

Вера. Извини, ни водки, ни самогонки не напасла.

Меркушенькин. Да-а? Ну ладно, раз так-то. (Подсунул под изгородь свой бокал.)

Вера, сдерживая улыбку, его взяла и вернулась к столу; налила Никифрычу, Храмкину и себе.

Вера (колеблясь, наливать ли девочкам). Вам, девчонки, хватит, наверно?

Надя. Нет, мамулечка, не хватит. Мы выпили за будущий выигрыш. А обновки как же?! Так нельзя. Вспомни-ка, утюг не "обмыли" - он и сам сгорел, и юбку твою спалил.

Вера (усмехнувшись). Твой папаша рóдный каждую пустяковину: какую-нибудь электророзетку, струганную дощечку, даже лампочку, вывернутую из чьего-нибудь подъезда, - непременно обмывал. А уж новый шарф или рубашку обмывал бывало по целым неделям! Но, увы, такое строгое и скрупулёзное выполнение правил никак не уберегало его приобретений. Шарфы уносил ветер, рубашки рвались участниками обмывки, розетки раскалывались, а дощечки с лампочками моментально лопались под сильными, но очень неумелыми руками.

Надя. Мамуленьк, насколько я знаю, ты сама в мои годы и бормотушечку употребляла, и самогоночкой не брезговала. Так что, кончай "лечить" нам мозги. Угу?

Храмкин (нахмурившись). Это откуда же такая информация?

Надя (вредненько улыбаясь). Из секретных материалов "спешл эйджентс".

Храмкин (темнея лицом). Это кто ж такие будут?

Надя. Очевидцы невероятного. Искатели истины.

Храмкин. Американцы, небось?

Надя. А какая разница - кто? Истина - она ведь и в Африке истина, как для американцев, так и для русских.

Храмкин (побагровев ещё сильнее). Бойко калякаешь, девонька, но совершенно пустое. Не нужна она нам, африканская истина-то. И искатели-старатели американские нам сто лет не сдались. Мы у себя сами как-нибудь со своими истинами-то разберёмся, сами раскумекаем, где и как их искать. Вот так вот, говорливая.

Надя. Невозможно не согласиться. Тем более что в нашем конкретном случае (показывает одной рукой на Веру, другой на бутылку)... "зе тру-уфз (переглянулась со Светланой, и та подхватывает в один голос с ней)... из аут зё-о-о"! Истина где-то рядом! (Обе сдержанно посмеиваются.)

Вера. Ох, озорницы. Ладно, ещё по одной и будет! (Начинает наливать Светлане.)

Храмкин (уже весь багровый). Ничего не будет. "Аут" так аут, всё! Светке не наливай!

Светка. Ну, па-апк!

Храмкин. Никаких "папк"! Всё, я сказал! Дотронешься до рюмки, шкуру спущу. Три дня на седалку свою не сядешь. Поняла?!

Вера. Борис Иваныч, ты из-за чего так раскипятился-то? Ну, подтрунили над тобой чуть-чуть, а ты уж сразу шкуру готов содрать. Разве ж можно родную дочку так обижать прилюдно?

Храмкин (запальчиво). Напраслину говоришь, Вера, бестолковщину! Не в шуточках тут дело, а вот в этой вот (щёлкает по бутылке ногтем)... химере! Если б они её не глонули, им бы не взбрендило в головёнки над старшими ехидничать и канючить ещё выпивки. Сидели бы сейчас скромненько и салатик свой хрупали. А тут, ишь ты, на кобенство их потянуло, на чушь американскую! Да хором, в унисон. Какие крутые!

Надя. Все крутыми делаются, когда выпьют.

Храмкин. А мне, соседка (впивается глазами в Надю)... младшая, на "всех" наплевать. "Все" для меня - не указка и не эталон из этой... как её... кунсткамеры. А вот Светку, дочурку свою, враз отучу от такой крутизны. (Смачно чмокнул.) Вот так вот. (Повернулся к Вере.) И название этому, соседка старшая, не "обида", а любовь и забота. Погодь-ка! (Вытащил свои шпаргалки с цитатами, бегло просматривает.) Ага, вот. (Читает.) "Любить и хранить их, но и страхом спасать, наказывая и поучая, а не то, разобравшись, и поколотить. Наказывай детей в юности - успокоят тебя в старости твоей"! Вот какая вот педагогика, соседочки мои презабавницы. (Торжествующе чмокнул губищами.)

Вера. Смрадным дымком домостроя повеяло из глубины веков.

Храмкин. А что ж с того?! Думаешь, в прежние века народец был глупее нынешнего? Думаешь, детей своих любили меньше нашего? Столетиями копилась мудрость воспитания-то, передавалась от поколения к поколению, и из этого многовекового опыта благовещенский поп Сильвестр и вывел: (читает) "Не жалей, младенца бия: если с разумом накажешь его, не умрёт, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти". Лóвите мысль-то?! "Здоровее будет" и душой и телом. Вот та-ак.

Вера. Да-а, мудрые слова, нечего сказать. Воистину бесценный опыт... для выращивания лакеев и рабов. Но по-настоящему свободного и творческого человека никогда не воспитаешь битьём и помыканьем. Ни-ког-да! Боль и унижения только калечат добрую душу ребёнка, омрачают его светлый разум, зарождают и воспитывают в нём самые тёмные и уродливые черты характера. Но главное, превращают его в несчастное, затравленное существо... с полным букетом разнообразных комплексов и пороков, которые этому бедняге потом всю оставшуюся жизнь придётся скрывать, превозмогать и-и...

Надя (добавляет с долей иронии). По капле выдавливать из себя.

Вера (посмотрев на дочь, как бы с вызовом). Именно так! "По капле выдавливать из себя раба" (!), растрачивая на эту адскую борьбу свою божественную энергию, вместо того чтобы использовать её для созидание Разумного, Доброго, Вечного. (Смущённо замолчала.)

Надя (захлопала в ладоши). Браво, мамочка! (Светка поддержала её хлопки.) Долой домострой! Свободу крутым девочкам! (Начала скандировать.) Сво-бо-ду! Сво-бо-ду! (Храмкина младшая тут же присоединилась к ней.) Сво-бо-ду!

Вера (видя, что лицо Бориса на глазах стало зеленеть). Довольно, девчонки, будет. Вам и впрямь пробки нельзя дать понюхать. Разозоровались, бессовестные! (Девчонки не унимались.) Перестаньте дразниться! Нельзя так!

Девочки стали было успокаиваться, но тут...

Варвара Петровна. Что за шум, а драки нету?

Все обернулись на тонкий срывающийся голос. Мать Веры Варвара Петровна стояла в терраске, опираясь на лёгкую детскую коляску, которую постоянно использовала при ходьбе.

Надя. Явление второе. Те же и Варвара Петровна собственной персоной.

Вера (выскочив из-за стола, быстро подошла к матери). Ты в туалет, что ли, мам?

Варвара Петровна. К ва-ам. Бросили меня одну, а у самих гулянка, вино, гости.

Вера. Ну-у... пойдём, коль так.

Петровна, обхватив дочь одной рукой за плечи, другой опершись об её ладонь, решительно одолевает крылечко.

Варвара Петровна (переведя дух после спуска). Коляску.

Вера. Зачем она тебе?

Варвара Петровна. Сама... сама пойду.

Вера. Надя, подай коляску, дочь!

Надя. О-ой! (Изобразив на лице возмущение, пошла за коляской.)

Храмкин (Светке негромко, но зло). Ты вот что, девонька, ещё раз вякнешь чего-нибудь поперёк отцу, вздую как сидорову козу, подголосок шестёрочный! То подпоёт, то подхлопает, я те подхлопаю, так подхлопаю - месяц на речке сверкать нечем будет!

Светка. А при чём тут сверкать-то?!

Храмкин (видя, что все Даниловы уже подходят к столу, сквозь зубы). Тогда и узнаешь, при чём.

Варвара Петровна. У-уф, добрались наконец-то.

Вера (усаживая мать). Подушку принести?

Варвара Петровна. Ладно, я - так. Посижу недолгонько с соседями, покалякаю и пойду.

Храмкин. Правильно, тёть Варь, всё лучше, чем бока-то пролёживать в одиночку. Молодец. Я на твоём месте и от фужерчика шампанского не отказался бы.

Варвара Петровна. Я бы тоже не отказалась, тык никто не предлагает.

Храмкин. Ну-у, это мы мигом. (Наливает ей в лишний фужер.)

Варвара Петровна. Куды столько льёшь - не выпью!

Храмкин. Выпьешь, чай не водка.

Вера (взяв салатницу). Салат будешь?

Варвара Петровна. Много не клади - не съем. (Внимательно следит, как Вера накладывает ей салат.) Хорош!

Храмкин (подняв свой бокал). Ну что же... коли соседка старшая... главная (!) удостоила нас своим посещением, предлагаю ещё раз выпить за ваш фантастический выигрыш. И пусть он будет в жизни всего вашего семейства... женского... не из последних. И чтоб обновки ваши молью не тратились и, как говорится, в воде не тонули и в огне не горели. Ну-у... пьём.

Все, кроме Светки, стали пить.

Храмкин (поглядев в умоляющие глаза дочери). Можешь. (Светка просияла, схватила фужер, пьёт, жмуря глаза от удовольствия.)

Вера (спохватывается). Ой, я ж совсем забыла! (Вскочила.) Никифрыч, ты ещё там?!

Меркушенькин. Здесь, туточки! Куда ж мне деться-то?!

Вера. Бедный Никифрыч! (Быстро несёт ему его бокал с вином.) Не везёт вам, сударь, сегодня с обслуживанием. Фирма приносит свои глубочайшие извинения. (Делает книксен.)

Меркушенькин (принимая бокал). Мои ещё более глубочайшие вам почтение и благодарность. (Головой обозначает глубокий поклон.)

Варвара Петровна (им). Эй, молодёжь! Хватит любезничать, идитя за стол, гости заждались!

Храмкин. Ну как же, такая нон грата персона разве может со всеми!

Меркушенькин. Иди, Верунчик, а то твой царь Борис ворчит чего-то. Кабы не осерчал.

Вера с улыбкой кивнула ему и вернулась к столу.

Варвара Петровна. Что без кавалера-то?

Вера. Приглашала уже. Не хочет.

Варвара Петровна. Стесняется, что ли?

Вера. Наверно.

Храмкин. По базару ползать с протянутой рукой не стесняется. В пыли валяться в полной отключке, мухами облепленный, тоже не стесняется. А тут, видишь ли, смущение обуяло нашего легендарного Никифрыча.

Варвара Петровна. Да-а, парень он был геройский. Бывало на праздник форму наденет, ордена прицепит, все девки таращились и завидовали на него.

Храмкин. Какую форму?

Варвара Петровна. Охфицерскую.

Храмкин. А он что, был военным?

Варвара Петровна. НКВД.

Храмкин. Ишь ты! А где его ноги-то угораздило оставить?

Варвара Петровна. Ноги ему поездом отсекло, когда Вандоса ловили в 54-м.

Вера (приглушённо). Мам, ты как громко-то! Услышит же.

Варвара Петровна. Что ж с того? Пускай. Чай похвала - не брань, любому по сердцу будет. Верно я говорю, Николай?!

Меркушенькин. Не знаю, Петровна, об чём толкуешь, не слышу!

Варвара Петровна (громко, на сколько хватало сил). Да вот хочу молодым рассказать, как ты Вандоску поймал на разъезде. Не возражаешь?

Меркушенькин (смущённо). Может, не надо?

Светка. Надо, надо! Я ничего не знаю об этом! Тёть Вер, а вы знаете?! Надь, знаешь?!

Варвара Петровна. Коль, а может, сам рассказать хочешь?!

Меркушенькин. Из меня, Петровна, рассказчик никудышный, сама повествуй. Ты ж дежурила на том разъезде... в тот треклятый день, будь он неладен...

Варвара Петровна. Дежурить-то я - дежурила, да толком с перепугу ничего почти и не видала. Палили они, как бешеные, на все четыре стороны. Я даже семафор товарному по-пластунски давала. Вся уткнулась в бугорочек (показывает, как прикрывала голову), а руку с флажком (подняла вверх руку, в которой держала вилку) вот эдак над собой держала. Во-от жуть какая была! (Принялась с аппетитом кушать.)

Надя. Баб, может, хватит ажиотаж-то создавать? Ты, часа не прошло, миску кваса и полбуханки замолотила.

Вера. Надя! Нехорошо так, дочь! Дай ей закусить нормально, не привязывайся.

Надя. О-ой.

Варвара Петровна (преспокойненько дожевав и запив винцом проглоченное). Ну, во-от... Лежу я, значит, ни живая, ни мёртвая, а вокруг меня, ну ад, ад кромешный! Под носом товарняк грохочет с гудом, сзади автоматы, как сенокосилки стрекочут, над головой пули то свистят, как шпана, то воют, как коты мартовские, и будто молотком по гвоздю в борта вагонов дук, дук, дук, дук! А если в железяки попадали, то с подвывом этаким: дзун-дзун, дзу-ун, дзун-дзун, дзу-ун. Словом, преисподняя, по-другому не скажешь! И тут чувствую, сыро подо мной стало. Думаю, что такое?! То ли кровью истекаю, то ли острамилась со страху, не пойму! Пошевелиться, осмотреться боюсь, хотя руку с флажочком держу, тяну, прямо как памятник, только лежачий. (Заметила, что Вера улыбается.) Смешно конечно, когда за столиком с колбаской на вилочке. А вот как бы ты там улыбалась?! Посмотреть бы!

Вера. Мам, ты что-то всё про себя да про себя, а ведь в этой истории роль-то у тебя второстепенная. Можно сказать, статистка. Когда же главные-то персонажи на сцену выйдут?

Варвара Петровна. Выйдут, выйдут, не тревожься. "Статистка"... Да! Статистка! Но долг свой соблюла, исполнила! Хотя могла бы в будке отлежаться и не лезть под пули.

Надя. Молодец, бабуль, ты у нас герой, все знают. Но, может, потом про долг свой расскажешь?

Варвара Петровна (невозмутимо, с вреднинкой). Спешишь куда?

Надя. Спешу!

Варвара Петровна. Далёко ль?

Надя. На свидание... с Москвой!

Варвара Петровна. А-а. Ну, ступай. Я тебе потом доскажу.

Надя. Ма-ам! Ну скажи ей, что б прекратила придуриваться...

Вера (с напускной строгостью обрывая её). Надежда!

Надя. А чего Надежда?!

Вера (покачивая головой). Дождёшься. Угу?

Надя. Ты про бабушкину новеллу?! Вряд ли. Я уже не верю, что мы сегодня услышим, как "кибальчиш" Никифрыч изловил "плохиша" Вандоса.

Варвара Петровна. Это почаму ж?

Надя. У тебя, баб, физподготовки не хватит на такую длинную поэму.

Варвара Петровна. Небось, хватит. И не на одну. (Тянет к внучке свой мизинец.) Хошь поспорим?!

Вера (перехватив её руку, прижала к столу и удерживает). Ты эту-то историю закончи, спорщица, а уж потом за другие примешься!

Варвара Петровна. Тык ты не даёшь! (Пытается выдернуть свою сухонькую ладошку.)

Вера (отдернулась, будто от ожога). Ой, прости! Забыла, ты ведь без рук рассказывать не можешь.

Надя (с издевательской иронией). Ма-ам, о чём ты говоришь? Разве ж могут мастера слова обходиться без языка жестов?! (Пародируя рассказ бабки.) Ну во-от... Значит, лежу я вот эдак с флажочком, как памятник... только упавший, и тут чувствую, сыро подо мной стало. Что такое?! Опять острамилась!

Варвара Петровна. Замолчи, бесстыжая! И не смей обезьянничать! Не страмилась я никогда, ясно тебе?! Это бочку противопожарную пулями пробило. Из неё под меня и натекло. Во-от.

Надя. Ну-у, дальше!

Варвара Петровна. Дальше слышу, за спиной щебёнка хрустит под шагами беглыми. Обернулась, а они уже хлыщутся!

Светка с Надей в один голос. Кто-о?!

Петровна. Как кто? Николай наш с Вандоской! Сначала в рост бились, потом по полу кататься начали. Катались люто, с храпом, насмерть, пока Ванька не вырвался и не побёг к товарному...

Светка. Какой Ванька-то, баб Варь?! Откуда он взялся?

Варвара Петровна. Тык Вандоска этот и есть Ванька. По фамилии Доспехов. А Вандос - кличка его была воровская. Ну-у... вроде Владлена: Владимир Ленин. А он - Ванька Доспехов...

Надя. Бабуленьк, все давно уж всё поняли. Дальше!

Петровна. Ты же в Москву собиралась, а сама сидишь.

Надя. Да я уже съездила и вернуться успела, пока ты тут воду... в пожарной бочке толчёшь.

Петровна. С приездом, внученька. Как скоро обернулась-то!

Надя (передразнивая бабку). Тык я вообще скорая, баб.

Петровна. На язык-то, да-а.

Надя. Ма-ам, она опять озорует!

Вера (рассмеявшись). О-ох, беда с вами! (Храмкину.) Как черти сведённые. Вместе соберутся, хоть водой разливай, хоть кол на голове теши. И ни одна не уступает!

Храмкин. А ты на что рассчитывала? Либеральное воспитание всегда порождает... как его... дефицит! Дефицит уважения к старшим. И чем больше потакаешь (тычет заскорузлым перстом в Надю) этим дúтяткам, деликатничаешь, тем больше нахальства и бессердечия получишь от них, когда в силу войдут. А между тем метода-то простейшая отработана.

Вера. Борис Иваныч, если ты про порку, то лучше не начинай. Уже обсуждали.

Храмкин. Не-ет, соседушка, порка - это уже завершающая стадия обработки. Она на вроде фуганка в столярном деле: для окончательного выравнивания и выглаживания заготовки. А все сучки и задоринки предварительно шерхебелем срезать нужно. У него заточка этакая специальная, валиком. Ловишь?

Вера. Я столярным ремеслом не владею, так что аллегория твоя для меня - туман сплошной и больше ничего.

Храмкин. А зря-а. Это же просто, как ясный день. Увидала, балует - цыц! - прицыкнула, услыхала словечко пакостное - шлёп по губам, дерзить начала - за ухо, схамила - подзатыльник. Ну, а раз в месячишко ремешком или прутишкóм "подшлифовала" аккуратно и вся недолга. И никаких чертей: ни сведённых, ни разведённых! Только начинать это надо, пока они ещё под стол ходят, а теперь-то, конечно, попробуй, совладай! (Торжествующе чмокнул.) Хотя я бы... всё равно попробовал.

Вера. Ну и пробуй себе на здоровье, кто мешает-то?! Только на своих детях, а-а...

Храмкин (перебив). А мне чё пробовать-то?! Всё опробовано давно. Егор, старший мой, в тридцать два уже полковник. Павел - в Пензе помдиректора по быту на компрессорном. Анька - сама знаешь, ателье открыла. И за Светку я спокоен! (Тычет пальцем в дочь.) И она, помяни моё слово, не пропадёт, не затеряется даже в нынешней подлюжной жизни, потому что трудолюбива и исполнительна и никогда не задурит и не загуляет даже будучи в отдаленье от отцовского... "шерхебеля". Вот какая вот... аллегория. (Петровне со зверской улыбкой.) Верно я говорю, тёть Варь?!

Варвара Петровна. Оно, может, и так, но тоже по-разному может быть. Вот Никифор, к примеру, Меркушенькин, царствие ему небесное, и Николая, и близняшек Глашку с Машкой исправно, как ты говоришь, шерхебил и спуску им, пока живой был, ни на крошечку не давал, лупил основательно, добросовестно, а ведь всё зря, всё без толку оказалось. И Коля спился, и девки получились одна другой гаже: нахалки, воровки и (понизила голос)... "простигосподи".

Вера. Ма-ам, ты-то откуда знаешь?!

Варвара Петровна. Тык хорошая молва, доченька, дома сидит, а дурная-то - по дорожке скачет. Так-то.

Светка. Баб Варь, так как же Никифрыч Вандоску-то мог поймать, если вы говорили, что тот вырвался и на товарный поезд запрыгнул, а ему самому ноги отсекло? Как же он смог без ног-то его задержать?!

Варвара Петровна. Не поняла ты чевой-то, девонька, перепутала. Как вырвался Ванька, так и Николай следом припустился, и ноги ещё целые и невредимые были под ним. Он даже стрéльнул в него на бегу несколько раз из ревóльверта.

Светка. Кто? Вандоска?!

Варвара Петровна. Ну зачем? Николай.

Светка. Попал?!

Варвара Петровна. Попасть-то попал, да тот, гадюшник, всё же изловчился уцепиться за поручни. Повис, а влезть-то не может. Рана, видать, вмиг силёнку-то поубавила. Но держался цепко и даже сумел-таки, шкура бандитская, на площадку буферную вскарабкаться.

Светка. А Николай?!

Варвара Петровна. А Коля-то скаканул в другой вагон, в следующий, и по крыше - поезд ведь товарный - побёг к нему, к Вандоске. А уж чё дальше было и как у них там получилось, что он под колёса ступнями угодил, не знаю. Не видала. Проскочил весь состав разъезд-то и пошёл ходом на Рузаевку. Их обоих солдаты нашли возле пути километрах в трёх от моей будки. Ванька уже без сознания был от потери крови, а Колёк-то, говорят, как покойник, лежал и в одну точку глядел, не мигая. И что поразительно, уже без ног, а кровищи из него натекло меньше, чем из этого душегуба.

Светка. А Вандоска много людей загубил?!

Варвара Петровна. Сказывали, много. Причём, сатана эдакая, ни стариков, ни ребят малых не щадил. Убивал, собака, тем, чё под руку попадалось: топор так топор, вилы так вилы. Вот какой был безжалостный.

Надя. А он сам тогда живой остался, баб?

Варвара Петровна. Смеёшься ты, што ли?! Расстреляли его в том же годе. И самого и троих его подручников по банде.

Надя. Ой, я и не сомневалась, что его расстреляют! Я, по-моему, спросила, "тогда"!

Вера. Дочь, угомонись и не начинай!

Надя. Да она первая возмущаться начала!

Вера. А ты последняя. И кончено. Всё! (Берёт вторую бутылку.) Давайте лучше выпьем за нашего героя! (Обернулась, но Никифрыча на его "галёрке" уже не было. Под городьбой на клочке газеты сиротливо стояла пустая тарелка, а в ней фужер.) А героя-то уже и след простыл.

Варвара Петровна. Разбередило, видно. Поплакать, поди, ушёл от людских глаз подале.

Вера. Ну и пусть. А мы всё равно за него выпьем! За него и за всех настоящих людей, способных придти на помощь и заслонить, защитить и спасти. Вы как, народ, не против ещё по одной? За героев?! (Начинает обрывать фольгу на горлышке бутылки.)

Храмкин. Ещё неизвестно, о чём думал ваш герой, когда по крыше вагона-то балансировал. Может, в голове ордена звякали, а глаза блеск новых звёздочек на погонах застил. А теперь всю оставшуюся жизнь клянёт себя на чём свет стоит за свою глупость молодецкую.

Вера. Да ну тебя, Борис!.. Вечно ты всё испакостить норовишь. На-ка, герой (протягивает бутылку)... капиталистического труда, займи руки, чтоб язык отключился!

Храмкин (взяв бутылку, вертит её в руках). Открыть можно, не проблема. Но я за базарного попрошайку пить всё равно не буду, а молодёжь свою норму уже выпила. Да и ветеранам Куйбышевской железной дороги не помешало бы поберечь себе желудок. Так что, прибереги-ка бутылёк, моя славная соседка, для других случаев. (Ставит шампанское на середину столика.) Верно я говорю, тёть Варь?!

Варвара Петровна. Оно, может, и верно, но тоже по-разному можно оценить. По мне тык Николай самый, что ни на есть, настоящий герой, потому что отлично по себе (!) помню, как страшно было ходить с работы пo темну, особенно зимой, особенно в день получки, и с каким облегчением все вздохнули, будто гнёт какой с себя скинули, когда узнали, что Вандоска этот, сучий потрох, пойман. Так что за Колю я завсегда согласная выпить. Откубривай, Веруньк, шипучее, не жалься!

Храмкин. Как знаете, но это уж без меня. Позвольте поблагодарить за-а... фуршет!.. за витамины, протеины и прочие развлечения. Счастливо оставаться. (Навалился на стол, чтобы легче было вставать, медленно, опасаясь за поясницу, начал распрямлять ноги.)

Вера (насмешливо наблюдая за ним). Бриллианты смотреть не будешь?

Храмкин. Бриллианты-то?! (Также медленно снова сел.) Накой они мне? Я ж не баба.

Вера. А ты много их повидал, баб-то в бриллиантах, у?

Храмкин. А я, думаешь, вглядывался, в чём они? В бриллиантах иль в бирюльках.

Светка. Тёть Вер, покажите, а?!

Храмкин. Чё там смотреть-то?! Стеклá, что ль, не видала?

Вера (широко улыбнулась). Пожалуй, как стекло. Только бриллиантовое! Надюша, сбегай, дочь, принеси. И зеркало прихвати, ладно?!

Надя (счастливо улыбаясь, по привычке ворчит). Ой, всё время я!

Птицей вспорхнула с места и полетела в дом.

Светка (вскакивая тоже). Я с тобой!

Храмкин. Сядь!

Светка. Ну-у...

Храмкин. Нос загну! Ся-адь. (Светка села с обиженным видом.) И не дёргайся. Не дома.

Светка. Можно подумать, я дома дёргаюсь.

Храмкин. Ну ладно, ладно, не ворчи. (Все какое-то время сидят молча. Храмкин смотрит на часы.) А заметно все же день-то поубавился. Восемь ещё только, а уже смеркается.

Варвара Петровна. Да-а. День укорачивается - замечаем, а жизнь пронесётся - и не видим.

Вера. А всё потому, что живём очень пресно, обыденно, серо. Одни заботы житейские и хлопоты пустые. Больше ничего и не видим.

Храмкин. Все люди так живут. И везде.

Вера. Ага, а короли с президентами и магнаты разные тоже так живут?!

Храмкин (с ядовитой усмешечкой). Э-э, милая, это разве ж люди?!

Вера. Интересно, а кто же они, по-твоему?!

Храмкин. Паразиты, кровососы и все как один преступники.

Светка (увидев выскочившую на терраску Надю). Идёт!

Купаясь в лучах всеобщего внимания, Данилова младшая со счастливейшей улыбкой финиширующей чемпионки по спортивной ходьбе подошла к сидящим.

Надя (протянув матери коробочку из-под массажной щётки и зеркало). Вот!

Вера (поставив на столик зеркало, открыла коробочку, невольно залюбовалась драгоценностями). Первые бриллиантовые украшения в нашем крестьянско- пролетарском роду. (Выставила коробочку Храмкиным на обозрение.)

Светка. Вау! (И тут же получает увесистый подзатыльник от отца.) Чего ты?!

Храмкин. Опять вопишь по-американски!

Светка. А как же ещё вопить-то?!

Храмкин. А никак. Я вообще не вижу, из-за чего тут можно в восторг впадать. Стекляшечки крохотные на низкопробном золотишке. И чего?

Варвара Петровна. Как чего?! Красота, благородство, форс. Женщинам без этого никак нельзя. Ну-ка, Надюньк, прикинь-ка на себя, чтоб камушки ожили и глазам открылись всей красой!

Светка. Правда, Надь, надень!?

Надя, смущённо улыбаясь, застегнула на шее небольшую цепочку с кулоном, в уши вставила серёжки, надела на палец небольшой перстенёк. Быстро взглянув в зеркало, повернулась к Светлане.

Надя. Ну? Как? (Поднесла к лицу руку с перстнем для лучшего обзора всего комплекта украшений.)

Светка (с искренним восхищением). Отпа-ад!

Надя. Хочешь примерить?!

Светка. Ага.

Храмкин. Никаких примерок. Поглазела?! Пошли домой. Всё. Визит окончен.

Вера. Дай, девчонке покрасоваться чуть-чуть, пугач.

Храмкин. Чё красоваться-то зря? Она модель (осёкся)...

Вера. Модель, модель. И ещё какая! Забыл уже?

Храмкин (смягчившись и махнув рукой). С вами, вертихвостками, скоро самого себя позабудешь. Как зовут-то, не вспомнишь.

Надя (передавая украшения Светке). А вы в свои шпаргалочки запиш&oucute;те.

Храмкин. Чего-о?

Надя. Имя, фамилию, адрес, телефон, если есть, имена родных...

Вера (помогая Свете застегнуть цепочку на шее). Надежда...

Надя (с невинным личиком). Удобно же! Забыл, например, как Свету зовут, или, там, на чужую улицу забрёл, вытащил бумажку - посмотрел.

Храмкин (багровея, раздувая ноздри). А я что же, по-твоему, уже этот... как их... склеротик? Или маразматик, может, а?!

Надя. Я не знаю - я ж не врач. Просто предложила на всякий случай, на будущее, когда действительно возникнет острая необходимость.

Вера. Борис Иваныч...

Храмкин (Вере, не отрывая буравящего взгляда от Нади). Погоди-ка. (Наде.) А с чего ты вообще взяла, говорилка языкастая, что у меня возникнет такая необходимость?!

Вера. Надя, ну-ка, закругляйся!

Надя (с ангельской кротостью). Мам, да я ничего. Просто подумала, когда по голове годами "шерхебят", и память рано или поздно всё равно пропадёт, шпаргалки могут здорово пригодиться! Вот и предложила.

Храмкин был не в состоянии вымолвить ни слова.

Вера. Борис! (Храмкин не реагировал.) Борис Иваныч! Хватит кипятиться-то, охолони чуток. Лучше б на дочку свою очи-то оборотил. Глянь, какая красавица стала! Глаз не оторвёшь!

Он заторможено развернулся на зов, но, находясь в состоянии аффекта, никак не мог переключить своё внимание и сосредоточиться.

Вера (стоя у Светланы за спиной, придерживала её за плечи). Как, а?! Видишь, что значит - бриллианты?! Из простой девчонки вмиг в княгинечку преобразилась. Смотри - не насмотришься!

Храмкин (выпустив немного пар, мрачно). В нашей дыре хоть в брильянтах, хоть без них, кроме грязи и навоза всё равно смотреть нечего и некому. И никто не оценит.

Варвара Петровна. Ничаво-о, Пенза, зато большая и чистая. Там найдётся кому оценить, какая у меня внучка пригожая, смекалистая и бойкая уродилась. Так-то.

Храмкин (зловеще). Задорна, ничего не скажешь. Только ведь, кабы не налететь на ещё более задористого. Вот в чём штука-то.

Усиливающийся шелест картофельной ботвы. Все обернулись на этот звук. Тревожное ожидание. Наконец из-за яблони вынырнул Вечкасов. На Иване Ильиче, как говорится, не было лица, губы тряслись, руки дрожали и он беспрерывно производил ими дерганые движения.

Храмкин. Недостача, что ли?

Вечкасов. Вовсе нет...

Храмкин. А чего?

Вечкасов. Ты-ы... Борис Иваныч... даже и не думай. Я... как положено... сразу же вызвал!

Храмкин. Кого ты там вызвал, рожай, Вечкасов?!

Вечкасов. Эту самую... неотложку.

Храмкин (растерянно). Какую неотложку?

Вечкасов. Скорую. Какую же ещё?

Храмкин. Зачем?!

Вечкасов. Я уж и не знаю, зачем она... рулон-то этот чёртов... Падал бы он себе и падал, ведь полтора центнера каждый... А она ловить!..

Светка. Кто, мама?!..

Вечкасов. Ага, Татьяна.

Храмкин (встав рывком, ухватился за поясницу). А!!! (Дочери, уставившейся на него с вопрошающим ужасом.) Светка, пулей туда!

Светка. Ага! (Мигом освободилась от украшений и помчалась домой.)

Надя. Я с тобой! (Понеслась за ней.)

Храмкин (Вере, подхватившей его под руку). Не трожь, я сам!

Полубоком полускрюченный Храмкин потрусил к себе, Вечкасов за ним.

Варвара Петровна. Мужиков, што ль, не нашлось рулон-то словить?

Вера (сунув в карман драгоценную коробочку). Не мужóчье падало - своё! Вот душонка и не стерпела. Ладно, мам, давай я тебя домой отведу, а сама сбегаю узнаю, может, им помочь чё нужно.

Варвара Петровна. Ну что же, веди, коль такое приключение.

Вера помогает матери подняться и, подав коляску, провожает домой.





2.

13 августа. Московское время 16 часов. - Задворки усадьбы Храмкина. Старая липовая кривобокая банька с прилепленным покосившимся навесом. Под ним грубые лавки из горбыля и спил с пенька вместо стола. С тех пор, как в подвале "особнячка" Борис оборудовал настоящую сауну, старую баньку, стоявшую у забора, отделявшего усадебное "позьмо" от проезда, стали использовать под склад. - На лавках, спасаясь от солнца, лежат Света и Надя.

Надя (канюча). Может, всё же сгоняем на речку? Всё равно твой "шерхебель" раньше шести не приедет.

Светка. Ты чё-о?! А вдруг раньше заявится?! Не-ет. Мне такие экстремальные удовольствия за ненадобностью. Он сейчас злой, как собака, а ему, когда на него мрачное бешенство нападает, под руку лучше не соваться.

Надя. Да с чего он так бесится-то?!

Светка. Ну-у... во-первых, из-за мамки. Дом-то весь на ней был. И сад, и огород, и свинарник, и птичник. А теперь кто этим будет заниматься?

Надя. У вас же работников целая куча!

Светка. Во-первых, всего двое, и она сама вваливала наравне с ними, и меня ещё впрягала при всяком удобном случае. А потом за ними же следить надо, руководить, доходы контролировать. А какие теперь без неё доходы? Одни убытки плюс расходы на лекарства, на процедуры всякие, на доктора этого пензенского. Он ведь здесь жить не останется. Значит, каждый раз вози его туда-сюда, гонорар плати, машину гоняй, бензин покупай. И всё из-за какого-то паршивого линолеума! Любой взбесится, не то, что папка. Вдобавок он вчера цех вынужден был закрыть, потому что этих окон и дверей уже столько напахали, девать некуда, хранить негде. Вот он и кипит теперь, как вулкан перед взрывом. Не-е, с природой лучше не тягаться. Целее будешь.

Надя. Ну, Светочка, ну, подруженька, нам и нужно-то всего сорок пять минут, калякаем дольше, и будем свеженькими и бодренькими, как... живчики! (Смеётся.)

Светка. Да ну тебя, выдумаешь тоже! (Рассмеялась.) Живчики!..

Надя. Кстати! А чья это "иномарка" у вашего дома?

Светка. Тольки Уханкина, папкиного управляющего цехом.

Надя. И ты молчишь?! У нас роскошное авто под рукой, а мы сидим, как рохли, время убиваем!

Светка. Не-ет, Надь, я его просить не буду.

Надя. Да ты не просить, ты приказывать должна, Светочка! Это долг его и святая обязанность хозяйской дочке услуги оказывать.

Светка. Ага, долг, как же. Ты его не знаешь! Он - окажет, а потом совсем обнаглеет. И так без конца прижимается, щиплется. Да так щиплется, гад, аж до синяков. Смотри! (Задрала штанину шорт, показала свой синяк.)

Надя. Еха! И ты терпишь?!

Светка. Вчера не стерпела. Как по уху ему смазала!

Надя. А он чё?

Светка. А ему хоть бы хны. Смеётся.

Надя. Видать, "запал" он на тебя "конкретно".

Светка. А мне его "запалы" нужны?! Пусть их в Пензу везёт жене своей и детишкам. Козёл!

Надя. Отцу скажи.

Светка. Я его предупредила вчера: ещё раз цапнет, всё папке расскажу.

Надя. А он?

Светка (немного помолчав, вздохнула). Пугать стал... мол, и ему есть, что рассказать.

Надя. Так ты с ним?..

Светка (чуть не плача). Ага... Я ж не знала, что он женат!.. (Кусает губы, борясь с желанием заплакать.) Да и то, знаешь, как получилось?!..

Надя (почувствовав себя виноватой). Успокойся, Светик. Ну, получилось и получилось. И чёрт бы с ним! Плюнь, забудь. И не оправдывайся. Ни перед кем! Сожалей, сколько хочешь, но не оправдывайся, потому что это твоя личная жизнь, это был твой личный выбор. И все, включая и твоего "фуганка", обязаны с этим считаться!

Светка. Только прошу, не болтай ни кому, ладно?

Надя. Ты же знаешь меня с трёх лет. Я - болтушка, но не сплетница. (Достаёт из топика две сигаретки.) Курить будешь?!

Светка. Не буду.

Надя (сунув одну сигаретку назад в топик). А я буду! (Прикурила, с наслаждением

затянулась.) Кайфё-ож. (Подмигнула Светке.) Может, затянешься?! С ментолом!

Светка. Да нет, не надо. Баловство, да и вред один.

Надя. Да и боязно, поди?

Светка. Эх, ещё бы! Он же сам не курит и дух табачный за версту учуять может.

Надя. Ну, а если и учует, неужели пороть станет, как пацанку сопливую?!

Светка. К твоему сведению, за всю мою жизнь он меня ни единого разика не порол. Честное-пречестное. Шлёпнет разок клешнёй своей или, там, подзатыльник отвесит и всё. Веришь?

Надя. А Аньку, братьёв?

Светка. Егору с Павлушкой, говорят, доставалось на орехи прилично, но сама не видела. Они оба уехали - я ещё маленькой совсем была. А Аньку на мою память он разок отхлыста-ал. Причём уже большую, как мы сейчас! Была она на дне рождения у кого-то, пришла под утро, вся винцом и куревом пропахшая, ну он ей и ввалил. Ввалил здорово. Колготки от ремня все в клочья были.

Надя. Орала сильно?

Светка. Да не очень... Взвизгивала как-то. Как собачонка.

Надя. Страшно было?

Светка. Тогда не очень.

Надя. А когда ещё?! Ты же сказала, один раз только...

Светка. Аньку-то, да.

Надя. А кого ещё?!

Светка. Никого... Потом как-нибудь расскажу. После.

Надя. Ну-у, подруга, это же не дело: чуть заголилась и сразу бежать. Нам такой стриптиз не нужен! Давай, давай, хоть это-то расскажи, а то обижусь.

Светка. Ну ладно, расскажу... Лет десять назад - мы ещё с тобой в школу не ходили - дедок наш Иван Григорич с папкой моим затеялись строить жилой придел из пеноблока с кирпичной облицовкой. У нас же теснотища была невероятная! Верхом друг на друге жили и взрослые, и старые, и малые. Заодно и весь дом решили кирпичом обложить. Может, помнишь, он же деревянным был, из сруба? Как ваш примерно, только побольше.

Надя. Конечно, помню. И чё?

Светка. Ну чё-чё, где стройка, там и пьянки бесконечные каждодневные пошли. Спирт, самогонка рекой потекли.

Надя. А кто пил-то?!

Светка. Мужики-строители - в основном. Ну и дедок, папка, Егорка вечерком с устаточку по сто грамм всенепременно вмазывали.

Надя. Ну-у?

Светка (чуть помолчав). Ну и мамка наша повадилась со всеми к рюмашке прикладываться. Её же задача была - всех кормить, всех поить: то шоферов, то работяг, то своих... (Лицо её сморщилось, на глазах выступили слёзы.) Ей уже несколько раз попадало за это и от деда, и от папки, но так... не сильно, ну не очень сильно. А в тот раз он взбеленился жутко. Надо было плотников кормить, а обед ещё не готов был. Мамка лежала в отключке, она уже с утра умудрилась набраться, а Анька без неё не справлялась, не успевала, хоть я и, как могла, помогала ей. Он на нас зверем поглядел и говорит: "Через полчаса обеда не будет, обеих в кровь выпорю". И вышел. Потом смотрим, он мимо окон идёт и тащит что-то. Выглянули, оказывается, мамку через плечо понёс в эту баньку. На расправу. И трое суток (голос её сорвался, на глазах опять выступили слёзы)... Представляешь, почти трое суток мучил!.. Даже стройку остановил на эти дни.

Надя. Неужели три дня бил?!

Светка. Да нет, не три. Он начал, как мужики нажрались, напились и ушли. Вот и считай, с обеда и до самого вечера, пока не стемнело, порол её кнутом из сыромятной кожи. Поначалу она кричала так, что даже в доме были слышны её вопли. Я от ужаса металась из угла в угол, стараясь найти местечко, где можно было спрятаться от этого нечеловеческого крика, пока не забилась под кровать, заткнувшись подушками, и не уснула там. А вечером меня Егор нашёл и извлёк оттуда всю насквозь мокрую.

Надя. Обдулась, что ль?

Светка. Не знаю. Но всё было мокрым: тело, платье, волосы, даже подушки. Когда ужинали, дед велел прекратить избиение, боялся, что папка её покалечит, отобьёт ей какой-нибудь орган, но и на следующее утро, когда мы с баб Машей понесли для мамки чай и немного постояли под дверьми, было слышно, что папка нет-нет, да и подхлёстывает ещё. Погундосит сначала - и хлыстнет, опять погундосит-погундосит - и опять хлыстнет. Я, конечно, внутрь не заходила, спряталась, но разобрала, что бабка велела отдать ей кнут и даже участковым пригрозила.

Надя. Отдал?

Светка. Отдал. Но продержал её здесь на привязи, как пса цепного, ещё целые сутки. Вроде, не бил больше. Отпаивал бабкиными снадобьями, отмачивал, отпаривал, а вечером принёс на руках домой. Вот такая история. (Её передёрнуло.) Брр. Даже мурашки по телу пошли!

Надя. Ещё бы! Даже мне не по себе стало. Лютый, однако, у тебя папка спаситель душ. Лютый.

Светка. Да он не душу, он всю семью нашу большущую спасти пытался. На мамке ведь она держалась... до поры до времени.

Надя. Но она же не пьёт теперь?!

Светка. А что толку-то? Всё равно все разбежались кто куда. И жить здесь никто не будет: ни братья, ни Анютка...

Надя. А на фига он тогда строит этот "небоскрёб" трёхэтажный да ещё с мансардой и бельведером?!

Светка. Для нас строит. Мечтает, что все дети с семьями съедутся к нему под крышу, и он, наконец, сможет основать свой большой фамильный концерн "Храмкин и сыновья".

Надя. Ва-ау. Амбиции-то у него Рокфеллеровские.

Иван Ильич неторопливо вставлял в замок баньки ключ, когда услышал девичьи голоса.

Вечкасов. Это кто у нас тут прохлаждается?! (Девочки вздрогнули. Надя наспех придавила окурок сигареты у себя за спиной и выбросила его за скамью.) А-а, свои.

Светка. Дядь Вань, вечно ты подкрадываешься и пугаешь!

Вечкасов. Служба у меня такая: хозяйское добро стеречь. Вот и приходится и красться, и попугивать. Ворья-то сейчас сколько развелось! От нищеты прут, что ни попадя, метут подчистую любую дрянь... (Замечает дымок от тлеющего окурка.) Эй, дочка, это что за дым такой?!

Надя. Где?!

Вечкасов. Где-где, за тобой!

Надя (демонстрируя полную непричастность). А-а! Бычок, должно быть, кто-то бросил и не загасил. (Вытащила окурок из-под скамьи и раздавила.)

Вечкасов (схватившись за голову). Ой, да что ж вы делаете?! Здесь же склад, материалу на десятки тысяч, разные горючие краски, лаки, а вы тут курилку устроили! Да боже ж ты мой!

Светка (испугавшись). Да не курили мы!

Вечкасов. А кто ж курил-то, Света?

Уханкин (будто из воздуха материализовавшийся). Конь в пальто! Больше некому.

Вечкасов. Не баламуть, Толян, не встревай!

Уханкин. А я чё?! Правильно говоришь. Пропесочь их как следует. А ещё лучше - крапивы нарви и по коленкам заголённым нажги хорошенько. Вот это будет дело!

Светка. Слушай, Уханкин, помолчи, а? Тебя, по-моему, никто не просит с советами влезать. Топай отсюда!

Уханкин. У-у, да-а. Ну, ты понял, Ильич?!

Вечкасов (неуверенно). Чего ещё?

Уханкин. Увещевать и внушать бессмысленно. Новое поколение предпочитает крапиву! Тащи, Ильич! Мы их сейчас мигом обучим противопожарным правилам.

Вечкасов (смущённо). Ты-ы... не плети это... чего зря. Моё дело "самому" доложить, а не расправу чинить. А уж как он поступит - дело хозяйское.

Светка (испугавшись не на шутку). Дядь Вань, ну зачем же докладывать?! Ничего же не горит, всё в порядке!

Вечкасов. Какой это порядок, если вы горящие окурки возле склада бросаете?!

Светка. Да кто бросает-то?!

Уханкин. Света, не надо из меня дурака делать. Кто курит, тот и бросает!

Надя (решительно шагнула к Вечкасову). Иван Ильич, да я это курила, я! Ну не утерпела, хоть Света меня и предупреждала. И курила, между прочим, очень осторожно, честное слово! Но вы выскочили, как змей Горыныч, я с испугу-то и... ошиблась чуточку.

Уханкин. От таких "чуточек" самые страшные катастрофы случаются, дочка.

Надя. Знаю, Иван Ильич, виновата. (Прикладывает руку к сердцу, словно для клятвы.) Больше не повторится, чтоб меня рoзорвало, чтоб мне на этом месте провалиться и никогда не выползти оттуда!

Уханкин. Сурово клянётся.

Светка (ему). Заткнись.

Вечкасов. Ну ладно, девчонки, будем считать инцидент исчерпанным. (Перешёл на горбачёвские интонации.) Консенсус у нас теперь полный. И это, я считаю, правильно. Это ж надо знать, понимать и действовать соответственно. Надо просто совесть иметь и не курить в неположенных местах. А то ведь так, в самом деле, и до крапивы недолго.

Светка. Хорошо, дядь Вань, не волнуйся, если Надя ещё закурит, я сама тебе помогу крапивки нарвать.

Надя. Ех ты!

Уханкин. А я держать помогу.

Вечкасов. Сколько помощников-то враз сыскалось для дурного дела. (Покачал головой.) Ладно, граждане, ушёл я от вас. (Хотел было уйти, но спохватывается.) Да, девчонки, я бассейн наливаю! Желаете скупнуться, минут через двадцать подходите.

Светка. Спасибо, дядь Вань, мы придём.

Надя. Ура-а! Да здравствуют живчики!

Вечкасов уходит.

Уханкин. А меня возьмёте?

Светка. Уханкин, кончай липнуть. Отвали от нас! Понял?!

Уханкин. Лягушонок, ты сердишься, значит, не права.

Светка. Кому лягушонок, а кому и Светлана Борисовна. Вот так вот.

Уханкин. Светлана Борисовна, лягушоночек мой сладкий, возьмите меня с собой в бассейн? Ей богу, не пожалеете.

Светка (смутившись). Ты чё, дурак, что ль, совсем? Мы и без тебя как-нибудь справимся.

Уханкин. А зачем же "как-нибудь", когда можно с пользой, сладостно, круто? У, малыши?!

Надя. Это вы нам групповой секс предлагаете?

Уханкин (кривляясь). Боже упаси! Как только тебе, цыплёночек, в голову могло придти такое безумие?! Ну и нравы у вашего поколения. Да-а. Я в шоке!

Надя. Не стоит передёргивать, господин Поганкин, и со своей больной головы перекладывать на чужую. Мы вас прекрасно поняли.

Уханкин. Во-первых, цыпка, не надо грубить. Угу? А во-вторых, каждый понимает всё в свою (!) меру испорченности. Я-то всего-навсего имел в виду невинный целительный тайский массаж. И ничего кроме!

Надя. А забугровского массажа не желаете отведать? Наши парни большие специалисты по нему.

Светка. Это точно.

Уханкин (Наде). У-у! Да-а. А ты - задира.

Надя. Что ж поделаешь? Какая есть.

Уханкин (с угрозой в голосе). Гляди, цыпка, таких ведь не любят. Таким все шишки и синяки в первую голову достаются. Что ж, пошёл я, плохие малыши. Прощевайте!

Надя. Отчаливайте по холодку.

Уханкин сверкнул злобной ухмылкой и ушёл. В заборе раздвинулись доски, появилась голова Меркушенькина.

Меркушенькин. Привет молодёжи!

Надя и Светка (в один голос). Привет, Никифрыч!

Меркушенькин. Ивана Ильича не видать поблизости?

Светка. Он только что ушёл. Вам позвать его?

Меркушенькин. Да уж уважьте инвалида, ежели не в тягость.

Светка. Нет, не в тягость. Мы так и так к нему идём. Вы здесь будете?

Меркушенькин. Туточки.

Светка. Ждите. Сейчас позовём. (Наде.) Пошли?

Девочки направились к дому.

Меркушенькин (им вслед). Спасибочки!

Надя и Светка (дружно). На здоровьечки! (Смеются и убегают.)

Крадущейся походкой возвращается Уханкин. Меркушенькин, завидев его, убрался из дыры забора, осторожно сдвинул доски, оставив узкую щель для наблюдения. Оглядевшись, Уханкин начинает кругом обходить баньку и обнаруживает в замке ключ, забытый Иваном Ильичём.

Уханкин (тихо рассмеявшись). Старый, безмозглый, беспамятливый холоп. (Убедившись, что вокруг никого, вытаскивает ключ и прячет его в карман.) Подарок судьбы?.. Или ловушка дьявола?.. (Вытаскивает сотовый телефон, долго и зачаровано смотрит на клавиши. Наконец решается набрать номер. Мелодично тренькают одна за другой набираемые цифры.)





3.

18 часов того же дня. - Бережок реки Суры, заросший плакучими ивами. Вера лежит на подстилке в купальнике, загорает, в руках рукопись, которую она увлечённо читает. Из реки выходит Илья, подкрадывается к Вере и с маху бросается на неё.

Вера. Ай! (Отталкивает его от себя.) Илюшка, прекрати жечь своими ледышками!

Илья. Ты же моя любименькая! Кого мне ещё жечь, если не тебя?!

Вера. Илюшечка, любименьких жгут огнём страсти, жаром сердца, а не речным холодом. Вот так вот, мой ледышкоподобный, вот так во-от. (Причмокнула по-храмкински.)

Илья. Ты сегодня беспрерывно "воттаквотаешь", Верусёнок. Откуда этот "мусор", этот "вирус" в твоём "компьютере"?!

Вера. Сосед вчера занёс. Это его коронное, церемониальное словосочетание, которым он венчает каждую фразу, каждую выраженную мысль.

Илья. Судя по тому, как ты вся насквозь пропиталась его лексикой, интонациями и ужимочками, обихаживал он тебя рьяно. Теперь понятно, почему вчера под вечер у меня так внезапно защемило сердце. Ты изменила мне, душа моя, в мыслях своих. И я ощущаю эту измену каждой клеточкой своего бренного тела.

Вера. Надо же какие у тебя чувствительные клеточки! Ведь на какую-то секундочку (!) у меня вчера мелькнула фантастическая мысль о замужестве с моим богатым чудовищно занудливым соседом, как они тут же зарегистрировали эти предательские колебания души. Вот это да-а! Вот это, я понимаю, сенсорика!

Илья (с наигранным бешенством). Ты мысленно была с другим мужчиной целую секунду?!

Вера. Целую-прецелую секунду, подобно любой горемычной женщине на нашей горемычной планете, я представляла себе своё сожительство с нелюбимым, но очень обеспеченным человеком ради той самой "полной чаши", пожеланиями коевой так обнадёживают всех невест на всех свадьбах. Но уже в следующую секунду, заглянув во вреднющие, буравящие глаза обладателя пленительной чаши - моего самодурствующего соседа, я поняла, что это совершенно невозможно. По крайней мере, для меня.

Илья. Так-то, изменщица. (Нажал пальцем ей на носик и чмокнул в губки.)

Явственно доносится рёв проносящихся пожарных машин и вой сирен.

Вера (вздрагивает, с тревогой). Ой, что это?!

Илья. Чу, успокойся. У наших брандмейстеров идут учения. Вчера они заливали пеной пустые резервуары из-под нефти, а нынче отрабатывают взаимодействие всех расчётов в условиях частного сектора. Впрочем, обо всех подробностях вы можете узнать из репортажа Ильи Бархатова в "Городских новостях".

Вера (шутливо). Ах, бессовестный, ах, прогульщик! Вместо того чтобы в гуще учений брать интервью у наших отважных пожарных, ты сибаритствуешь, лежа на спинке на речном бережке. Добро бы ещё, как мужики говорят, Верусичку свою натягивал по самую сурепку, а то ведь и этого не делаешь, лентяйчик. Один разочек отметился для галочки и всё, на боковую?!

Илья (рассмеявшись). Веруська, как ты можешь говорить такие ужасные вещи?!

Вера. А что уж такого-то? Я же простая деревенская бабёнка, образованьешко "заушное", вместо "галантов и политесов" приучена ходить за скотиной и ковыряться в земле, оттого и тест на женственность по рукам не прохожу. (Демонстрирует ему свои мозолистые ладошки.)

Илья. Это неважно, какие у тебя ладошки. (Целует.) Главное и поразительное - что ты сумела накопить немалый духовный и культурный потенциал в совершенно бездуховной и дикой среде своего обитания.

Вера. Да ничегошеньки я не накопила! Ты просто идеализируешь свою Верусечку. А она, как любая женщина, отчаянно пытается подделаться под мужчину, который, один бог знает почему, вдруг обратил на неё своё внимание, возжелал сладострастно и пробудил в ней ответное желание. Но когда с тебя спадут розовые очёчки этой влюблённости, ты увидишь, какая у тебя Веруська невоспитанная, малообразованная и тупенькая.

Илья. Надо же, придумала: "тупенькая"! (Тихо смеётся.) Никогда бы не подумал, что это словечко может звучать так мило и трогательно. Верусёночек, перестань заниматься самоуничижением и быстренько отвечай (берёт рукопись в руки), как тебе сцена с Афродитой, понравилась?! (Пробегая глазами текст, невольно увлекается.)

Вера. Понравилась. Очень понравилась! (Выдёргивает у него рукопись и, скрутив трубкой, прикладывает к глазу.) Даже не верится, что это сочинил человек, который тридцать минут назад весь в поту издавал у меня над ухом утробные зверские звуки и строил жуткие мученические гримасы.

Илья. В этом состоянии, которое французы весьма остроумно называют "маленькая смерть", все на какие-то мгновения превращаются в животных и скалятся по- звериному: и "физики" и "лирики", и мудрецы и придурки, и-и...

Вера. Мультимиллионеры и последние нищие.

Илья (приложив свой глаз к трубке). И моя тупенькая и невозможно любименькая Верусечка - мой самый яркий лучик света в этом захолустном тёмном царстве.

Вера. И мой родименький и гениальный Илюшечка - мой самый желанный и лучший мужчина на всём, на всём белом свете.

Илья. А много их было, желанных?

Вера (положив рукопись и разглаживая её). Ты - первый и единственный!

Илья. А как же муж?

Вера. И муж был первым и единственным... мужиком. Тупым, ленивым, вороватым и запойным. Как и абсолютное большинство наших местных... так называемых представителей сильного пола.

Илья. Почему столько горечи?

Вера. А чему больно умиляться-то? На будущий год в Пензе выберут нового мэра, и ты сможешь благополучно вернуться в свою газету. Уедешь, найдёшь себе там молодую, а я останусь куковать в этой дыре в окружении здешних вечно бухих ухарей и тешиться воспоминаниями о твоём пребывании в нашем сермяжном краю.

Илья. Да не терзай себя раньше времени. Кто знает, что нас ждёт впереди! Одни правители уходят, другие приходят, но ненависть к тем, кто осмеливается критиковать власть предержащих, остаётся неизменной. Они передают её друг другу, словно эстафетную палочку. Так что и за будущего хозяина города я никак поручиться не могу. Тем паче, что и новый будет наверняка также задерживать зарплату врачам и учителям, пособия матерям, стипендии студентам, пенсии старикам. По-прежнему будет оставлять людей без света, горячей воды и тепла, закрывать глаза на взяточничество чиновной братии и коррупцию в правоохранительных органах, стараясь при этом добротно и основательно благоустроить себя, своё семейство и весь свой клан. А если у него будут большие связи и в области, не исключаю, что меня даже из вашей газетёнки вытурят.

Вера. Бедный Илюша (гладит его по волосам), ему выпала такая жестокая доля изгнанника (гладит его руки), такая тяжкая и неблагодарная стезя (гладит по лицу) борца за правду и справедливость. (Начинает целовать его, но вновь донёсшийся неподалёку вой проносящейся по трассе пожарной машины заставил Веру опять вздрогнуть и прислушаться.) Эти окаянные брандмейстеры теперь всю нашу Забугровку на уши подняли, не иначе!

Илья. Чу, не бойся. Я тебя обхвачу, на сколько моих ледышек хватит (обнимает её), прижму покрепче к своим прохладным персям, пошепчу на ушко словечки нежные, и все твои страхи перебегут ко мне.

Вера. А сам не забоишься?

Илья. А я их загоню в тёмный чуланчик и запру накрепко.

Вера. А где он у тебя расположен? Случайно, не "там"?..

Илья (рассмеялся). Бесстыдница, прекрати нимфоманничать!

Вера (дурачась). А причём тут нимфоманство?!

Илья. А притом, что интерес к тому, что "там" (!), с каждым месяцем растёт у тебя с геометрической прогрессией. Вас это не тревожит, женщина, не настораживает?!

Вера. Честно?

Илья. Чтоб как на исповеди!

Вера. Ну что же, каюсь, ваше святейшество, с тех самых пор, как вы распахнули покосившуюся дверь нашей разрушающейся библиотеки, кто-то вселился в меня и стал настойчиво, упрямо и властно призывать, подталкивать, распалять мою жажду любви, жажду наслаждений, беспрестанно поторапливая, пришпоривая, подстёгивая, как верховую лошадь.

Илья. Господи, да этот бес может загнать тебя до смерти! Ему только дай волю, все жилы вытянет, все соки выпьет...

Вера (перебивая). Не успеет. Слишком мало времени мне... вами отпущено. За оставшийся год я так должна напиться счастьем, чтобы потом до конца жизни не мучиться этой жаждой.

Илья. Верусёночек мой...

Вера (приложив палец к его губам). Тсс. Не надо ничего говорить про свой нерасторгнутый брак, двенадцатиметровку в семейной общаге, про скромные доходы и невозможность ничего предвидеть заранее, я всё это знаю и уже не раз слышала. Я всё понимаю, так что не мучайся, не оправдывайся и преспокойненько запри в чуланчик своё чувство вины. Я счастлива, как никогда в жизни, и это счастье привёз и подарил мне ты. Даже мой сказочный выигрыш, думаю, не случайно выпал мне именно в этот период, потому что деньги всегда достаются либо богатым, либо счастливым.

Илья. И никогда не достаются несчастным бедным.

Вера. А может, господь не любит их?

Илья. Я с возрастом всё более и более склоняюсь к мысли, что господь вообще никого не любит, но никому не собираюсь внушать эту мысль. Загляни в себя поглубже, и, возможно, твой ответ на этот вопрос будет совершенно иным и именно для тебя истинно правильным. Ищите, женщина, и обрящете.

Вера (взяв его лицо в свои ладошки). Это вам за ответ (целует его в лоб), а это вам (несильно щёлкает три раза по лбу) за безверие, иронию и скепсис. Это (церемонно трясет в рукопожатии ему руку, затем троекратно прикладывается к его устам, как принято на официальных церемониях)... за героическую защиту и спасение библиотеки. А это!..

Илья (по-пионерски салютуя). Служу трудовому народу!

Вера (нетерпеливо). Да погоди ты со своим народом! (С досадой заводит его салютующую руку ему за голову.) Успеешь ещё, наслужишься. Всё равно он не оценит твоей службы, а только хаять будет и материть... Ну вот, сбил!

Илья. Прости.

Вера. Не за что прощать. (Смущённо и одновременно лукаво смотрит на Илью.) Ты знаешь, что твоя Веруська хочет сделать?

Илья. И что же она хочет сделать, эта неожиданная Верусечка? (Вера наклонилась и шепнула ему на ухо.) Прямо здесь?!

Вера. Угу.

Илья (оглядевшись по сторонам, с напускной горечью). Ой, развратница, ой, бесстыдница, чего удумала, а?!

Истошный вой пожарных сирен.

Вера (сильно испугавшись, вздрагивает и бледнеет). О, господи! Да что это такое?! Перепились, что ли, эти огнеборцы хреновы?! Аж внутри всё захолонуло от их воя, рехнуться можно! (Вскакивает на ноги, идет к большому валуну у берега, взбирается на него и оглядывает окрестность.)

Илья (оставаясь лежать). Дозорный на вышке, доложить обстановку!

Вера (обернулась испуганная и бледная как мел). Илюша, а пожарники, когда тренируются, поджигают чего-нибудь?

Илья. Бывает, поджигают. Но вряд ли в такой плотной застройке они с огоньком станут баловаться. (Вскочил и пошёл к валуну.) Пожар, что ли, где?

Вера (схватилась за голову, почувствовав головокружение, по-девчоночьи присела на корточки, чтобы не упасть с валуна). "Правда" наша горит. Мой дом, наверно. Ой, Илюшка, у меня ноги отнялись, сними меня скорей!

Илья едва успел подхватить свалившуюся Веру. Как только он поставил её на ноги, она тут же плюхнулась на траву и застыла с отрешённым видом, будто и впрямь разбитая параличом. Илья запрыгнул на камень и сразу же увидел огромный чёрный столб дыма, который поднимался в небо почти вертикально.

Илья. С чего ты взяла, что это твой дом?!

Вера (тихо и обречённо). Здоровенный особняк с бельведером - это недостроенный дом Храмкина, соседа моего, богача. У него фасад на Старобугровскую смотрит, а мой домишко сзади - на "Правду".

Илья (спрыгнув с валуна). Сейчас съездим, узнаем. Возможно, горит гораздо дальше. Кончай паниковать!

Вера (с полными слёз глазами). Дальше в том направлении только овраг и пашня совхозная.

Илья побросал их вещички в пакеты, мигом оделся, подлетел к Вере с её халатиком.

Илья. Давай руку! (Вера вся в слезах безвольно вытянула руку, и Илья накинул ей один рукав. Затем она с усилием встала на колени и подала ему другую руку. Чтобы застегнуть на Вере халат, ему самому пришлось опуститься перед ней на колени.) Не реви раньше времени, Верусь. Ещё ничего не ясно. Поверь моему репортёрскому опыту, не может твой дом так гореть. Не может!

Вера. Почему?

Илья. Дым слишком чёрный и блестит, как антрацит. Химия какая-то горит. Смóлы.

Вера. Правда?!

Илья. Конечно. Разве может сгореть правда?! Бегом в машину!

Он помог ей подняться, и они побежали к старенькому редакционному "уазику".





Действие 2.

4.

Раннее погожее утро следующего дня. Щебет птиц, жужжание и стрекот невидимых насекомых, изредка доносящееся мычание коров не нарушают общей картины тишины и покоя. - Вечкасов в телогрейке сидит на ящике, задумчиво смотрит на пожарище, меланхолично поедая сливу из миски, которую держит у груди. Из малинника, разделяющего участки Даниловых и Храмкиных, высунулась голова Нади.

Надя (робко). Иван Ильич... (Вечкасов оборачивается на зов.) Доброе утро. Приятного аппетита.

Вечкасов. Спасибо. Желаю, чтоб таким оно и для тебя было: добрым и приятным.

Надя. Спасибо. (Чуть помолчала.) А где пожарник?

Вечкасов. Спит в сарае.

Надя. А если разгорится?!

Вечкасов. Не-ет. Ребята расстарались на совесть: наглухо, намертво всё залили.

Надя. А вдруг?! Ветер раздует какую-нибудь искорку, и опять полыхать начнёт!

Вечкасов. Если курить не будешь, дочка, искорка не появится. Да и я здесь не для забавы сижу.

Надя в полосатой, как тельняшка, майке выбралась из кустов и подошла к нему.

Вечкасов (с интересом оглядев её). А чего вскочила в этакую рань? Страх спать не даёт или ещё что?

Надя. Да я в туалет ходила, заодно и посмотреть решила, как тут банька-то эта нескладная.

Вечкасов (усмехнувшись). Да-а, теперь банька точно "нескладная". Всё, отслужила, ничего уж в неё боле не наскладируешь.

Надя. Эх и страху мы из-за неё натерпелись! Жуть! Счастье просто, что погода была безветренной, а то бы она и наш дом с собой прихватила, собака этакая.

Вечкасов. Ваш дом. Весь порядок "правдинский" выгорел бы до самой шоссейки. Домишки-то у вас на улочке - одна ветошь. Если бы ветерок чуток поддувал, как спички б вспыхивали один за другим.

Надя. Да-а. Повезло.

Вечкасов. Вам-то, да-а, а вот хозяину моему совсем наоборот: одни убытки и расстройство достались.

Надя. Небось, не обедняет, не дом потерял. Переживёт как-нибудь и ещё богаче станет.

Вечкасов. Легко говоришь. Ты попробуй сама разбогатеть. Да приумножить богатство своё. Да попробуй сохранить добро, да уберечь его от жулья разного или от таких вот (навёл на неё свой указательный палец и подолбил им по воздуху)... куряк бесшабашных. (Надя с удивлением и испугом вытаращилась на Ивана Ильича.) То-то. Языком всё легко получается. И деньги чужие всегда кажется, легко достаются, а вот попробуй-ка...

Надя. Дядь Вань, да вы чё хотите сказать, что из-за меня пожар получился?! Да?!

Вечкасов. Я только хотел сказать, что из-за одной непогашенной цигарки запросто, как делать нечего, случаются вот такие вот (навёл теперь палец на пепелище и выразительно подолбил им) "нескладные" вещи.

Надя. Да я же на ваших глазах её затоптала! Вы же видели, от сигаретки одна пыль осталась!

Вечкасов. Видел. Но я потом сразу и ушёл.

Надя. И мы со Светой сразу ушли! Только парой фраз перебросились с этим хлюстом Уханкиным и сразу за вами побежали.

Вечкасов. А Толян здесь оставался?

Надя (секунду подумав, с долей разочарования). Нет. Он раньше ушёл. И не курил при нас... (со вздохом) совсем.

Вечкасов. Значит, остаётся один Никифрыч?

Надя. А чё вы меня-то спрашиваете?! Вы же сами его последним видели!

Вечкасов. Не было тут никого, дочка. Ни единой душеньки.

Надя. Странно. Он ждал вас.

Вечкасов. Пьяный?

Надя. Совершенно ни в чём!

Вечкасов. А где ждал-то?

Надя. В заборе. В дырке! Я сейчас покажу! (Вспорхнула и полетела к изгороди.)

Неожиданно доски в заборе раздвинулись, и появилась спина Уханкина.

Уханкин (преодолевая лаз, обращаясь к Храмкину). Видите, ещё одна! А вы говорите...

Храмкин (пролезая следом). Это какая-то новая. Не было раньше. (Замечает ошарашенную их появлением Надю, впивается в неё глазами хмуро и недобро. Та замерла и то ли с перепугу, то ли от неожиданности уставилась на него не моргнув глазом.) Ты чего это, соседка, вылупилась? Давно не видала, что ль?

Надя (мотнув утвердительно головой, спохватывается). Не-ет!

Храмкин. А чего прискакала-то ни свет ни заря? Чего позабыла-то здесь, а?!

Надя. Я смотреть приходила... не загорелось ли...

Храмкин (зло сощурившись). Не загорелось. Не поджигали больше. Ещё что?!

Надя. Всё... (Отступает назад.) Извините, что помешала.

Уханкин. Здороваться не помешало бы со старшими, морячка. Или сейчас в школах этому не учат?

Надя. Извините. Доброе утро.

Храмкин (начиная беситься). И чем же оно доброе, позволь спросить? Что вместо крепкого склада у меня теперь куча пепла и убытков на пятьдесят тыщщ, а?! Что спозаранку язвы всякие полуголые и сопливые надо мной потешаться тут начинают, да?! В этом оно доброе?!

Надя. Да я же просто...

Храмкин. Не-ет, ты не просто. Ты ехидничаешь, надсмехаешься. Злобствуешь. Думаешь, не понимаю, что ты рада, что все вы, голытьба, счастливы, когда у вас соседи богатые горят и убытки терпят? А?! (Девочка промолчала, но взгляд её стал прям и твёрд.) Что, языкастая, и сказать нечего? Или язык проглотила?

Надя (отступив от него ещё дальше). Тупой вы всё-таки.

Храмкин. Чего-о?!

Надя. Того! Через ваш сарай чёртов, мы все могли без крыши над головой остаться. Все, понимаете?! Вся б улица наша бездомной сделалась! Вот так вот. Хоть и мните себя толковым и смекалистым, а тупой вы... как валенок сибирский!

Храмкин (заревел). Чего-о?!! Да я тебе!.. (Надя опрометью шмыгнула в малинник и ретировалась на свой участок. Храмкин орёт ей в след.) Ещё раз увижу на моём позьме, сопля, всю жопу, как пейзаж, распишу! Поняла?!

Голос Нади. Себе распиши, шерхебель! Может, ума добавится, и память поострее станет!

Храмкин. Ну, попадись мне только, ехидна язвенная, узнаешь, почём фунт изюма!

Голос Нади. Сам лопай свой изюм, баран! Тупица безмозглая! Бестолковая!

Храмкин бросился за ней в малинник, но застревает в густых зарослях. Слышно, как девочка убегает. Уханкин, придерживая упругие стебли, помогает хозяину выбраться из малиновых силков.

Храмкин (прижимая пальцами глаз). Бляха-муха, чуть глаз не выхлестнул из-за этой соплюшки наглющей. Сучонка бесстыжая! Глянь-ка, Толян, чё у меня там.

Уханкин (подобострастно осматривая глаз). Веко посекли немного. И щека ободрана. Но до свадьбы, Борис Иваныч, заживёт. Точно.

Храмкин. Идиот. Я ещё пока не вдовый, чтоб жениться сызнова.

Уханкин. Так-то оно так, но все мы, как говорится, под богом елозим.

Храмкин. Ты вот что, темнило богово, елозь-ка отседова и займись делом. Два дня я тебе даю, чтобы найти, кто мне тут петуха пустил. Ловишь задачу-то?!

Уханкин. Маловато двух дней-то, хозяин. Я - не мент, не местный. Трудновато будет.

Храмкин. Федька Пиксайкин, зато и мент и местный. Если не дашь ему в каждом дворе к стаканý прикладываться, полагаю, уже к вечеру сыщете поджигателей.

Уханкин (засмеялся). Да его разве удержишь, Борис Иваныч?! Танк нужен!

Храмкин. Ничаво-о, за мою премию безо всяких танков удержится. Ты, главное, сам-то (дважды звонко щёлкнул себя в шею и погрозил пальцем)... не ошибайся.

Уханкин. У-у, Борис Иваныч, обижаете. Уханкин живые денежки никогда не променяет на вонючее самопальное пойло. Они - моё всё! "И жизнь, и слёзы, и любовь"! Сколько отстегнёте на гонорар-то, если поджигателей в срок представим?

Храмкин. Ты, Толян, свою премию уже дверьми получил дубовыми, филёнчатыми, которые в кладовой от меня хоронил, а потом шмаре своей в Бедный свёз. (На Толяна напал внезапный кашель.) Вот так вот. Ну, а уж Пиксайкина я не обижу, будь покоен. (Уханкин отвернулся от хозяина в сторону, постукивая себя в грудь, натужно продолжал кашлять. Тот посмотрел-посмотрел на его фальшивые потуги и хрястнул по спине своей лапищей так, что Толяна отнесло на несколько метров.) Отпустило?!

Уханкин (покрякивая). Под такой лапой и душа вылетит, не то, что кашель.

Храмкин. А она к тебе влетала, душа-то?

Уханкин (зло). У-у, да-а. Если я такой бездушный, зачем держишь, хозяин? Зачем страдать и сердчишко себе рвать?! Давай расчёт, и я поеду восвояси жить дальше.

Храмкин. Рассчитал бы к ядрёной фене, но в России-грёбанойматушке почему-то душевные управляющие любое дело превращают в сплошные перекуры и пьянство, в растащиловку и халтуру. Вот такой вот удивительный феномен.

Уханкин (радостно). Хозяин, звучит, как признание моих заслуг!

Храмкин. Но премию всё равно не дам, не надейся. Ступай отсель.

Уханкин. Эх, Борис Иваныч, Борис Иваныч, извините, но никогда вам не стать крупным олигархом.

Храмкин. Это почему ж?

Уханкин. Мельчишь больно, скупишься, жмёшься, а олигарх должен быть натурой щедрой, широкой, смелой. Отчаянно смелой! Только с таким характером можно за одну жизнь сделать настоящее, огромное состояние.

Храмкин. Или спустить последнее до нитки, как некоторые отчаянные картёжники, вроде Уханкина Анатолия Павловича.

Уханкин. Ну и что?! Сегодня облом, зато завтра - куш! Кто не рискует, тот не пьёт "Дон Периньон"!

Храмкин. Пустое калякаешь, ерунду. Как ты пил самогонку, так и будешь пить. Вот так вот, дон Самогон. "Экономика должна быть экономной", и тут наш незабвенный генсек Ильич, хоть и на словах только, был на все сто прав. Чтоб ему ни дна, ни покрышки кстати.

Уханкин. Ну вот, сразу и обхаял. Между прочим, старики в деревнях его до сих пор "кормильцем" (!) зовут.

Храмкин (с неожиданной запальчивостью). А как же иначе-то?! Пол мира кормил! Арабов, негров, косоглазых всех мастей. Вооружал их, строил им плотины, комбинаты, школы, госпиталя, вместо того чтобы эти миллиарды (!) в свой (!!) народ вкладывать. Остолоп, истукан, мумия ходячая.

Уханкин. Да Лёня-то был профанацией чистейшей воды, а всем заправляли политбюрошники.

Храмкин. Такие же истуканы и мумии! Будь моя воля, всех бы на рудники отправил уран рубить. Заживо бы всех сгноил на хрен.

Уханкин. Да ведь они такие же старые были и дряхлые, себя еле таскали, а уж не то, что кайлом махать.

Храмкин (с горькой горячностью). Не можешь махать - в топку! Вместо угля! Хоть какая-то капелька тепла была бы от них людям.

Уханкин. У-у, круто! И в какой-то степени - экономия!

Храмкин. Ну хватит придуряться-то, "экономия"! Живодёрством это называется, душегубством и фашизмом! (Внезапно обмяк, сник, погрустнел.) Обидно: сами-то они вволю поживодёрничали, подушегубничали, пограбили, - и никакой кары, никакого возмездия. Даже покаяться не хотят. (Зло усмехнулся.) Капитализм теперь взялись строить, выродки.

Уханкин. А ты оригинал, Борис Иваныч.

Храмкин. Ты мне ещё долго будешь глаза мозолить, копия с подделки?!

Уханкин (ухмыльнулся). Всё, хозяин, ушёл. (Повернулся и пошёл к дыре в заборе.)

Храмкин (Вечкасову). А ты чего тут высиживаешь, Иван Ильич?

Вечкасов (кивнув на угольную кучу). Так ведь... смотреть же надо.

Храмкин. А ты у меня разве пожарник?

Вечкасов. Сморило его малость, ну я и... заступил на вахту.

Храмкин (указывая на пустые бутылки из-под бормотухи, составленные аккуратно возле ящика Вечкасова). Не мудрено, что сморило. Его "пушнина-то"?

Вечкасов. А чья же.

Храмкин. Вот сволочь. Конечно, какой из него дозорный, когда он три бутылька "бормоты" засосал. Ну, как вот с таким народом страну поднимать?! Поэтому-то всё и сгорает, взрывается, рушится. Эх-хе-хе-хе-хе... Как думаешь, Иван Ильич, кто меня подпалил?

Вечкасов (выглянув из-за Храмкина на Толяна, сидящего в дыре забора одна нога здесь, другая снаружи). Даже не знаю на кого и думать, Борис Иваныч, право, не знаю.

Храмкин (обернувшись). Ты всё ещё здесь, Толян?! Какого ты сидишь мечтаешь, как Ленин в Польше?! Уйди с глаз долой, пока я тебя взашей не вытолкал!

Уханкин. Шуми, шуми, шумровоз. Сейчас ведь расскажу, чего я придумал - ахнешь! (Подошёл.) Спорим, Борис Иваныч, на твою бутыль скотча, что прибалдеешь от плана моего... охренительно!

Храмкин (подозрительно, но с явным любопытством). А план-то касаемо чего?

Уханкин. "Касаемо" того, как тебе средства за пожар возвернуть и премии попусту на разных Пиксайкиных не транжирить. Будешь спорить?

Храмкин (с интересом и уже слегка возбуждёно). Ты сперва объясни, какие финты твоя головёнка изобрела, а уж потом поглядим, стоит ли мне рисковать бутыльком скотландским.

Уханкин. Стоит, не боись. Дело верное на все сто. Нет, на 99! Один процент кидаю на слепую случайность. Ну-у, согласен?! (Раскрывает ладонь для заключения пари.)

Храмкин. Если план - дерьмо, я тебе... полсотни щелбанов отвешиваю в лобешник. (Поднял свою лапу, чтобы хлопнуть по Толяновой ладони.) Идёт?!

Уханкин (отдёрнув руку). Ни фига-а. Ты на пальцы-то свои погляди! Я с полусотни копыта отброшу под такими пальчиками! Двадцати хватит.

Храмкин (махнул рукой). Хрен с тобой, тридцать!

Уханкин (колебался ровно секунду). Замётано, тридцать! Ильич, ты свидетель! (Вечкасов молча перевёл взгляд с Уханкина на хозяина и отвернулся, демонстрируя неодобрение. Спорщики ударили по рукам.) Итак! Вы, мой экономный хозяин, вероятно, со мной не согласитесь - ваше право, но я абсолютно убеждён, что поджога здесь никакого не было. Подумайте хорошенько, стал бы наш ярый и настырный конкурент Абдулбабаев Басурман Басурманович палить какой-то убогий сарайчик, когда можно без особых проблем сжечь до последней досточки пустующий цех со всем его оборудованием и битком набитым деревянными изделиями складом? У, хозяин?

Храмкин. Могли соседи запалить. По злобé, из вредности или из зависти!

Уханкин. Да что вы всё заладили, "запалить" да "подпалить"?! Банька-то была, как лист, сухая. Брось окурок сигаретный (картинный жест в сторону "нескладной") - кто-то спьяну или кто-то сдуру - получай Армагеддон! (Заметив, как Вечкасов внимательно посмотрел на него.) Правильно я говорю, Ильич?

Вечкасов. Это кто же спьяну-то?

Уханкин. А твой приятель безногий, Никифрыч!

Храмкин. И какая ж мне корысть с этого босяка колченогого?

Уханкин. Логично. Поэтому этот вариант, который можно озаглавить: "С овчинки - шерсти клок", - мы пока разбирать не будем. А вот вариант номер два... название потом придумаем, и есть та самая девяностодевятипроцентная возможность компенсировать ущерб, нанесённый вчерашней огненной стихией.

Храмкин. Рожай шибче, стихия, пока я тебе щелбаны не начал печатать!

Уханкин (отступив на шаг). Спокойно, хозяин, спокойно, ты же недослушал, а уже с щелбанами лезешь! Есть три свидетеля, которые видели своими глазами, как ваша... "наглющая соплюшка", примерно, за полтора-два часа до пожара швыряла дымящиеся бычки налево и направо, не утруждая себя гасить их. Три (!) свидетеля, которые слышали своими ушами, как эта "ехидна язвенная", "сучонка бесстыжая" публично признала это. Ильич, подтверди!

Вечкасов. Так ведь она... загасила. Я поругался... она и загасила.

Храмкин (тихо и зловеще). Кто, Надька?!

Уханкин. Угу, "морфлот" полуголый. А мамашка её, между прочим, "забурела" как раз на пятьдесят "штучек".

Храмкин. Стоп! Я всё понял. Ладно, Толик, стакан налью, но не боле. У меня свой план будет по этому поводу. (Покосился на "пограничный" малинник.) Пошли-ка отсель, от случайных ушей. Оба!

Уходит, за ним Уханкин. Вечкасов суетливо вскочил, не забыв прихватить пустые бутылки, поковылял на затёкших ногах за ними.





5.

15 августа. Полдень. - Домишко Даниловых. На терраске сидят Вера и Илья.

Илья. Так что стряслось-то, Верусь?!

Вера. Ой, Илюша, представляешь, этот мозгомой и самодур Храмкин, у которого позавчера баня сгорела, вернее склад, обвиняет в пожаре мою Надюшку! Говорит, что у него есть свидетели, которые якобы видели, как она там курила и-и... из-за этого, дескать, и произошло загорание. Говорит, что пожар этот унёс у него различного материала на пятьдесят тысяч, и он теперь категорически настаивает... даже требует в ультимативной форме... Ты не поверишь, что!

Илья. Уж не твоей ли любви?

Вера. Да нет, что ты!? Он ещё до этого не дошёл.

Голос Варвары Петровны (за стеной). Ещё как дошёл, только напрямую сказать смущается!

Вера. Мам, не встревай, пожалуйста, со своими глупостями! Дай поговорить спокойно!

Голос Варвары Петровны. Говори, сколько влезет, только он давно уже на тебя глаз положил.

Вера. Так ты что мне предлагаешь, пойти лечь под него, что ли, да?!

Голос Варвары Петровны. Ну, пори тогда родное дитё, коли такая гордая.

Вера. И отпорю, как миленькую, чтоб не повадно было курить и перед старшими дерзить и умничать!

Голос Нади (за стенкой). Ага, вам, значит, можно чушь разную молоть и гадости, а молодым и сказать ничего нельзя, да?!

Вера. Я знаю, как ты умеешь говорить, каждый божий день слышу! Так что не надо из себя ангелочка корчить!

Голос Нади. А кто корчит-то?!

Вера. Кто курит и соседские склады сжигает!

Надя (распалённая выскочила на терраску). А ты видела, как я сжигала, видела?!!

Вера. Люди видели и, голову даю на отсечение, на суде в один голос это подтвердят.

Надя. Светка не скажет!

Вера. Скажет! Борис только бровью поведёт, и твоя Светка скажет всё, что нужно. Ясно?!

Надя (притихнув). Но ведь это же подло. Я не виновата в пожаре ни грамма. (Глаза её увлажнились, она отвернулась и быстро ушла.)

Илья. Вера, объясни Христа ради, что происходит?

Вера. Этот Храмкин требует... чтоб я ей... порку устроила.

Илья. В каком смысле?

Вера. В этом самом! Чтоб разложила своего (голос её дрогнул) ребёнка... и отстегала.

Илья. Как это, отстегала? Ей же - шестнадцать. Взрослая девушка!

Вера. Для вас, мужиков, она, может быть, и взрослая, а для меня, покуда не сдохну, - ребёночек! Глупый, несмышлёный... беззащитный! (Промокнула платочком набежавшие слёзы.) Прости.

Илья. Ничего. (Деликатно помолчав.) А сам он что же... присутствовать при этом собирается?

Вера. Он... считать собирается!

Илья. Считать... удары?

Вера. Ну не звёзды же!

Илья. Мра-ак... И сколько?

Вера. Двести пятьдесят.

Илья (присвистнув). Безумие... А почему именно столько?!

Вера. Не знаю. Я сама не поняла, как он считал. Чего-то делил, какой-то понижающий коэффициент применял, потом сунул мне калькулятор под нос с этим результатом.

Илья. На калькуляторе считал?! (Сдавленно прыснул от смеха.)

Вера (вновь прослезившись). Илюшк, я ничего смешного не вижу. Представь, что с тебя (!) будут требовать твою (!) доченьку высечь, а? Каково тогда тебе будет, весело или всё-таки призадумаешься?!

Илья. Прости, Верусь, очень трудно удержаться от смеха, когда слышишь такую невероятную дичь. Твой сосед просто садист какой-то, псих. Самый настоящий псих!

Вера. В том-то и дело, Илюшенька, что мой сосед никакой не псих. Борис - мужик настырный, упорный, гонористый и самолюбивый до чёртиков. И он, судя по всему, взъелся на неё не на шутку. Похоже, до самых печёнок его проняла моя занозистая девочка своими насмешечками и подковырочками, если он решился на такой дикий шантаж. Я хорошо знаю Борьку, Илюш, он теперь ни за что не отвяжется, пока не добьётся своего.

Илья. Я сильно сомневаюсь, Вера, что он добивается именно этого. Такая цель абсолютно нереальна и изначально недостижима! Это какая-то эфемерная садоэротическая фантазия и ничего больше. Версия Варвары Петровны мне представляется более правдоподобной.

Вера. Да нет, Илюш, поверь мне, его цель - проучить, поставить на место дерзкую нищую девчонку, которая позволила себе поддеть этого новоявленного "хозяина жизни" за его косность, ограниченность и твердолобость.

Илья. Но как, каким образом можно вас с Надюшкой принудить к такой позорной и-и... жестокой экзекуции?! К самобичеванию фактически! Или я что-то... не учитываю? Ты можешь объяснить, в чём феномен его шантажа? За какую струнку он дёргает?

Вера. Если мы не подчинимся, отклоним его ультиматум, Борис пригрозил - через суд, конечно, - отобрать наш новый телевизор, Надюнькин "свингер" песцовый, ну и... украшения... бриллиантовые. (Лицо её скривилось, по щекам поползли крупные слёзы.) Весь мой выигрыш отобрать грозит, гадина! (Слёзы закапали чаще, слившись в две тоненькие бороздки.)

Илья. Ах, во-от оно что. Значит, всё-таки деньги. (Ласково гладит её по волосам, по лицу, утирает ей слёзы.) Вот теперь всё встало на свои места.

Вера. Ты ошибаешься, Илюш. Ничего материального ему от меня не нужно. Жжёт его уязвлённое самолюбие, желание показать свою волю, власть, доказать, что с ним никому не позволено шутить и фамильярничать, а уж тем более дерзить какой-то девчонке голодранке. Вот какой главный мотив его поведения, Илюшечка. Вот такой.

Илья. Но это же абсурд! На такие бредовые условия никто и никогда не согласится! Если только какие-нибудь... ненормальные... полоумные... Да и то вряд ли! Или?!.. (Потрясённый мелькнувшей догадкой, Илья, утратив на мгновение дар речи, смотрит на Веру.) Вера, не может быть... Неужели вы с Надюшкой решили?!..

Вера. Да ничего ещё мы не решили! Поэтому и зазвала я тебя посоветоваться. Всем сердцем чувствую, нельзя до суда тяжбу доводить: оберёт он нас. А на порку согласиться - тоже ужас! Помоги, Илья, подскажи, как нам поступить, что делать, какое принять решение?

Илья. Ой, Верусечка, я уж теперь не уверен, что моими советами вы хоть в какой-то мере захотите воспользоваться. У вас, у женщин, своя особенная, женская логика, своё восприятие здравого смысла. Вы по-другому и весьма своеобразно относитесь к вещам, но главное - и это до меня дошло только что, как прозрение, - вы способны уступить, склониться даже в тех случаях, когда мужчина наверняка предпочёл бы выбрать смерть.

Вера. Илюша, ты можешь ответить просто, безо всяких заумных рассуждений о поведенческих особенностях полóв, что мне делать?!

Илья. Отвечаю: собрать в кулачки всё своё мужество и бороться изо всех сил!

Вера. Но как, как бороться?! Ведь всё на его стороне: пожарники, свидетели, можешь не сомневаться, что и судьи, и судебные исполнители, и вся наша бражка адвокатская тоже будут за него, потому что в нашем болоте, в среде наших земноводных у него и авторитет большой, и деньги немалые.

Илья. Вера, послушай, у меня есть хороший приятель в Пензе - отличный, опытный адвокат с большим стажем по такого рода делам, с большими связями...

Вера (перебивает его). А платить чем, Илюшечка?!

Илья. Найдём чем, не бойся.

Вера. Интересно, где такие места, куда можно пойти и отыскать несколько тысяч рублей? На "Поле чудес" в стране дураков?

Илья. И гениев.

Вера. А я не могу взять у моего гения эти тысячи. И не возьму. Эти деньги ты откладываешь на квартиру, которая тебе позарез нужна, жизненно необходима. Для меня взять их - всё равно, что-о... отсечь от тебя кусок живой ткани!

Илья. Да я сам от себя отсеку и ткань, и ухо, и почку, лишь бы только спасти тебя! Можешь не сомневаться.

Вера. Илюшенька, дорогой мой, я ни капелюшечки не сомневаюсь в этом, но денег твоих всё равно не возьму, потому что мы, скорее всего, проиграем! И тяжесть суммарной утраты придавит меня невыносимее (!) во много, много, много раз.

Илья. Если проиграем здесь, подадим апелляцию в областной суд.

Вера. А чего мелочиться-то? Сразу в Верховный и вся недолга. Или нет, лучше в Международный в Гааге! Там, говорят, любят защищать права человека в России.

Илья (печально покачав головой, со вздохом). Эх, Веруська, Веруська, ты прожила тридцать пять лет...

Вера (мгновенно поправила его). Тридцать четыре!

Илья. Прости. Тридцать четыре (!) года ты спокойненько и нормальненько обходилась без бриллиантов. А теперь, каким-то чудом заполучив их, настолько боишься даже просто рискнуть (!) этими побрякушками, что готова и сама пойти, и родную дочь толкнуть на позорное, рабское унижение. Это ужасно, Вера! И очень печально.

Вера. А разве не ужасно и не печально будет, когда ко мне придут судебные исполнители и опишут мои, чудом дарованные, вещи, которые заново уж мне-то точно никогда больше не приобрести!

Илья. Верушенька, но это всего лишь вещи. Подумай, хорошая моя, стоят ли они такой платы?

Вера. Не знаю, Илюша, не знаю! Судьба-злодейка приманила дорогими дарами, а теперь, предъявив счёт, усмехается над дурой-бабой, которая от радости позабыла, что за все удовольствия в нашей напрочь лишённой справедливости жизни приходится в конечном итоге расплачиваться втридорога.

Илья (усмехнулся). "Судьба-злодейка". А сосед твой, выходит, её перст? Смешно. Рассуждаешь чисто по-женски. Так и тянет вас, женщин, к фатализму, к религиозному идеализму, ко всякой мути мистической. Ох, хо-хо-о... А хочешь, я статью напишу в "Комсомолку"?! Опозорю этого садиста на всю Россию-матушку! Так его расчихвостю, так разожгу общественное мнение, под ним земля полыхать начнёт. Ни один нормальный и порядочный человек не захочет с ним не только дела какие-то иметь, даже здороваться!

Вера. Илюшенька, опомнись, в какой стране ты живешь, забыл? У нас, чем ни дурнее слава, чем ни поганей нравственный облик человека, тем выше рейтинг его популярности, тем больше он процветает и преуспевает. Твоя статья станет отличной рекламой бизнесу Храмкина, а вот девочке моей, скорее всего, она окажет медвежью услугу. Землячкú пальцами будут тыкать, засмеют до умопомрачения. А ей ещё школу здесь надо оканчивать. Не подумал об этом?

Илья. По-моему, после порки над ней ещё больше потешаться станут.

Вера. Не станут, Илюш, заверяю тебя. Детей здесь лупцевали, лупцуют и будут лупцевать. Это обычное и заурядное явление для нашего городишки. Да и не только для нашего. Вот увидишь, дальше курмыша забугровского молва не уйдёт.

Илья. Похоже, ты уже всё решила?! Зачем же меня-то звала тогда?

Вера. Проверить свои сомнения, наверно.

Илья. Проверила?

Вера. Не совсем. Но у меня на размышление осталось трое суток. Буду думать.

Илья (понизив голос). Есть ещё один вариант - злодейский.

Вера. Илюша, извини, но мне не хочется сейчас шутить. Давай в другой раз, о, злодей мой, ладно?

Илья (серьёзно). Как скажешь. Но в принципе это реально.

Вера. Что реально, уж не убийство ли?!

Илья. Убийство - не знаю, но рёбра эти ребята ломают умело. Могут и ноги сломать, если закажешь. И руки. (Вера с изумлением смотрит на него). Я тебя поразил?

Вера. Да. Неужели ты мог бы решиться на такой заказ?

Илья. Думаю, смог бы. Это в пьесках своих я идеалист и романтик, а по жизни - прагматик и даже циник. Я давно себе уяснил, что уповать на высшую справедливость бесполезно и глупо, что с мерзостью не только можно, но и нужно поступать мерзко и беспощадно, если не хочешь быть растоптанным ею.

Вера. Может быть, ты и прав, не знаю. Я всего лишь простая библиотекарша из убогого райцентра. Но я уверена абсолютно, что самую высшую кару, которую заслуживает мой дурной сосед за свою дурацкую придумку с поркой, - это хороший мордобой. Будь я мужиком, так бы начистила ему его постную рожу, что он у меня дня три света божьего не смог бы лицезреть! Ломучка противная, дубина стоеросовая. Вот привязался на мою голову!

Илья. А в его возрасте, к месту будет сказано, кости уже плохо заживают.

Голос Варвары Петровны. Глупость несёте несусветную! На ваших костоломов он своих мордоворотов сыщет! Как бы вашим удальцам пензенским самим потом не пришлось по хирургам ползать. И вам обоим вместе с ними! (Илья, чтобы не рассмеяться в голос, зажимает пальцами рот.)

Вера. Мам, ну нельзя так беспардонно влезать в разговор! Нехорошо это. Дай с человеком поговорить нормально, без твоих реплик и комментариев!

Полной неожиданностью для Веры и Ильи стало появление самой Варвары Петровны со своей незаменимой при ходьбе колясочкой. Они дружно вскочили с мест.

Варвара Петровна. Сядьте, не колготитесь! (Довольно сноровисто уселась за стол.) Это вы нормальным считаете, голубки, хорошо - кости мужику ломать, с которым соседствуем без малого тридцать лет, который выручал нас многократно и деньгами, и техникой, и помощью разной, которого ты, Верушка, развлекала и угощала третьего дня, с матерью которого, светлая ей память, я дружила, с дочерью которого наша Надюнька-поджигательница теперича дружит? Это - нормально, по-вашему?!

Голос Нади. А это нормально, по-вашему, Варвара Петровна, когда невиновного человека без конца носом тычут за то, чего он отродясь не делал? Нормально?!

Варвара Петровна. Во-от кстати! (Илье.) А вам известно, мил человек, что, если б не Борис, эта заноза, которая за стенкой митингует, щас бы уже, наверно, в торф болотный превратилась? Или вообще в газ!

Вера. Мам, ну откуда он может это знать?

Варвара Петровна. Тык пусть знает, кого он инвалидить предложил!

Надя (не утерпев, вышла). Это что за страсти-мордасти химические вы тут рассказываете?

Варвара Петровна (Наде). А ты иль забыла, как из детского садика-то сбегла и на болота гулять отправилась?!

Надя. А-а!

Варвара Петровна. Бэ-э! Запросто могла сгинуть в болотной жиже-то. Так то. (Илье.) И ведь отыскал он её среди самой топи! Только водяной с кикиморами знают, как её угораздило туда забраться.

Вера. И он был единственным из всей группы мужиков, кто не прекратил поиска из-за темноты. И нашёл.

Варвара Петровна. Верно. (Илье.) Вот какой у нас сосед, которому вы руки-ноги собрались калечить!

Илья (смущённо). Вы не совсем правильно меня поняли, Варвара Петровна. Слишком... буквально, прямолинейно... Моё предложение носило скорее умозрительный характер, нежели по-настоящему предполагало нечто реальное. Так что, не волнуйтесь, вашему потрясающему соседу никакие увечья не грозят... чего, к сожалению, не скажешь о вашей внучке.

Варвара Петровна. Какие ещё увечья, выдумаете тоже?! Голь на выдумки хитра: как-нибудь вывернемся, чего-нибудь непременно изобретём, чтоб дитё не мучалось и не страдало.

Илья. Страдания и увечья, Варвара Петровна, бывают не только телесные. И ещё неизвестно, что для девочки окажется тяжелее и мучительней. Ладно. Вы сами с усами, и я вам, вижу, бесполезен. Поеду-ка на работу. (Встал.) До свидания, Варвара Петровна. Мужайтесь, Надя. Пока, Верусь.

Варвара Петровна. И вам того же.

Надя. До свидания.

Вера. Пока, Илюш.

Илья (сойдя со ступенек на дорожку, обернулся). Да, забыл сказать. Вашего соседа-инвалида... Никифрыча с рынка...

Вера. Ну-у?

Илья. В овраге нашли с пробитым черепом.

Вера. Мёртвого?!

Илья. Жив пока, но в сознание уже третий день не приходит.

Варвара Петровна. Да кто ж его так?!

Илья. Неизвестно. Если очнётся, сам тогда расскажет. Всё. Уехал я, Вера. (Хотел уйти, но спохватывается.) Так когда ваше "аутодафе" должно состояться?

Вера. Восемнадцатого, во вторник. Обещал под вечер придти.

Илья укоризненно покачал головой и ушёл.

Варвара Петровна. Бедный Никифрыч, всю жисть его судьба бьёт и уродует. На роду, что ль, у него так записано?

Вера. "Жисть", "дитё", "теперича"! Чего это тебя на деревенский говорок потянуло?! Говори нормально, без озорства, ты же можешь!

Варвара Петровна. Я когда серчать начинаю, у меня само так получается, по-деревенски.

Вера. Если б не слушала чужих разговоров, не было бы повода серчать-то.

Надя. А знаете, что я подумала?!

Вера (громко и грубовато). Знаем! А не спалить ли у Храмкина дом?! (Взрывается от хохота.) И его вместе с ним!!! (Истерично смеётся.)

Надя. Ну, чё ты ржёшь-то?! Я же серьёзно!

Вера. Так и я не шучу! (Безуспешно пытается справиться со смехом.)

Надя. А поджигать ты будешь, хохотунья?!

Вера. Зачем, у меня дочь - мастер по поджогам! (Давится от смеха.) Парой сигареток всю усадьбу у Бориса... дотла спалит!! (Хохочет до удушья, в глазах слёзы.)

Надя (с удивлением бабке). Чё это она, баб?

Варвара Петровна. Верунь, довольно... Успокойся... Хватит!

Лицо Веры стало синеть, но она продолжала смеяться. Варвара Петровна быстро налила в стакан минеральной воды, набрала в рот и обрызгала её словно пересушенное бельё.

Вера (прекратив истерику, утёрла лицо). Чего делать-то будем, бабоньки?

Общее молчание.

Варвара Петровна. Пусть колготки наденет. В них картонки засунуть можно. У меня в рундучке есть хороший картон: тонкий, плотный и мягкий.

Надя. Какой дурак в жару колготки надевает, ба-аб?

Вера. Какой дурак не догадается, для чего их надели.

Варвара Петровна. Тогда так. Я эти картонки аккуратно ниточками к изнанке трусов прихвачу, и можешь вваливать ей по полной программе!

Надя. Ага, а звук?! Храмкин тупой, баб, но не глухой. Сразу "въедет", что его "кидают".

Вера. Верно. И потребует спустить трусы.

Надя (растерянно). Как это он может потребовать?

Вера. Просто и без комплексов. Скажет, спускай-ка, девонька, свои картонные, не тушуйся. Я по возрасту тебе в дед<i>ы</i> гожусь и картинок таких видал-перевидывал.

Надя (вытаращив глаза). Да-а?! Вот сама и снимай! Я трусы снимать не буду!!

Вера. Ори громче. Сейчас вся улица прибежит смотреть, как ты трусы снимаешь.

Надя (немного тише). И пусть смотрит! Всё равно снимать не буду!

Вера. Ну, что я могу сказать. Тогда иди, сними с вешалки свой "свингер" и отнеси Светке. И всем мукам конец.

Надя (потерянно). И украшения?

Вера. Разумеется и украшения.

Надя (посидев молча в размышлениях, кротким голосом). Можно шортики надеть "танго". Они и так сильно открыты, а если их ещё подтянуть повыше, вообще всё заголится. (У Веры выступили слёзы.) Да не плач, мам. Я выдержу. Честное слово, все силы соберу и выдержу!

Вера (роняя слёзы). Правильно сказал Илья, рабы мы. Ради вещей готовы и заголиться, и самих себя на потеху высечь. Жалкие, ничтожные рабы.

Варвара Петровна. Эка новость! Это мы и без него знали. Если мы рабами рождены, всю жизнь чёрным трудом занимаемся, если власть, какая ни нагрянет, всегда обдирала до последней нитки и жилы последние норовила вытянуть из нас, кто ж мы тогда после этого, баре, што ли?! Конечно рабы. Дед Митрич-то с баб Таней, твои прабабка и прадед ещё крепостное право застали, холопами числились у барина нашего коровенского Краснова. А тятенька мой, твой деда Петя с брать<i>я</i>ми Дёкиными в семнадцатом годе из него колотушками кишмиш сделали.

Надя. Что за колотушки, баб?!

Варвара Петровна. Молотки такие увесистые из дуба. Вот ими и уходили старого барина, не пощадили, не погнушались, изверги, этакую жуть сотворить. Дурачьё! Они думали, новую жизнь зачнут, вольную и богатую, а получили колхозный ошейник и трудодни вместо богатства. А уж щас-то (!) и того хуже. Новым помещикам только и надо, чтоб крестьянин упился до смерти и подох поскорей, чтобы землицу его и прочие угодья сельские к рукам загребущим прибрать. Так-то вот, доченька. Как видишь, холопами мы рождены, рабами жили, собаками помрём.

Вера. Да будет тебе кликушествовать, мам. Ты не поняла, дело не в нашем социальном статусе и материальном достатке, вернее, недостатке. Речь-то совсем о другом: об отсутствии элементарного самоуважения и чувства собственного достоинства, о нашем духовном рабстве и нищете духа. Вот о чём он пытался сказать мне.

Варвара Петровна. Тык одно с другим связано: нищая и кабальная жизнь - нищий и рабский дух. Только так.

Вера. Ладно, фрау Гегель, закругляйтесь и идите отдыхать. От вас одни разговоры, а у меня дел полно.

Варвара Петровна. Какой отдых, какие дела, когда ничего не придумано?!

Вера (передразнивая мать). Тык ты уже придумала: дочку проституткой сделать, внучку в колготки нарядить. Хватит на сегодня! Иди, полежи. Может, ещё чё похлестче, позабористей придёт в голову. Ступай.

Варвара Петровна (обиженно). Воля ваша. (С трудом, но вылезла из-за стола самостоятельно, оперлась на свою колясочку.) Всё равно вам, дуракам молодым, без меня ничего не придумать.

Надя (аж подпрыгнула от осенившей её идеи). Придумала! Я придумала! Мам, я знаю, что нужно делать!

Вера. Я тоже. Курить бросать! Пока не втянулась по-настоящему!

Надя. Да я серьёзно!

Вера. И я не шучу. Дадите вы мне сегодня покой или нет?!

Надя (обиженно). Ну почему ты даже не хочешь выслушать?!

Вера (устыдившись). Прости. Я слушаю тебя.

Надя. У нашей бабуленьки есть мазь для ног на основе лидазы. Сильнейшее обезболивающее средство! Я намажусь и ничего не буду чувствовать. Ничегошеньки! И картонок не нужно будет! Как, мам, нормально придумала?!

Вера (вздохнув, с грустью). Эх, ты, а кричала: "Свободу крутым девочкам!". Вот тебе и крутая.

Надя. Мам, но ведь жалко же до смерти! Тебе разве, нет?!

Вера. Ну, коли жалко, иди мажься, надевай свои "танго", сейчас мы тебя с бабкой драть будем.

Надя (испуганно округлив глаза). Мам, ты так сказала, у меня аж всё похолодело внутри.

Вера. У меня самой всё холодеет, как представлю картину предстоящего аутодафе.

Варвара Петровна. Это на каком же языке?

Вера. Кажется, на португальском. Означало оглашение и приведение в исполнение приговоров инквизиции. В частности публичное сожжение еретиков на костре, ну и-и... публичная порка крутых девочек. (Подтянула к себе ветвь яблони и сломила на ней одну небольшую ветку. Обрывает листья, отламывает коротенькие побеги. Варвара Петровна и Надя напряжённо следят за движением её рук.) Чего время-то тянем, доченьк? Иди, обезболивайся. (Пару раз со свистом рассекла веткой воздух.)

Надя. Ты так жутко всё делаешь, мне страшно!

Вера. Ничего, привыкай. Будет ещё страшнее. (Надя стоит не в силах стронуться с места.) Ну, ты будешь намазываться?!

Надя (вздрогнув, неуверенно). Буду...

Вера. Тогда иди!

Надя (едва слышно). Иду. (Бабке.) Ба-аб, где там мазь-то твоя?

Варвара Петровна. А я, думаешь, помню? Пойдём искать, горюшко моё. (С большим усилием, поддерживаемая внучкой, ковыляет в дом.)

Вера (проводив обеих взглядом с полными слёз глазами). Господи, зачем тебе нужно обирать нищих, унижать униженных, мучить больных и калек, казнить безвинных? Неужто не совестно так не по-божески обходиться с нами? (Уходит.)





6.

18 августа 1998 года. - Вечер, но всё ещё светло, хотя жара уже отступила. - Вера, погружённая в свои невесёлые мысли, сидит за столом на терраске, опершись подбородком о кулаки. Надя, одетая в очень короткие шорты "танго", с прутиком в руках проходит по дорожке и поднимается на терраску.

Надя (положив перед Верой свой прутик). Мам, посмотри, какой мягкий!

Вера. Ты их солить, что ли, собралась?

Надя. У нас такого ни одного не было! Пощупай, он на вид-то вроде толстенький, а сам мякенький, мякенький, как резина.

Вера (подержав прут). Переломится быстро.

Надя. Так можно заранее наготовить, и как сломается - другой брать.

Вера. Какой запасливой у меня стала дочь.

Надя. Да ладно прикалывать-то.

Вера. Ну, ладно так ладно, иди, готовь себе розги. Не дай бог, сейчас Борис нагрянет, не успеешь мякеньких-то "насолить".

Надя. Может, хватит подковыривать-то? Ты ведь сама этого хочешь, скажешь, нет?!

Вера. Надюшенька, поверь, доча, меня невыносимо жжёт, что я в какой-то мере подталкиваю тебя к этому позору, к этому ужасу. Пока ещё не поздно, пока ещё не началось это безумие, может быть, откажемся, а? Пошлём его на хер! Пусть забирает бабские вещи и радуется, если уж совести у человека совсем не осталось. Жили без бриллиантов, ходили в потёртых овчинках, и ещё проживём. А, дочунь?!

Надя (задумчиво и неуверенно). А "телек"?

Вера. Подремонтируем старенький. Он же у нас вечный, как Кащей-бессмертный. А там, с годами, глядишь, и новый огорим. У, Надюш?

Надя (ненадолго задумавшись). Не-ет, мам, не дам "свингер". Ничего не дам! Пусть наслаждается этот гад. Я всё выдержу, не бойся.

Вера. Лишь бы ты не боялась, девочка моя, и не корила меня потом, не костерила.

Надя. А вот этого обещать не могу. Пошла я за ветками, а то и впрямь заявится этот индюк, а у меня ещё ничего не готово. (Спрыгнула на дорожку.) Хотя нет! Надо же их испытать сначала, а то вдруг будут как спички ломаться. (Запрыгивает назад.) Да, мам?! (Ещё выше подтягивает свои "танго" и ложится животом на стол.)

Вера. А мазь?!

Надя. Всё на мази, мамуленька. Заодно проверим и срок её воздействия. (Смотрит на часы.) Сорок минут прошло, как я мазалась. Давай, истязай ребёнка. (Вера пару раз с величайшей осторожностью приложилась прутиком.) Мам, он не зачтёт такую щекотку. Прибавь огоньку.

Вера (ещё раза два легонько приложившись). Не больно?!

Надя. Высшая халтура, мам. Мы время теряем!

Вера. Руки не слушаются. Боюсь, получится, как вчера.

Надя. Да уж, "как вчера", пожалуйста, не надо! Если двести пятьдесят таких ожогов, как вчера, я точно окочурюсь, в ящик сыграю! Ты, как бабушка, делай: (показывает) отвела подальше - зафиксировала, отвела - зафиксировала. (Опять улеглась на стол.) Давай, тренируйся.

Вера (несколько раз отводя подальше и фиксируя прутик на попке дочери). Сейчас нормально?

Надя. Непонятно. То ли мазь так классно обезболивает, то ли ты ни чертá не бьёшь.

Вера. Ну, а сейчас? ("Зафиксировала" ещё два раза.) Не больно?!

Надя. Вроде, нормально. Попробуй чуть посильней! (Вера "попробовала" раз, ещё раз и перестаралась: удар получился, "как вчера". Надя выгнулась и взвилась с воплем.) Уй, уй!! Да ты чё, ма-ам! Ты нарочно, да?! Нарочно?! (Стонет и потирает ягодицы.) Ой, как больно.

Вера. Доченька, прости! Богом клянусь, я нечаянно. Рука дёрнулась как-то... Прости! (Заплакала.)

Голос Варвары Петровны (за стеной). Сколько раз говорить, не рыскай рукой-то, не рыскай! У ней же эдак вся кожа сползет, а ты опять за своё, бестолковка!

Надя. Баб, помолчи, а! И не суйся! Без тебя как-нибудь управимся.

Голос Варвары Петровны. Управились, как же. Вóпли на всю Забугровку. Срам один!

Надя (для бабки, громко). "Наплявать" бы только на твою Забугровку! (Вере.) Не плач, мам, ты не виновата. Мазь, должно быть, перестала действовать, поэтому и больно. Он когда придёт, ты его помурыжь минут пять, а я снова намажусь, и всё будет кайфёжно, вот увидишь!

Вера. Ничего кайфёжного не будет. Не могу я бить, понимаешь? Что хочешь, со мной делай, не могу. Как подумаю, что (!) вытворяю с кровинкой своей родимой, молоденькой и невинной, руки сводит! Потому и не получается, как нужно: чтоб и хитро, и не больно. Давай откажемся, Надюнь?! Выдавим из себя раба и откажемся! Не гоже нам так унижаться. Мы же люди. Мы - женщины!

Надя. Вот именно женщины! А ради красоты своей настоящая женщина на любые муки пойдёт, лишь бы сохранить эту красоту. Я не права?!

Голос Варвары Петровны. Молодец, верно рассудила!

Надя. Гранд мерси, бабá!

Вера (вяло улыбнувшись). Чудеса в решете, какое поразительное единодушие и потрясающее согласие. Послушать бы, что вы будете говорить ближе к полуночи.

Надя. Ближе к полуночи и послушаешь. Всё, мам, прекращай агитацию. Иди прими валерьяночки и начинай настраиваться на премьеру спектакля "Оптимистическая трагедия, или Бить или не бить". А я ушла за хворостом, пардон, за реквизитом. Не грусти, не сходи с ума, "и на нашей улице будет праздник". И Борьке, стервецу, я когда-нибудь обязательно отомщу, обещаю. Так отплачу, что мало не покажется!

Вера. К твоему сведению, сегодня ровно десять лет с того дня - до конца жизни буду его помнить - как этот самый Борька, которому ты теперь собираешься мстить, в полной темноте причалил к берегу, вытащил из лодки маленький мокрый дрожащий комочек, сунул его мне в руки и сказал: "Вздуй-ка её как следует. И хорошенько!" Выходит, доча, у тебя юбилей нынче. Вроде второго дня рождения.

Надя. Мам, ты меня пугаешь. Не хватало только обосновать всё и подвести к роковой неизбежности моего наказания. У тебя чё, совсем "крыша съехала"?!

Вера. Это у тебя она съехала, если над таким самолюбом потешаться вздумала! Думала, как с бабкой, побесится и угомонится?! Ан не вышло! На своё действие получила противодействие. И ничего не попишешь - закон физики, закон природы. Закон жизни. Вот так вот, моя разухабистая доченька. С людьми, даже если они неприятны тебе, нужно обращаться деликатнее, терпеливее не только из соображений человеколюбия, но и ради элементарного самосохранения.

Надя (посмотрев пристально, со злостью в голосе). Если хоть раз сильно ударишь, я, не надейся, не убегу, но никогда не прощу тебе этого, так и знай. (Поворачивается и спрыгивает со ступенек террасы.) И подстраиваться под всяких подлецов и мерзавцев не собираюсь! Ам сорри! (Хотела уйти.)

Вера. Ты ошибаешься, девочка! Борис, не смотря на все его закидоны, человек в целом положительный и как мужик надёжный. Я думаю, он просто погорячился. Бывает, ударит моча в голову, ну и понесло человека, да так, что остановиться не может. Любой обозлится на всех и вся, когда подряд такие беды случаются: и родная жена покалечилась, и пожар этот... будь он проклят.

Надя. Тоже мне пожар, сараюшка какая-то никчёмная сгорела. В заднице у него пожар, потому что дерьмушник и подлюга мрачная!

Вера. В России, доча, сейчас у всего народа пожар. У одних - в головах, у других - в сердцах и душах. Мне почему-то кажется, что Борис ещё опомнится и засовестится своего пакостного намерения.

Надя. Не строй иллюзий, мамуленька, не опомнится он. И скоро придёт.

Вера. А если не придёт?!

Надя. Ещё как придёт! (Думает, сказать, не сказать.) Я его бараном обозвала и тупицей.

Вера. Господи, нашла, с кем тягаться, дурная.

Надя. Так получилось. Ладно, мам, я пошла!

Вера безвольно махнула рукой. Надя, сделав поначалу несколько спокойных шагов, убегает вприпрыжку в сторону калитки и скрывается в ней. Вера, покачав головой, вздохнула и тихо заплакала, уткнувшись лицом в ладони, мелко вздрагивая плечиками.

На терраску выкатилась детская коляска, за ней, шаркая, Варвара Петровна.

Варвара Петровна. Будет сопли-то распускать. Покажь, чего она отыскала для битья- то? (Вера, утирая слезы, шмыгая носом, кинула на её край стола "мякенький".) И впрямь мягкий! По крайней мере, лучше кленовых-то. Те уж больно упруги. Опасно.

Громыхнула распахнутая калитка, вбегает Надя.

Надя (взлетев одним махом на терраску). Идут!!

Вера. Кто?!

Надя. Он! С ним Уханкин и Иван Ильич со Светкой!

Вера. Чё делать-то, мам?!

Варвара Петровна. Тихо! Слушать сюда! Сперва попробуем на совесть воздействовать. Если упрётся как бык, попытаемся хотя бы число ударов скостить. Скостит или нет, бить будешь в моём закутке. Там перина пуховая, у Надюхи попка, считай, целиком в ней утопнет. Серединку прута будешь прикладывать, как надо, а конец пусть по перине хлыщет. Поняла?!

Надя. Ех, здорово!

Варвара Петровна. Погоди ехать, ещё не запрягли! (Вере.) Ты-то поняла, что ль?!

Вера. Поняла, мам. Всё поняла.

Варвара Петровна (внучке). А ты, язык без костей, бегом мазаться!

Надя. Ага! (Рванулась в дом.)

Варвара Петровна (ей вслед). Погодь, торопыга!

Надя в недоумении застыла, а бабка трижды истово перекрестила её.

Надя. Ты же неверующая, баб!

Варвара Петровна. Я теперь - колеблющаяся. Беги! (Внучку сдуло как ветром.)

В калитку вошли друг за другом Храмкин, Светка, Уханкин, замыкал кавалькаду Вечкасов с большой верёвочной скруткой через плечо. Подошли, встали возле терраски парами: Борис с Толяном, поодаль и на некоторой дистанции от них Иван Ильич и Светка. Иван Ильич без конца отводил глаза то в одну, то в другую сторону, а Светка сразу уставилась в свои кроссовки, не поднимая головы и не шевелясь.

Храмкин (наткнувшись на вопрошающие тревожные взгляды женщин, всё же смутился). Гм... Гм-гм, гм... Ну-у, что надумали-то, соседи?

Варвара Петровна. Надумали-то... что негоже нам не здоровкаться после стольких лет соседства-то.

Храмкин. Что ж, добрый вечер и, как говорится, всех вам благ.

Варвара Петровна. И вам всем того же. Только вот благ-то желаешь, а сам всё ценное забрать пришёл.

Храмкин. Неправда. Передёргиваешь, старая. Мне вовсе вашего добра не надобно. Сто лет бы оно мне не сдалось. Я за справедливостью пришёл. И вы обе это отлично знаете. И, по-моему, я уж не бог весть, что прошу за пятьдесят тысяч-то.

Вера. Какая же это просьба? Это - шантаж откровенный и циничный, бессовестный и подлый. Ты уж, Борис, называй вещи своими именами и не лукавь перед нами.

Храмкин. А хоть бы и так. И что такого? Как я ещё заставлю тебя делать то, что ты должна была сделать ещё лет десять тому назад? А?! Всыпь ты ей тогда хорошенько, глядишь, никаких пожаров бы нынче не было. Была бы золото- девочка, а не курилка бесстыжая и непочтительная. Вот так вот, соседочка гуманитарная.

Вера. Врёшь ты всё, Борис, нагло врёшь! Ты же отлично знаешь, что она никакого отношения к твоему пожару не имеет. Признайся уж честно, зацепила она тебя языком своим, уязвила, вот ты и нашёл повод отомстить девчонке, которая свой язык паршивый за зубами удержать не может.

Уханкин. Ничего себе повод за полсотню тыщщ! За такие деньги в нынешнее время запросто убить могут безо всяких разговоров.

Храмкин. Помолчи, Толян.

Уханкин. Полно случаев таких!

Храмкин. Замолч, я сказал!

Вера. Так может, убьёте девочку? А заодно и нас с бабкой за компанию. У?!

Варвара Петровна. Как так, "убьёте"?

Вера. Мам, не маячь, сядь, пожалуйста.

Варвара Петровна. Тык ты что говоришь-то?!

Вера. Подожди, сядь! (Почти силой усадила её на лавку.)

Храмкин. Не надо, Вера Васильевна, из меня монстра американского делать. Я не для того за ней на резиновой лодке в темноте по болоту шарил, рискуя напороться на корягу и утопнуть, чтобы потом жизни лишать за поганый линолеум и ярославскую краску. Не надо! Но от своего требования отступаться не собираюсь. Нагадила, накобенилась, надсмеялась - изволь ответ держать, как положено в иждивенческом возрасте. Вот так вот, соседка ироническая.

Вера. Ну так бы сразу и сказал, что оскорбила она тебя, обидела! Да я и сама это сразу поняла. И говорю тебе честно и откровенно, ни капельки не собираюсь оправдывать и защищать свою девчонку за такое бессовестное поведение. Ей богу, Борис Иваныч, мне за дочь стыдно, да и за себя совестно, что не сумела воспитать в ней элементарного уважения к старшим. Я сама готова просить у тебя прощения за её фортели и её (!) непременно заставлю извиниться. И обязательно накажу! Только по-своему.

Храмкин. Ты сперва её по-моему (!) накажи. А потом уж, как хочешь, твоё дело, твоя воля. Твоя - дочь.

Вера. Значит, извинения наши принимать не хочешь?

Храмкин. Штой-то, приму-у. Обязательно приму. Посля... как выпорешь.

Вера. Как у тебя язык поворачивается просить такое?!

Храмкин. Я не прошу, я требую! Причём, как видишь, даже не материальную компенсацию, а только моральную. Я, можно сказать, поступаю, как добрый и хороший сосед, который в очередной раз оказывает вам с бабкой помощь... в воспитании подрастающего поколения. Благодарить ещё будете, дураки.

Вера. Борь, скажи откровенно, чё тебе надо? Ну, скажи, чё ты к нам пристал как банный лист? Если при людях не можешь, давай с глазу на глаз поговорим. Хочешь?

Храмкин (смущённо). А чё говорить-то? Перво-наперво... надо дело сделать, а уж потом... можно и тет-а-тет.

Вера. "Потом" (!) после такого "дела" (!), кроме как плюнуть тебе в зенки, вряд ли у меня возникнет другое желание.

Храмкин (усмехаясь). А всё-таки сомневаешься?

Вера (какое-то время рассматривает его ухмыляющуюся грубую физиономию). А всё- таки ты - монстр. Зря я надеялась на твою совесть. Видно, деньги всё человеческое в тебе вытравили и ничего в твоей душе, кроме жадности и гонора, не оставили.

Храмкин. Не надо тревожить мою совесть. И вообще завязывай пустые разговоры разговаривать. Будешь пороть Надьку?! Нет - я пошёл. Нечего время проводить без толку. Давай, зови свою курительницу! Так и быть, полсотню стежков прощу.

Вера. Добрый ты. Ох, добрый.

Храмкин. Добрый - недобрый, а всё ж таки она моя в некотором роде крестница. Без меня щас бы, поди, и косточки уже растворила гниль-то болотная. Вот так вот. Между прочим, могу и сам попотеть, коль тебе невмоготу. А?!

Вера. Чего-о?!

Храмкин. Ещё сотню сбавлю.

Вера. Ты посмотри на него, размечтался, изверг.

Храмкин (утвердительно рубит лапищей воздух). Пятьдесят! Отсчитываю полтинник - и расходимся с миром. Ну-у?!

Вера. Неужели всерьёз рассчитываешь, что я позволю тебе своего ребёнка истязать?! Борька, ты - чудовище.

Храмкин. Ты, красавица, не больно-то словами кидайся. Не позволишь, хрен с тобой, сама пори! Хватит тянуть кота за яйца. Последний раз спрашиваю, будешь?!

Вера. Успокойся, буду! Но ты всё-таки признаёшь, что в пожаре она не виновата?

Храмкин. Засунь свою уловку, знаешь, куда?.. Вот так вот. Виновата. Полностью! И у меня свидетелей куча. Вот они! Все тут! Все видели, как твоя су... доченька сигарки шмоляла возле баньки, не туша их. А через два часа кровля уже полыхала до небес!!

Надя (выскочив на терраску в разъярённом состоянии). Я её в труху растоптала, сигарку твою, ясно?! На глазах у этих свидетелей луковых! Никак твоя банька не могла от трухи загореться, хоть тонну её там насыпь, понял?! Брешешь ты всё! И свидетели твои врут, упырь!

Вера. Надя, ты что!?

Храмкин (моментально набычился, лицо побагровело, глаза налились кровью). Чего-о?!

Надя (нахохлившись, упёрла руки в боки). Того-о! Упырь! Кровушки моей жаждешь?! На-кось, выкуси, крестный, упырина болотная! Руки коротки!

Вера. Да ты сдурела совсем, Надька! (Отдёргивает дочь от края крылечка.) А ну, марш в úзбу!

Храмкин (вонзившись налитыми от ярости глазами в девочку). Чего ты тут вякаешь, шпилька ржавая? Да я тебя!.. (Прёт всей массой по ступенькам.)

Вера. А ну, назад! (От толчка Борис отступил на одну ступеньку.) Назад, я сказала! (Упёрлась ему в грудь.)

Храмкин. А ну, пусть повторит, кто я!

Вера. Ничего она тебе повторять не будет, осади назад!

Надя. Глухим и тупым две обедни не служат!

Вера. Замолчи, негодница! Вон отсюда, чтоб я тебя не видела! Немедленно вон!

Храмкин. Не-ет, пусть скажет!

Вера. Чего ты к ней привязался, Борька?! Мужик ты или не мужик, в конце концов?! Она же глупая совсем, дурёха!

Храмкин. Я её враз обучу уму-разуму. Отойди, Верка, от греха. Пока прошу!

Варвара Петровна. Не буянь - не дома! Я щас соседей кликну, в момент утихомирят!

Храмкин. Кого хошь зови, пугало! (Вере.) Отцепись, пиявка! (Пытается оторвать её от себя.)

Вера. Я тебе отцеплюсь! Так отцеплюсь - все глаза пов<i>ы</i>царапаю!

Храмкин словно клещами стиснул Вере руки, она закричала и разжала пальцы.

Варвара Петровна. Караул, убивают! Помогите!

Надя. Ты чё делаешь, скотина гадская!

Храмкин. Кто-о?! Убью!!

Борис отпихивает Веру в сторону. Падая, она успевает вцепиться в его тренировочные рейтузы. Вмиг Храмкин оказывается в спущенных до самых щиколоток штанах и словно спутанный жеребец валится на брюхо. Варвара Петровна хватает со стола "мякенький" прут и начинает размеренно охаживать соседа по голым ногам.

Храмкин. А ну, прекрати!.. Прекрати, говорю! Рехнулась совсем, старая?!

Варвара Петровна (стремясь обойти ударами его подставленные руки). А ты как думал, буян чёртов! Я те побуяню, я те подебоширю, поганец!

Храмкин (изловчившись, вырвал у неё прут). Совсем тронулась на старости лет, карга безногая!

Варвара Петровна. А ты безмозглая!

Вера (увидев, как Надя тащит из сеней ведро с водой). Надька, не смей! Не вздумай, слышишь?!..

Все присутствующие содрогнулись и застыли от страха, наблюдая, как с пола медленно и грозно поднималось мокрое, расхристанное, бесштанное звероподобное существо.

Храмкин (с хрипом, тихо, жутко). Тебе конец, тля. Я с тебя всю шкуру спущу. Лично. (Наклонился, натянул штаны, шагнул к девочке, но брошенное ею пустое ведро попадает ему прямо в лицо.) У-ух! (Когда Храмкин увидел на ладонях свою кровушку, капавшую из рассечённой брови, он издал рёв раненого тираннозавра. Надя одним махом сиганула через перила терраски и приземлилась в картошке.)

Храмкин. Толян, лови!! Уйдёт!!!

Уханкин бросается, как по команде "фас!", и в охапку хватает девочку сзади.

Надя (извиваясь и дрыгая ногами и руками). Пусти, Поганкин! Отпусти, получишь!

Храмкин дёрнулся было прыгнуть через перила, как Надя, но, спохватившись, широкой рысью устремился к ступенькам крыльца. Варвара Петровна слегка толкает ему под ноги свою коляску. Борис кубарем вместе с коляской летит по ступенькам на землю, в горячках вскакивает, но тут же скрючивается от боли в спине. С жалобным стоном медленно опускается на колени.

Вера (подлетев к Уханкину). А ну, отпусти её, дрянь! (Ухватила его за шею.) Отпусти, тебе говорят! (Все вместе валятся в картофель. Короткая борьба "в партере", наконец Наде удаётся вырваться из тисков Уханкина и вскочить. Толян тоже попытался встать, но Вера крепко держала его за рубашку. Он с силой отшвыривает её от себя, та падает, разрывая почти напополам дорогой шёлк.

Уханкин. Что ж ты делаешь, злыдня?! Она ж три сотни стоит, стерва!

Надя. Ты кого стервой назвал, козлятина?! (Изо всех сил толкает его в спину. Уханкин, как ни пытался удержаться на ногах, вновь оказывается в картофельной ботве.)

Уханкин (Наде). Ах ты, задира сопливая! Ну, берегись, шантрапа забугровская!

Грозно идёт на Надю, та отступает. Наконец не выдержала Светка и с разбегу сбивает Уханкина на землю снова.

Светка (решительно встав на пути вскочившего взбешённого Толяна, прошипела ему в лицо). Если хоть пальцем её тронешь, Уханкин, я всё расскажу папке. Понял?!

Уханкин. Если тебе жить надоело, дура, то мне наплевать. Отойди! (Светка не подпускает его к Наде.) Отойди, говорят!

Вечкасов. Уймись, Толян, хватит воевать с девчонками!

Уханкин. Заткнись, Ильич, и не суй нос, куда не просят, заступник девок! Я без тебя знаю, хватит иль не хватит! Лезешь ты...

Храмкин. Завязывай, Толька!.. Закончили свару. Всё... Уходим... Иди сюда, помоги мне встать!

Уханкин помог Борису подняться. Тот потихоньку, опираясь о его плечо, двинулся по дорожке к калитке.

Храмкин (поравнявшись с Верой). Завтра я еду в суд. Запомни, ни перед чем не остановлюсь, на всё пойду, но сделаю, как обещал. Не будете вы красоваться в мехах и бриллиантах. И помощи никакой боле от меня не ждите. Вот так вот, соседи. Пеняйте теперь только на себя. (Тихонько покостылял на выход.)

Вера. Стой, Борис! (Храмкин остановился, медленно, словно стрела крана, делает разворот туловища.) Стой, где стоишь. Я сейчас. (Быстро уходит в дом. Все стоят в молчаливом ожидании. Вера вернулась скоро с двумя шубами в руках. Подаёт дочери свою нутриевую.) Подержи! (Шагнула к Светке.)

Светка (попятилась от неё). Не надо, тёть Вер.

Вера. Иди ко мне. (Шагнула ещё.)

Светка (продолжая пятиться). Нет, тёть Вер. Не надо!

Вера. Бери. Она теперь твоя.

Светка. Нет. Я не возьму! (Глядя полными слёз глазами на отца.) Я ни за что не возьму! (Убегает.)

Вера (Храмкину). Тогда ты. (Накидывает шубу на сгорбленную спину Бориса.) Носи! (Дочери.) Давай ту.

Надя. Ма-ам...

Вера. Ни слова! Давай! (Надя подчинилась, и Вера набросила на Бориса вторую шубу.) Теперь не простудишься. (Затем она вытащила из халатика знакомую коробочку из-под массажной щётки, высыпала из неё на ладонь украшения, посмотрела на свои бриллианты, прощаясь, и, оттянув горловину майки Храмкина, бросила их ему за пазуху.) Теперь ты в тепле и в брильянтах. Телевизор допрёте сами. Всё. В расчёте. Топай. (Взяв Надю за руку.) Пошли, доча, ужинать.

Скрипнула калитка. Входят в стельку пьяный, всеми силами пытающийся сохранить равновесие, капитан Пиксайкин и Илья, тянущий за собой детский автомобиль, в котором сидит весь перебинтованный с руками и головой Меркушенькин. Пиксайкин, заваливаясь то в один бок, то в другой, подходит к Храмкину и Толяну, взяв под козырёк правой рукой, левой прижимая к груди наручники.

Пиксайкин (обращаясь к Борису). Гар... Гаражданин Уханкин?

Храмкин. Ты чё, Фёдор, не узнаёшь, что ли?! Я - Храмкин! Борис!

Пиксайкин (продолжая держать руку у козырька, переводит мутный взор на Толяна). Г... Гаражданин Храмкин?

Уханкин. У-у, да-а. Ну ты даёшь, Фёдор Иваныч, стране угля! Орёл! Я Уханкин Толян, а он - Храмкин. Совсем, что ль, оптика-то у тебя замутилась с самогоночки?

Пиксайкин (долго переваривая его слова, снова обращается к Храмкину). Гарасподин... Храмкин, вы а... арестованы.

Храмкин. Кого-о?! Кто-о?!

Илья (подскакивает к ним, бросив автомобильчик с Никифрычем). Товарищ капитан! (Опускает ему руку, подхватывает, чтобы тот не рухнул.) Господин Храмкин здесь ни при чём. Вернее, он - пострадавшая сторона. Это у него вот этот субъект, который назвался Уханкиным Анатолием, с двумя своим сообщниками похитил лакокрасочные и отделочные материалы и сжёг помещение, где они хранились. Именно он, пытаясь замести следы преступления, нанёс тяжкие телесные повреждения единственному свидетелю поджога и кражи гражданину Меркушенькину Николаю Никифоровичу.

Храмкин. Толька, сволочь вороватая, так это твоя работа?!

Уханкин. Да слушай ты их больше. Ты чё, не видишь, сговорились они?! Это же хахаль Веркин, щелкопёр из газеты, всё и придумал, чтоб меня подставить и её девку обелить. И этих пропойц подговорил...

Храмкин. Падаль. Мало тебе, обкрадываешь, так ты и жечь меня начал!

Уханкин. Да говорят же тебе, подстава!

Храмкин. Замолчи, вор. Поджигатель. Калеку чуть не убил, убийца! Счастье твоё, что меня скукожило, я б тебя щас тут до полусмерти замолотил, шакальёненасытное.

Уханкин. У тебя насытишься, как же! Таких жмотов и сквалыг поискать ещё нужно.

Храмкин. Вали отсюда, гнида, гниль болотная! Вали с глаз моих! И из города вон!

Уханкин. Ну и хрен с тобой, хоть сейчас уеду! Давай мои ключи!

Храмкин. Забудь о машине. Она теперь моя. Вот так вот, пироман.

Уханкин. Слышь, ты, Билл Гейтс уездный, гони быстро, коблúна жлобская!

Храмкин. А вот это видел? (Показывает рукой так, как показывают в таких случаях мужчины.)

Уханкин. А вот это (поднимает с морковной грядки инструмент для рыхления почвы)... видел?!

Толян пытается сблизиться с Храмкиным на расстояние удара, стараясь зайти сзади, но Борис, превозмогая боль, грузно и неуклюже вращаясь, встречает его лицом.

Илья. Вера, подержи капитана!

Вера. Илюшка, не лезь, умоляю!

Вечкасов бросил свою скатку и с неожиданной для его возраста стремительностью налетел на Уханкина, стиснул железной крестьянской хваткой, поставил на колени.

Храмкин. Так, Ильич, хорошо! (Подковылял поближе, примеривается для удара.) Держи ровнее!

Вера. Ну конечно, только в шубах это и делается! (Стаскивает с Храмкина шубы.)

Уханкин (со свистящим хрипом). Пусти, холоп... убью!

Храмкин (освободившись от мехов, снова прицеливается, чтобы ударить Толяна). Отклонись, Ильич! Как бы не задеть! (Хрястнул Уханкина в челюсть и тут же завопил от жестоких болей в спине.)

Илья. Вы что это делаете?! (Выдернув из рук капитана, тяжелеющего с каждой минутой, наручники, подскочил к мужикам.)

Храмкин (с тяжким стоном). Преступника задерживаю, не видишь?!

Илья. Ох, благое дело. (Вечкасову.) Положите его, он готов.

Вечкасов положил нокаутированного Толяна на живот, а Илья надел на него наручники. В то же мгновение Пиксайкин уже не в силах сопротивляться земному притяжению падает лицом в ботву и отключается. Все смотрят на распластанное тело "правохранителя".

Илья. С чувством выполненного долга.

Вечкасов. Дело сделал, почему бы и не отдохнуть.

Вера. Задохнётся ведь! Надюш, помоги! (Надя помогает Вере повернуть его на бок.) Тяжеленный, как мешок с зерном.

Надя. "Судьба ему готовила путь славный, имя громкое народного заступника"!

Вера. Ой, не говори.

Храмкин. Иван Ильич, поможешь тогда тела загрузить. Пошёл я.

Вера. Бриллианты, может, оставишь?!

Храмкин. А-а, извини. (Вытряхнул из майки украшения себе на ладонь, протянул Вере.) На. Не серчай. Искуплю.

Вера (взяв их). Ничё мне от тебя не надо! Только бы глаза не видели!

Храмкин. Да ладно тебе. И помиримся и поссоримся ещё не раз. Чай мы соседи.

Вера. В гробé я видала таких соседей, которые свои убытки за мой счёт норовят погасить. (Причмокнула по-храмкински.) Вот так вот.

Храмкин. Да будет, чё зря-то: "убытки"! Не бог весть, какая потеря. Не разор. Но повод уж больно был подходящий, вот я и прельстился в сердцах.

Илья. А разве на девальвации рубля вы ничего не потеряли?

Храмкин (недоумённо). Какой ещё девальвации? Вы про что?

Илья. Про то, что вчера вечером правительство и центорбанк объявили о приостановке на три месяца выплат иностранным кредиторам и замораживании государственных казначейских обязательств, дефолт, то бишь. А также о расширении валютного коридора до девяти с полтиной за доллар.

Храмкин (ничего не понимая, тупо). Ну-у, и что с того?

Илья. Да ничего особенного. Просто с сегодняшнего дня "дорогие россияне" стали беднее процентов на тридцать. Через месяц обедняем раза в два, не меньше. Ну а дальше - боюсь даже предсказывать. Неужели вы ничего не знаете?!

Вера (Борису). Значит, всё-таки "ж-жахнуло"?!

Храмкин. Похоже, жахнуло. Как чувствовал, это вороньё в Москве обязательно залезет к народу в карман. Стервятники. Ладно, переживём и это. Ушёл я. (Доковыляв до Никифрыча, остановился, вперился в него, не мигая.) Здорово, Никифрыч.

Меркушенькин. Здорово, Борис Иваныч. Чёго глядишь-то?

Храмкин. Да уж больно вид у тебя геройский.

Меркушенькин. На себя бы поглядел лучше!

Храмкин посмотрел на свои мокрые грязные штаны, закапанную кровью майку, всплеснул руками и стал давиться от смеха. Заливисто закатился Меркушенькин, сдержанно рассмеялся Илья, прыснула Надя, захохотали Вечкасов и Вера. Общий смех сливается в дружный продолжительный хохот. Улыбающаяся Варвара Петровна облегчённо перекрестилась.

Храмкин, одновременно смеясь и морщась от прострелов в спине, махнул рукой и поковылял к калитке.

Вера. Иван Ильич, проводи уж его. Мы сами управимся.

Вечкасов. Провожу, не тревожься.

Вера (с напускной сердитостью). Больно нужно тревожиться за него. Верёвку свою не забудь!

Вечкасов. А-а, спасибо. (Подбирает скрутку.)

Вера. Это вы Надюшку мою вязать принесли?!

Вечкасов. Хозяин приказал - я взял.

Вера. Ну и ну-у. Этой верёвкой небольшой табун лошадей стреножить можно!

Вечкасов. Не говори, Вер, комедия, да и только!

Помотал из стороны в сторону головой и торопливо пошёл догонять Храмкина.

Конец.



г. Пенза, декабрь 1998 г. - 16 октября 2002 г.




© Владимир Щербединский, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность