Отражение в стекле окна больничного,
Грустный человек с глазами синими,
Вдоль стены линолеум коричневый,
Белая тарелка с апельсинами.
Город лезет вверх многоэтажками,
Человек вольфрамом тлеет в лампочке,
Вот бы ветром стать в полях ромашковых,
Превратиться в золотую бабочку.
Каждым долгим и бездонным вечером,
Весь исколотый полезными иголками,
С болью борется, а позже спорит с вечностью,
Перед сном читает книжку Толкина.
На закат ползут улитки-граждане,
Злая осень с фонарями редкими,
Но мифрил достанется не каждому,
Хоббиты обходятся таблетками.
Что-то есть неправильное в космосе,
Неуютное, дурное, толстокожее
И идёт по коридорам хосписа
На эльфийку медсестра похожая.
Спи, mon coeur, нынче ночи роскошные,
Гимн сверчка, тихий скрип половиц,
Беспредельное звёздное крошево
Для небесных серебряных птиц.
Вот они, чудаки остроглазые,
В светлых перьях, в боа от и до,
До чего же мы всё-таки разные
Даже в крестиках тонких следов.
Хороводят киоски цветочные,
Крутит полночь Луны колесо,
Задувает в открытую форточку
Чей-то мирный загадочный сон.
Волшебство, безмятежность, идиллия,
Сладкий дождь превратился в драже,
Ветер дверцей гремит холодильника,
А, быть может, не ветер уже.
Паучка бесконечное кружево
И, от ряженки пьяный слегка,
Домовой ходит в тапочках плюшевых,
С огоньком в непослушных руках.
С полуночи до трёх тоскливый сюр,
Засох сверчок в пустом почтовом ящике,
Мне снился город острова Хонсю
И лодки, водомерками скользящие.
Подъезда кафель, косточки от слив,
От сцен Кабуки до кинематографа,
Дрожит на сквозняке бедняга лифт
И женщина в халате с иероглифом.
Позволь остаться в этом сентябре,
Ловить в саду осенних дерзких бабочек,
Любить в военных сводках полный бред
И старых сплетниц на убогих лавочках.
Влетаешь, несмотря на тормоза,
В дерьмо собачье, как во что-то вечное,
Пчелиных сот уставшие глаза,
Улыбки недостроенных скворечников...
Она спряталась, вот и выжила,
Бесы бледные, злые сумерки,
Осень чёрная, листья рыжие,
В тихих снах своих дети умерли.
Город маленький, небо с тучами,
Камуфляж чужой, слуги адовы,
Бесы грабили, бесы мучали
И звезда Полынь птицей падала.
И легла беда первой снежностью,
Подавилась вдруг хрипом рация,
Бог учил добру, только где же он:
Опознание, эксгумация.
Словно лёд в реке, время замерло,
Тьма стеной стоит, тьма кромешная,
Плачет женщина, пишет камера,
Что же ты творишь, незалежная?
Я счастлив. Может быть. Опять. Как будто.
Предвестником одной большой любви
Приходит Гавриил ко мне под утро,
Обычный белокрылый херувим.
Бетонными ступенями подъезда,
Царапая стекло худым плечом,
Минуя мусоропровода бездну,
Он открывает дверь своим ключом.
Линолеум, настенный календарик,
Умение быть сильным и прощать,
И зеркала, и серебро медали,
И старый кот, и дерматин плаща.
Когда вода в кувшине пахнет кровью
И колокольчик плачет дили-дон,
Садится Гавриил у изголовья,
Кладёт на лоб холодную ладонь.
Его слова, мои головоломки,
Ночные сказки, что безбожно врут,
Похожий на капризного ребёнка
Растёт смешной из косточки грейпфрут.
Ушедшим летом остывает чайник,
А в небесах, по краешку Луны
В своей большой задумчивой печали
Шагают синеглазые слоны.
И мне уже не страшно, только больно,
Мне снятся слёзы юных чёрных вдов
И бывших братьев головы на кольях
У главных врат всех русских городов.
Стану камнем, лягу у дороги,
Монолитом в мягкий подорожник,
Чтобы видеть, как танцуют боги,
Слышать сердце под гранитной кожей.
Видеть сны на зависть птицам быстрым,
Ближе к травам, дальше от Содома,
Чтобы Солнце высекало искры
На моих распахнутых ладонях.
Чтобы грелись мураши в июне
На спине моей, такой широкой,
В небе миллионы полнолуний,
А под боком Дон и Ориноко.
Стану камнем, выше только космос,
Запах мёда и ночных растений,
Чтобы утром шелестящий полоз
Прятался в моей безмолвной тени.
Быть уставшим, но таким счастливым,
Не болеть, не спорить с дураками,
Чтобы снег и мартовские ливни
Помолились за меня.
Я камень.
Всё это есть, наверное, покой,
Читаешь сказку маленькому внуку,
Садится Солнце где-то за рекой,
Звенит комар на грани ультразвука.
Столетний в небо падает платан,
Чихает телевизор белым шумом,
Туман в окне, мурчание кота
Под лампой с изумрудным абажуром.
Приходят в город южные ветра,
Они юны, могучи и свободны,
На кухне плачет одинокий кран
Невидимой слезой водопроводной.
Ушедший прочь не самый лучший день,
Причудливые тени на подушке,
Жужжащий беспилотник в темноте
Не больше, чем забавная игрушка.
Мне кажется, что было так всегда,
Звучал сверчок от классики до блюза
И на асфальте таяла звезда
Прекрасной фиолетовой медузой.
Он где-то здесь, ты это знаешь точно,
Не зря гудят загадочные пчёлы
И ветер иглы древних сосен точит
Невесело, устало, обречённо.
Ведь это он прошёл по мягким травам,
Задел стрелой застенчивый орешник,
Он был дождём, где в поле трактор ржавый
Стоит, как монумент слепым и грешным.
Взлетал и за хвосты ловил кометы,
Гулял по дну бескрайних океанов,
Наматывал на локоть километры,
Дразнил метель и зажигал вулканы.
Родился неприметным, стал великим,
Но удивился, восхитился, замер –
Бог спрятался под листья земляники,
Бог смотрит изумрудными глазами.
Визг свистопляски, персонажи те же,
В одном строю предатель и дурак,
Я вижу, как в экстазе крутит нежить
И шабаш не кончается никак.
Похожи друг на друга, словно клоны,
В глазницах черви, под ногтями грязь,
Кричит и пляшет пятая колонна,
Ни Бога, ни закона не боясь.
Открыты двери психодиспансера,
Блестят клыки в кромешной темноте,
Лишь дикий запах тления и серы
От их немытых безобразных тел.
Вселенский праздник пошлости и дури,
Где вместо гимна мерзкий белый шум,
И я на каждой звонкой острой пуле
Стальной иглой их имена пишу.
Август, словно застенчивый уж, лёг на тёплую плоскость гранита,
Паутинка летит над водой и цепляется за поплавок,
Остроглазый, что видит нас всех,
Легкокрылый, что редко хранит нас,
Подарили заросший травой, между светом и тьмой, островок.
На крючке удивлённый карась ловит ртом ослепительный воздух,
Лягушонок поёт до утра, попадая опять мимо нот,
Легкокрылый взлетает наверх, серебром красит юные звёзды,
Остроглазый ложится, смеясь, черепахой небесной на дно.
Позолота осыпалась вдруг с городского привычного лоска,
Белым лотосом на облаках закрывается солнечный день,
Дым табачный на змейку похож и скрипит беспокойная лодка
У истока прозрачной реки, на немыслимо тихой воде.
Не плачь, Пьеро, но ключик не подходит,
Порой трагична кукольная жизнь,
Опять кого-то в шумном хороводе
С улыбкой милой ставят на ножи.
Потом пришлют по почте скальп и фото,
Чем меньше пряник, тем длиннее кнут,
Ты знал, Пьеро, что путь до эшафота
Не занимает больше двух минут?
Топор стирает трусов, словно ластик,
А Смерть сжирает как мясной пирог,
Я мог бы рассказать тебе о счастье,
Ты удивишься, бедный мой Пьеро.
Пускай загонит в угол тварей свора,
Но если ты не конченный кретин,
Не поменяешь сердце из фарфора
На сотню бестолковых буратин.
Марионетку нитка не отпустит,
Идёшь по ней – ни боли, ни следов,
Твоя гримаса бесконечной грусти
Наводит ужас на собак и вдов.
У рыжего огня ложатся звери,
За пазухой живёт осиный рой,
С той стороны уже ломают двери,
Отставить сопли. Не тупи. Открой.
Тонкая цепочка, крестик оловянный,
В облаках прозрачных бродит белый кит,
На лугах бескрайних растворились фавны,
Васильки-ромашки, мины-лепестки.
Ты застыл в окопе неподвижным Буддой,
Ненавидят, любят, проклинают, ждут –
И во всей Вселенной нет войны как будто,
И ползёт куда-то по травинке жук.
Иван-чай и мята, трусость и отвага,
Остроглазый коршун, Солнца рыжий шар...
Жук такой красивый. Как дела, бродяга?
Интересно, есть ли у него душа?
В оптике прицела снайперской винтовки
Спрятался анчутка, затаился тать:
Божия коровка, Божия коровка, –
А она не хочет в небо улетать.
В холодных берцах по горячим звёздам
Выходишь в космос, борешься со сном,
Вода, что в рукомойнике замёрзла,
Теперь оттает будущей весной.
Пробил осколок колесо пикапа,
Остыл кевлар под золотом корон
И кошка ходит, поднимая лапы,
Над выпавшим небесным серебром.
Жизнь на войне в полосочку, как яшма,
Для тех, кто выжил и уже не спит,
В ней сигареты первая затяжка
Пьянит не хуже, чем из фляжки спирт.
Гудят ветра сквозь выбитые рамы,
Чертовски неуютно, но зато
Здесь террикон похож на Фудзияму
Своей печальной снежной красотой.
Уйти в побег, пока здесь снег лежит,
Что так похож на сахарную пудру,
Пока незыблем сладкий сон под утро
И лифт скрипит, считая этажи.
Достать из шкафа самый чёрный плащ,
Забыть все явки, шифры и пароли,
Ключи в прихожей положить на столик,
На флешку тихий записать свой плач.
Уйти в побег блестящей рыбкой в ил,
Не докурив на лестничной площадке,
Уйти в побег, стирая отпечатки
С уюта той, которую любил.
К чему теперь дурацкое "прости",
Звезда застынет светлячком на шторе,
Лишь тапочки оставлю в коридоре
И этот глупый бесполезный стих.
Твой океан, постели синий шёлк,
Метель в окне и апельсин на завтрак,
В дверной глазок заглядывает Завтра,
Пусть у неё всё будет хорошо.
Ночь без края, зверобой и мята,
Тих костёр, ему бы тлеть да тлеть,
Речка широка и безымянна
И тебе два миллиона лет.
Вечность в ожидании финала,
Чёрный космос бесконечно мал,
Тонет в чае вместе с рафинадом
Глупый героический комар.
Засыпаешь, словно в мягком кресле,
И при свете матушки-Луны
Пескари поют друг другу песни, –
Люди врут, что рыбы молчуны.
Лодка, пристань и фанерный домик,
Гаснут лампы тёплых летних звёзд,
Золото ладоням дарит донник,
Шелестит метёлкой лисохвост.
Дым тумана бледного, густого,
Разнотравье в утренней росе, –
Хорошо за пазухой Христовой,
Вылезать не хочется совсем.
И он пришёл. Прозрачный и звенящий,
Холодный дождь со вкусом леденца,
По крыше бил, стучал в почтовый ящик,
Размазал звон на плоскости крыльца.
Был одиноким, нервным и столиким,
Звучал калимбой, клавикордом пел,
Плясал в цветах, гулял по землянике,
Гнул до земли вьюнок и чистотел.
Умелым притворялся и неловким,
Выл водопадом и шумел рекой,
Тонули в лужах божии коровки
Со взглядом обречённых на покой.
Сносило мусор в сточные канавы,
Ненужный тлен и бессловесный прах
И бегал по высоким летним травам
Промокший ангел в жёлтых сапогах.
Смывало всё. Паучье и гадючье,
Трусливых эльфов, бесполезных фей,
Дождь падал из дырявой чёрной тучи,
Прекрасный в вертикальности своей.
Прозрачна и уютна Тонегава,
Задумчив сом, беспечен старый карп,
Тигровый уж на изумрудных травах
Закручивает в кольца облака.
Я с шума ветра перейду на шёпот,
Я превращу улиток в камни го
И прыгну в реку хрупким лягушонком,
Давай со мной, не бойся ничего.
Мир на краю несчастен и прекрасен,
Мне есть, что показать и рассказать,
Безлик в своей печали Каонаси,
Легка над водной гладью стрекоза.
Смотри, какие нынче в небе знаки,
Не путай иероглиф и клеймо,
Из хаоса в мультфильмы Миядзаки
Короткая дорога по прямой.
Улетит скворец в небо полуночное
И завянут в комнате васильки бумажные,
Ты мне позвони, если что-то срочное,
Ты мне напиши, если что-то важное.
Позови меня, если вдруг не справишься,
Завсегда беда в дом идёт с подружками,
Словно в злой набат, бей по чёрным клавишам,
Кошкой в темноте помурчи на ушко мне.
Встанет шапито и на нашей площади,
Сядем мы с тобой в первый ряд с мороженым,
Клоун в парике и в плюмаже лошади,
Помоги заблудшим и уставшим, Боже, нам.
Будет твой сигнал светом яркой лампочки,
Мне его поймать штука ведь не хитрая,
Тёмный коридор, плюшевые тапочки,
Не спеши, прошу, с танцами и титрами.
А захочешь, спой что-нибудь из классики,
Можно даже "Doors",
Стинга или Элвиса, –
Тикают сверчком с батарейкой часики,
Всё ещё живём, всё ещё надеемся.
От метели до конца веков,
От глухих провинций до столицы,
Молчаливый мир снеговиков
С угольками глаз на юных лицах.
Дед морозный во главе стола,
Не узнать, кто спрятался за гримом,
Конфетти с шампанским пополам,
Оливье вприкуску с мандарином.
Осторожно, чудо не вспугни,
Улыбнись, замри, а лучше сфоткай,
Яркие Бенгалии огни,
Грустная подшубная селёдка.
Белый дым из заводской трубы,
В чёрном небе снежные драконы,
Как прекрасно, обо всём забыв,
Целоваться с Иркой на балконе.
Задержать бы идеальный ход
Двух бездушных стрелок сумасшедших.
Для кого-то это просто год,
Для меня ещё один. Ушедший.
Лечь в травы, что на вкус всегда горчат,
Уйти неслышно в горицвет и клевер,
Барашек в небе, светел и курчав,
Плывёт куда-то на далёкий север.
Смотреть, как ветер крутит стрекозу,
Бросая то в пике её, то в штопор,
И Бог с надеждой ищет нас внизу,
Кому помочь и через край заштопать.
Закат раскрасит первую росу,
Пчела вернётся в свой уютный улей,
Тебя спасут, конечно же, спасут,
Подарит военврач на память пулю.
Замедлится вращение Земли,
Жук заползёт на стреляную гильзу,
А где-то высоко гусиный клин
Несёт на крыльях маленького Нильса.
Закрыть глаза и досчитать до ста,
Ты не умрёшь, ты это знаешь точно
И над Днепром появится звезда,
Серебряная крошечная
точка.
Поэзия мертва, всё прах и тлен,
Растерзанная, загнанная в угол,
Ей остаётся только тихо тлеть
И буквами ложиться в чёрный уголь.
Февральским снегом падают века,
На антресоли в банках бродят вишни,
Останутся ржаветь в черновиках
Простые незатейливые вирши.
В руинах Троя, далеко Бейрут,
Похож на кактус аленький цветочек,
Потомки никогда не разберут
Мой некрасивый и нелепый почерк.
Обычный рифмоплёт, уставший шут,
Пернатые легки и черти те же,
Но я пишу, пока ещё дышу,
Пока чернила плавятся под стержнем.
Андрей Бычков. Человек знака[Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...]Владимир Буев. Обнять не обнятое[Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".]Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка"[Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...]Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях[Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...]Лана Яснова. Из прошлого в настоящее[Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...]Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте[Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...]Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю"[Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...]Дмитрий Аникин. Царь Эдип[Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...]Илья Будницкий. После оттепели[Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...]Александр Заев. Акварели[Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...]
