- Время повисло на стрелках часов,
страхи ползут из притихших лесов.
Двери и окна запри на засов,
мой любый.
Вдаль не смотри, отойди от окна,
может осколком поранить луна.
Чуешь, как мелко дрожат
тишина
и губы.
Видишь, как низко висят у воды
острые звёзды из тонкой слюды,
знаешь, кровавые в небе следы
остались.
Не поднимай к ним, любимый, лица,
стоны от неба слышны без конца.
Это приметы войны и свинца,
и стали.
- Полно, от ветра дрожит тишина,
прочно приклеена к небу луна,
нас не достанет, не тронет война,
я знаю.
Дом устоит против злобы и лжи.
Только от ветра стекло дребезжит.
Чай вскипяти и детей уложи,
родная.
Август уходит, печальный добряк.
Воздух не кровью - закатом набряк.
Вышили звёзды платок сентября
всего лишь.
Сонной травой зарастает быльё,
осень стучится, мы примем её.
Что же ты зябкое сердце своё
неволишь?
С летом прощается ветер в лесу,
листья, не пули, держа на весу,
стонет, жалея их цвет и красу.
Их много!
Сложит к порогу ковром поутру,
хочешь - красивый букет соберу,
осень впущу. И со стёкол сотру
тревогу.
На площади, сутулая, хромая,
из равнодушных пальцев принимая
монетки - метки вех календаря,
сквозь лица смотрит, не благодаря.
Порой, под нудный гул автомобилей,
плывёт в потёртый лаковый обман
запретных тем, где так её любили.
И жизнь свою листает, как роман.
Трава и небо - те же, только те ли?
Её всегда настойчиво хотели.
Пожалуй, покупали. Но она
гордилась, что достойная цена.
Бежали дни (ей было их не жаль) и,
сгущаясь в годы, падая в провал,
бесцеремонно цену понижали:
любой и покупал, и продавал.
...Светило тонет в озере заката,
но гасят пламя дробные стаккато
непрошенного крупного дождя,
и тот, не различая, не судя
людей смывает с площади, толпою.
Толкая в бок, изрядно пьян и зол,
зовёт в любовь былую, с перепою,
знакомый ей по прошлому "козёл".
Послав подальше выпившего фавна,
не нужная ему, себе - подавно,
поскольку для любви уже стара,
уходит в нишу тёмного двора.
А завтра вновь, со страстью наркомана
сложив грехи в заплечную суму,
прочтёт главу печального романа,
не нужного, по сути, никому.
Гладко выбрит, ухожен и держится прямо,
образец - от очков до штанов,
никогда не испортит собой панораму
господин Летунов.
Оставляет следы, как любой из прохожих,
но никто не идёт по следам.
Аккуратен в работе, не глуп, не тревожен
и не смотрит на дам.
Мужики ни за что не поймут Летунова:
тот ни водку не пьёт, ни коньяк.
Иногда принимают его за больного -
может, скрытый маньяк?
Подымить в коллективе - отравится, что ли?
Поучиться у них, казанов...
Но не курит и вовсе не любит застолий
странный тип Летунов.
Избегает конфликтов и слов непотребных,
не мужик, а какой-то дебил.
...Каждый вечер он смотрит в знакомое небо,
словно что-то забыл.
Всё привычно и даже комфортно притом, но
будто кто-то негромко зовёт.
Летунов напряжённо пытается вспомнить,
надо вспомнить... И вот
вспоминает, что он не чудак и не болен,
просто может летать по ночам,
запылённые крылья берёт с антресоли,
прикрепляет к плечам.
Открывает окно... и, за тучами тая,
твёрдо верит: в густой темноте
он сейчас не один, люди тоже летают,
но другие, не те.
Оттолкнувшись от неба и лунного света,
разрушая основы основ,
ищет стаю свою и родную планету
всем чужой Летунов.
В юности была она белая и пушистая,
точнее, розовая и мягкая, как пастила.
Все, кто ею владели, имели намерения чистые
и восторгались: как же она мила!
Время шло, и она становилась жёсткой,
стёрся и стал сероватым нежно-розовый цвет.
Теперь её часто гладили против шёрстки
или вообще забывали, будто её и нет.
Всё рвалось в душе, но никто не штопал.
Почернела, высохла, стала совсем стара.
С ней уже обращались грубо: просто возили по полу,
обычно по выходным, с утра.
Но она презирала бессмысленное нытьё,
плакала иногда в туалете над унитазом,
в другое время никто её слёз не видел ни разу.
Держалась довольно стойко,
пока не услышала: "Да выбрось ты это рваньё,
эту заразу
на помойку".
И вот, навсегда заброшенная, среди всякого мусора
вспоминает злые слова когда-то любимых владельцев,
никому не нужная и бродячей собакой покусанная
старая половая тряпка, бывшее розовое полотенце.
Берта и Миша не очень ещё и старые:
какой это возраст - всего-то по семьдесят четыре.
Трапезничают на кухне вместе дружной парою,
а потом разбредаются по квартире.
В квартире красивый ковёр и миленькие обои,
светло и чисто, нигде никакой пыли.
Так случилось, что с разницей в год инсульт подкосил обоих,
теперь получше, но двигаться трудно и много чего забыли.
Утром их посещает сиделка Алла,
убирает, ходит на рынок, потом затевает печиво.
Берта смотрит по телеку сериалы,
Миша - футбол.
Вторая сиделка, Катя, приходит вечером.
Дни похожи, как близнецы, но каждый - жизнь, попробуй вырви-ка,
поэтому надо, хочешь-не хочешь, вставать с кровати.
Берте и Мише нравятся нежные сырники,
особенно, если их приготовит Катя.
Большой фотоснимок на стенке у Берты в спаленке,
там на природе Миша с цветами, а Берта босая.
На фото они молодые, и дети маленькие,
а нынче выросли, живут отдельно, но родителей не бросают.
Соня, дочка, в Штатах, раз в месяц примерно звонит по скайпу,
Саша, сын, иногда заходит, занят по горло и выше.
Дети хорошие, очень любят маму и папу,
то есть маму Берту и папу Мишу.
Саша пишет докторскую диссертацию,
у него семья и большая зарплата.
Но рвётся в Женеву, и родители не просят его остаться,
иначе им будет казаться, что виноваты.
Так и живут, незаметные, в доме многоэтажном,
Берта засыпает у телевизора, а Миша весёлый, смеётся, шутит.
Конечно, одним в стране им будет немного страшно,
но это никак не меняет сути.
Уже январь спускается по сходням,
он полон сил в зачине новогоднем,
в затеях и делах неутомим.
Народ накрыл столы и строит планы,
а снег лежит, не тая, на Голанах
и белит золотой Иерусалим.
У нас на Юге снега не бывает,
который день погода штормовая:
и холодно, и ливень сплошняком.
Колотит ветер мокрые дома и
ревёт, и ветки толстые ломает,
а может и деревья целиком.
Толкает в спину, гонит, как врага, и
союзник зонт спастись не помогает,
лишь гнётся,
но, теряя свой престиж,
решает сняться в роли парашюта.
И ты летишь, не ведая маршрута,
не тонешь, как машины, а летишь.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
