ДЫХАНЬЕ, ВХОДЯЩЕЕ В РЕЧЬ
* * *
Послушай город, словно отчий зов,
Крадущуюся поступь сквозняков
В его подъездах, сочное арго
Базаров, криминальное танго
Листвы, впитавшей горечь октябрей,
И горловое пенье сизарей.
Послушай город, облечённый в смог
Истории, её высокий слог
На мостовых с улыбками подков,
Порт, что пытает мускулы бортов,
Нетрезвый шепоток смуглявых ниш.
Как собиратель звуков, ты – услышь
Кардиограмму лестниц и шагов
По лестнице. Молчание мостов,
Кариатид, что держат край луны,
Шум в сердце тех, кто родиной больны,
И отголоски давних голосов
В гербарии сменённых адресов.
Чем больше лет, тем ближе нам они.
К витку ракушки охровой прильни:
Там эксцентрично свёрнута в спираль
До хруста в пальцевых костяшках даль
Кварталов детства, скверов и округ.
Ты слышишь? Каждый звук – любимый звук.
_^_
* * *
Солнце низко – почти у обочины,
Тёмный холод идёт от воды.
Для кого к небесам приторочена
Одинокая блёстка звезды?
Даже свечку неровно оплавило
Наваждение смутных времён,
Где под игры подогнаны правила,
И не каждому писан закон.
Только ночь не бывает рассудочной.
Открывается небо окном.
В доме тихо, за стенами – сумрачно.
Утомлённо широким крестом
В обе стороны руки раскинуты,
Будто хочешь обнять белый свет.
Всё попрал бы, как ангел низринутый,
Но иного спасения нет.
_^_
* * *
Мне не сидится потому,
Что свет берёзов,
Что в ощущенье новых смут
Так мало прозы,
Что из колдобины петух
Зари напьётся
И всё, не сказанное вслух,
Вослед прорвётся,
Выбалтывая мне секрет
Воды и почвы.
Как слово, просится на свет
Побег из почки.
_^_
* * *
Звучит дудук... Внимай и верь:
Что в дудочке, как подоплёка,
Душа Армении далёкой
И абрикосовая ветвь.
Восходит щедрое зерно,
И песне верится протяжной,
Томительной, как губы, влажной,
Красноречивой, как вино,
Непокорённой, как снега
Прозрачного высокогорья,
Где, мудрость обретая в горе,
Страна уходит в облака.
И уговаривает нас,
Что в неизбежном всё – без боли,
Как будто нет земной юдоли,
Но есть предназначенья час.
Поёт задумчивый дудук,
И храм, и Бог, представший в камне,
Из древности в бессмертье канут,
Но дверь откроется на стук.
Однажды в юности и я
Ходил по улочкам Звартноца,
И если юность не вернётся,
То память возвратит моя
К седому дому старика,
Что встал над милостью и злостью,
Но в путнике встречая гостя,
Налил мне кружку молока.
_^_
В МОНАСТЫРЕ
Подъём терпеливый и храм на горе,
И так же, как время ликующим прахом,
Посконная риза, подобно коре,
Объяла бесстрашные мощи монаха.
Он, глядя всему уходящему вслед,
Задумчив, как облако, мудрый, как сердце,
Он, словно из тех протопоповских лет,
Доносит нездешний огонь страстотерпца.
... И срубы скитов погружались во мхи,
И падали чёрных деревьев скрижали,
И старцы трудом искупали грехи,
И воду носили, и камни тесали.
Я был в той обители, в дивной глуши,
Где самопознания вечная драма,
Где камни, что падали с чьей-то души, –
Ложились в основу дороги из храма.
_^_
* * *
Разве можно так сдерживать слёзы
И внимать, как врождённому дару,
Полустанкам, гудку паровозному
С бакенбардами белого пара?
В чистоте аллегорий проточных,
Государевой службы обузой
И печалью любови отсроченной
Наполнять Епифанские шлюзы?
Так возможно ли в доме без отчества
С благодарностью нищенской дани
Побеждать немоту одиночества
Светлой грустью реки Потудани?
Он – сумел! Он успел оглянуться,
Разгребая превратности века,
Чтоб в нещадных боях революции
И войны распознать человека.
Мог в казённые годы безгласия,
Миновав их апломб и цикуту,
Быть при жизни непризнанным классиком
В тесной дворницкой литинститута.
И теперь, задыхаясь от нежити,
Лечишь сердце платоновской прозой
С небом родины, с образом нежности
Пробуждённых его паровозов.
_^_
* * *
Опять осенние тотемы:
Печаль – как взгляд издалека,
Туман. Костры и хризантемы.
Ключ с поворотом до щелчка.
Летают листья через бруствер.
Оставь их пагубу.
Что шепоток ночных предчувствий
Не дар бессонницы, а явь.
Приходишь к морю ждать прогноза...
Списавшись в нети с корабля,
В душе останешься матросом,
Кричащим радостно: "Земля!"
Не предавай секрет огласке,
Постой, завидуя слегка
Самозабвенью в дикой пляске
Пунцовощёкого буйка.
Повеет снегом раньше снега
Зима.
Уже хрустит и пахнет небом
С верёвки снятое бельё.
И кофе обжигает завтрак,
И обещает день с утра
Чуть хуже быть, чем будет завтра,
Чуть лучше, чем он был вчера.
_^_
* * *
Мир ни тоской не удивлён,
Ни злом, ни звоном колоколен.
Он вовсе не стихами болен.
И не стихами исцелён.
Но всё, что молча пережить
Ты мог бы, – отдаёшь бумаге.
Мир не поймёт такой отваги
И не подумает простить
За непрактичные труды
В минуты радости случайной,
За поиски в надежде тайной
Примеров мудрой простоты.
_^_
ИИСУС
Какие сомненья: конечно же, – был!
Вздымал свои руки над медными лбами,
Смеялся, кормил маловеров хлебами,
Судьбу узнавал по движенью светил.
Конечно, обратно вернуться сумел,
Но как в человеке любить человека,
Не смог объяснить неразумному веку,
А права ему повелеть – не имел.
Рёк истину, только не знал, как сберечь
В умах новизну её лёгкого слога,
Что веровать нужно не в Бога, а – Богу,
Как Слову, с дыханьем входящему в речь.
_^_
* * *
Останутся и вид на Ланжерон,
И, кроме волн, прозрачных от лазури,
Облезлый парк, пустой аттракцион,
И на зубах хрустящий хачапури.
Останутся ребристый блеск бортов,
И челнока падения и взлёты.
Радушный пляж не любит холодов
И теорем, приближенных к расчёту.
Из слов, которых некому сказать,
Рождаются стихи. Лишь тет-а-тета
По телефону лучше избегать.
Как мотыльки, сложили крылья тенты.
Опять надежда – логики сильней,
Страницы книг бессонница листает,
Всё так же: чтоб прозреть в один из дней,
Лишь комариной плешки не хватает.
И свежий взгляд, и лёгкость на заре,
Уключины с присущим им фальцетом,
Горланящие чайки, в октябре
Такие же крикливые, как летом,
И начатый недавно день уже
Останутся как жизненная ценность,
Под хруст аджарской выпечки – душе,
Не доказав, что время – это бренность.
_^_
ИМПРЕССИОНИСТ
Художник выпивал стакан вина,
Этюдник брал и уходил подальше
За город, где рассеивались дачи,
Где округляла дали кривизна,
А справа за плечом стоял восход,
И, щуря глаз, работал до заката.
Морская галька лёгкое стаккато
Бубнила и зевал щербатый грот.
Вот парадокс искусства: внешний вид
Художника неярок, он небрит,
Вдали от моды, светскости, мазурок,
Сам неказистый, как его окурок,
А вот, поди, – прекрасное творит,
В мгновениях и красках ищет сходство!
Служение искусству – благородство,
Воспитанное каждым в свой черёд.
И что тогда известность и крамола?
Он ловит брызги мелкого помола,
Перебирает и на холст кладёт.
Так и живёт художник Клод Моне,
От круглых франков пухнет портмоне,
Глаз различает ультрафиолет
И те цвета, которых в мире нет.
_^_
* * *
Густеет кровь, теряя молоко,
Я устаю и делаюсь добрее,
И временность того, что я имею,
Не огорчает.
Прежде так легко
Ещё ни разу с поседевших крон
Прощальная листва не опадала,
И не был взгляд так долго увлечён
Прибоем.
Так море прежде не дышало ровно,
И сад не вторил шорохом шагам
Настолько внятно и немногословно.
К своим сентиментальным берегам
Так вдумчиво не обращалась даль,
Характер так не проявляла сталь
Пера своим наклоном и нажимом,
Когда неосмотрительна печаль,
И так же нежность неопровержима...
_^_
МОНОЛОГ ОСЛА
Я верю, что земля кругла
И что откроется не вскоре
Простая логика осла:
Иди вперёд – и выйдешь к морю.
Рассол воды излечит грусть,
И вечер мне остудит раны.
Жую солому и смеюсь
Над остроумьем Буридана.
Я не напрасно спину гну.
Всегда, умом раскинув, можно
Найти на истину одну
Две правды противоположных.
Но я усердьем заслужил
Свободу от забот угрюмых:
Так делать, как не говорил,
И говорить не то, что думал.
Не оттого ль теряю прыть?
И глупой тварью тяжелее
Мне только потому лишь слыть,
Что знаю больше, чем умею.
Жизнь отработав, и в раю,
Как видно, мне ушами прядать.
С боков я серый пот пролью
На мировой правопорядок
И морду окуну в ведро.
Мне с Богом далеко до встречи:
Саднит растёртое ребро
И здесь я сам за всё отвечу.
_^_
* * *
Всё, как по нотам: клёкот страсти.
Мятеж. Переворот зеркальный
Как способ отраженья власти.
Созданье символов опальных.
Триумф. Надежды. Обещанья.
Призыв к аналогам былого.
Страх. Депрессивное молчанье
Как плата за свободу слова.
Что от переустройства мира
Вернёт к себе?
Шаги державинской Плениры,
Свирель для маленькой Адели?
_^_
* * *
Посиди, как прежде, рядом
Мишкой плюшевым со мной,
Привези внезапно радость
На машинке заводной,
Новогоднею колючей
Ёлкой в полночь навести,
Только не держи, не мучай,
Детство, детство, отпусти!
Мишку съела моль в кладовке,
Ель на свалке дворник сжёг.
Описал дымком подковку
Бальной свечки фитилёк.
Ну а мальчик тот, чья шалость
Ярче делать краски дня,
Ставший взрослым, как мечталось,
Узнаёт ли он меня?
_^_
* * *
Был слеп Гомер и глух Бетховен...
Всему есть мера, и всему пример,
И соль всея земли дожди оплачут.
Ветра доносят: был слепым Гомер.
Но видел света более, чем зрячий.
Не слышал перебранку улиц, смех
И бредни тысяч, наделённых слухом,
Глухой Бетховен.
Но внимал за всех
Мелодии, не уловимой ухом.
Закату в лад клонилась голова,
И перья стрел прощались с тетивами,
Просилось так сказать, чтоб не слова
Вливались в речь, а то – что за словами.
Но тот открыл, чья жизнь во всём жива,
Хоть предстаёт в обыденном убранстве,
Что истине не надобны слова,
А только ты – внимающий пространству.
_^_
* * *
Время то снегом идёт, то дождём...
То подставляешь ладонь звездопадам.
Что ж мы друг друга никак не найдём,
Будто забыв, что нездешнее – рядом?
Вновь ворошит с любопытством рассвет
Воспоминанья, как письма в шкатулке.
Что ж мы блуждаем, и каждому вслед,
Щурясь от солнца, глядят переулки?
Поиск вчерашнего дня на потом
Перенести бы рассеянным взглядом.
Где эта улица? Где этот дом
С криком грачей над щербатым фасадом?
Возглас предательски громкой петли?
Дверь, а за ней – всё, что было вначале?
... Будто давно мы друг друга нашли
И не заметили, как потеряли.
_^_
|
