Кирилл Жуков и Юрий Володарский Фото А.Шипулина, Тарту, 1990
Такие мы были
Сейчас нам с Кириллом Жуковым по сорок, а тогда было гораздо меньше. Когда нам было гораздо меньше, мы учились в Тартуском университете и сочиняли песенки. Я совсем бездарные, а Жуков намного лучше. Да что там лучше - 20 лет назад его песни казались мне просто гениальными.
По крайней мере, некоторые. Например "Рекрут". Гениальная же песня. Крутая такая, трагическая, подлинная, народная. Эх, выпью все моря котелком походным! Все леса свалю я дубовой палкой! Бабы в сарафанах, в хате молоко...
Сейчас мы с Жуковым циничные дородные мужчины, килограммов по 80 с лишним каждый, а тогда были худенькие восторженные юноши. Особенно худеньким был Жуков. Удивительно, как в его тщедушном тельце помещался такой мощный голосище. Уж пел Жуков так пел. Громко пел. Зычно. Перекричать его было невозможно. Оставалось подпевать вторым голосом.
Контрасту между богатырским жуковским голосом и его тогдашней худобой особенно поразилась моя сестра. Дело было в Киеве, пятого, если я не ошибаюсь, июля 1984 года, когда нас с Жуковым, только что призванных в ряды Советской Армии, при переезде из Таллинна в Могилев-Подольский отпустили на день под поручительство моих родителей. Тогда весь вечер Жуков пел песни моей родне. Очень это было трогательно.
Нам музыкальные таланты потом в армии сильно помогали. Когда в наряде по скотному двору остальные солдатики убирали свиной и коровий навоз, мы с Жуковым распевали дедам-скотникам песни под гитару. Особенно хорошо шел Розенбаум. Деды записывали нас на кассетник. Может, до сих пор слушают.
Еще мы учились играть на медных духовых музыкальных инструментах для нужд полкового оркестра. Жуков учился на валторне, а я на тубе. Когда начальство спускало с нас глаза, мы бросали медные духовые, хватали гитару и пели что-нибудь цивильное. Например, Окуджаву.
Так у нас на медных духовых и не получилось. Зато под гитару мы пели лучше всех солдат в/ч 54894. Даже участвовали в концертах художественной самодеятельности. Исполняли песни из кинофильма "Бумбараш": "Наплявать, наплявать, надоело воевать". Как нам такое разрешили, ума не приложу.
В университете Жуков исследовал жизнетворчество Есенина и сам понемногу жизнетворчествовал в похожем духе. Многие думали, что Жуков такой весь из себя тонкий и изысканный. Но кружевная рубашка мальчика-пажа не могла скрыть его подлинной крестьянской натуры.
Кроме того, Жукова выдавали тексты. Все эти лапотные лубочные стилизации, которые один мой родственник язвительно называл "рашн-колобашн". Все эти росы, косы, ноги босы, ой-да, кабы, ноне, намедни и чуть ли не надысь. Впрочем, это я заврался, надысь не было.
Одну из тех песен я продолжаю любить и ценить безмерно. Она называется "Ванька-Каин". Несмотря на пугающее заглавное имя, ничего разбойничьего в ней нет. Это лирическая песня о любви. Трогательная, но при этом мужественная. Красиво построенная. Тихая, нежная, грустная. Хотя зычный Жуков всегда норовит один-другой куплет проорать октавой выше.
Я ее тоже пою, и тоже ору - но только в четвертом куплете. В четвертом не страшно, главное тихо спеть пятый. Тогда у девушек всех возрастов увлажняются глаза. Они сморкаются в платочки и спрашивают, чья это песня. А я, скромно потупившись, говорю: это песня моего друга Кирилла Жукова. Вам правда нравится, девчонки?
Мы с Жуковым тогда и впрямь очень дружили. Ходили всюду вместе. Даже слух пошел, что мы пидары. А мы были никакие не пидары, а просто друзья. И при этом стопроцентные гетеросексуалы. Мы даже однажды в одну и ту же девушку влюбились, но не одновременно, чтобы не дай бог, а по очереди. Девушке сейчас тоже сорок, как и нам с Жуковым. Только в отличие от нас она - я уверен! - по-прежнему, худенькая и стройная. Жаль, я потерял ее адрес. Может, кто знает?
Близок ли, далек отдых-перекур,
Жизнь под козырек, я весел, а не хмур.
Выпью все моря котелком походным,
Как взойдет заря да с полком пехотным,
В дальние края ухожу сражаться,
Женушка моя, жаркая моя!
Все леса свалю я дубовой палкой,
Все стены проломлю русскою смекалкой,
Да брюхо распорю злобному врагу.
Как божий чту завет с махорочкой кисет,
Восславлю, воспою опасну жизнь свою!
Эх, правду говоря, мы помрем достойно,
За батюшку-Царя, будь ты, Русь, покойна,
И сердца горят на штыках-иголках,
И за рядом ряд бьем мы вражьих волков.
Эх, взгляни окрест: чудо, а не сеча,
Не целуй свой крест, нам не станет легче,
Кровь парится с мест, где бьемся мы с врагом.
А в памяти видна грудастая жена,
Губки как морковь, мой батька хмурит бровь,
Эх, наш зеленый луг, бабы в сарафанах,
Шапку под каблук, и с гармошкой рваной,
Я без ног, без рук, танцевал как пьяный,
Наш зеленый луг, где зеленый луг?
Родной парилки пар, мойся, не кричи,
Медный самовар. Мамка на печи,
В хате молоко, да хата далеко.
Кровь стынет и гудит, "Георгий" на груди,
Маруся, ты гордись, за мужа помолись,
Эх, щечки хороши! Не грусти, родная,
Лучше попляши, косынки не снимая,
Но не согреши, я приду-узнаю
Будут беляши! Ох, не согреши!
А пропаду зазря, расскажи детишкам,
За батюшку-Царя их тятька вынул кишки,
Поплачь на прахоря, в поминки не скупись.
Вот уж не далек, вечный перекур.
Смерть под козырек, не весел я, не хмур,
Эх! Выпил все моря котелком походным,
Как взошла заря, я с полком пехотным,
В дальние края уходил сражаться,
Женушка моя, жаркая моя!
Все леса свалил я дубовой палкой,
Все стены проломил русскою смекалкой,
И брюхо распорол злобному врагу.
Не пиши мне, наши письма все равно читают,
И не плачь о том, что снег не тает,
Слезы нынче на беду.
Танго, танго, я танцую на снегу с тобою,
Для меня сегодня нет конвою,
И акации в цвету.
Припев: Я не знала, что тогда мы станцевали, милый,
Это танго на твоей могиле, почему же ты обнял меня?
Черный ворон, воронок прислал и очень скоро,
Побежала я за вором, босиком слетев с крыльца,
Но напрасно побежала я за той машиной,
Что любовь мою на черных шинах черной ночью увезла.
Я едва ли расскажу тебе, как жил в начале,
Помню, только подвели к баракам,
Думал, сразу отлечу.
Стужа блеет, на блатной мотив пою Матфея.
Может, это я болею.
Или просто жить хочу.
Припев
Стоит только мне глаза свои прикрыть рукою,
И как будто бы я вновь с тобою,
Из-под ног плывет земля,
Но до Бога высоко, а до Царя далеко,
И никто не скажет где дорога,
До Иисуса и Кремля.
Припев
Век не прожит, пока Танго бродит по пороше,
Воскрешая к жизни всех усопших,
И покуда длится бал.
Я-спокоен. Да зачтется мне за все особо,
И за плечи уже семь сугробов,
Я лопатой откидал.
Припев:
Дорогая, ты пожди еще чуток-чуточек,
Мне остался-то годок-годочек, не заметишь - я приду,
Как в тот вечер, ты положишь руки мне на плечи,
И лишит нас снова дара речи танго в городском саду,
Там где солнце нежно расстается с морем,
Там, где мы еще не знали горя.
И акации в цвету.
Что-то нынче слякотно, а шинелька тоненька,
Не закутать душу мне в войлок нипочем,
А в казармах тошненько, а в казармах душненько
И во рту как в воздухе пахнет кирзачем.
Искрутились хлопчики, злые разговорчики,
Буйные головушки, язевые лбы,
Молочка бы с булочкой да на печку с дурочкой,
Да куда ты денешься от своей судьбы.
Все одной здесь кровушки, от единой матушки,
Сыновья казармовы, каждый брату брат,
Почему ж я одинок, почему как пасынок,
Почему я день и ночь точно как распят.
Ах, узнать мне хочется, сколько мне ворочаться,
На железной коечке в мокрых простынях,
Только ветер корчится, в лужи дождик мочится,
Много дел у Господа, все не до меня.
В Храм моей сестры принесу дары,
Лозы и ягоды, полные сока,
Вздрогну, задрожу, губы приложу
К теплой руке ее, к влажному оку,
Исповедь продлю, Бога восхвалю,
И попрошу его только хоть раз,
Для сестры моей золотом кистей,
Написать на небесах ночных
Иконостас.
Чтобы с ночью день слился,
Светоносный дождь лился...
В День моей сестры созову пиры,
Гимны я вспомню и цитру настрою,
Тень сгоню со лба, преломлю хлеба,
Чаши наполню и двери открою,
Исповедь продлю, Бога восхвалю:
Все в Твоей воле и в руце Твоей,
Свет ее свечей, плач ее очей,
Огради от зла и скверны кров
Сестры моей.
Да минет ее утрат ветер,
Да минут ее скорбей сети.
В Ночь моей сестры разожгу костры,
И всех кто брошен, обижен и грешен,
Я в ночи найду, к зареву сведу,
Всяк будет там и согрет и утешен.
Будет петь огонь и ее ладонь,
Благословит, ниспошлет и подаст,
И ее любя, я прошу Тебя,
Не гасить на небесах ночных
Иконостас.
Чтобы с ночью день слился,
Светоносный дым вился...
Все реже, други, пламенею,
Все больше, други, я ленюсь,
Я дал присягу Гименею,
Я весь во власти брачных уз.
И музы, резвые шалуньи,
Уж больше не летят ко мне,
Но в сердце нет на них обид,
Я-муж, друзья, я-не пиит,
Я свой досуг дарю жене.
Откроюсь Вам: ее альков
Любезней мне любых стихов.
Увы! Я стал ужасно падок
На сон и радости стола,
На животе штук двадцать складок,
И пухнут ноги от тепла.
О нет! Я сытость не приемлю,
Но грешен, я люблю блины,
И оттого, видать, тесны
Мне прошлогодние штаны,
Но в том не вижу я вины,
Мне стал претить гражданский пыл:
Скажу Вам честно: я остыл.
Пусть свищут ядра, лают пушки,
Я не намерен полнить рать,
В благоуханные подушки
ложуся с милой отдыхать,
Пока жена моя щебечет,
Я забываю жизни жуть.
Уж лучше, право, пить кефир
Чем переделывать сей мир,
Уж лучше час-другой вздремнуть,
Вот почему кольчуг и лат
Милей мне тапки да халат.
Почто ж упорствуете, други,
Почто ж кричите: "голосуй"!
Оставлю ль общество супруги,
Прерву ль счастливый поцелуй,
Но если очень Вам неймется,
Я дать ответ не премину:
Я голосую за очаг, за теплый кров,
Счастливый брак, я голосую за жену,
Продленье рода и любовь,
За хрен, картошку и морковь.