РУССКИЙ КОТЁЛ
Заметки о творчестве группы "Ансамбль Христа Спасителя и Мать Сыра Земля"
Внимание!
В статье рассматриваются темы и тексты, которые могут каким-то образом задеть или оскорбить Ваши чувства!
Мы настоятельно просим Вас обратить на это внимание прежде, чем приступать к чтению публикуемого ниже материала.
— Перейти в оглавление "Сетевой Словесности" —
Если в нижегородской деревне начинает мироточить икона верховного главнокомандующего, то, скорее всего, это кому-нибудь нужно. И тем не менее, было бы опрометчиво отсекать безусловно вероятность того, что объявленное происходит само по себе, низачем.
Бердяев уличал Розанова в том, что тот "всегда любил православие без Христа и всегда оставался верен такому языческому православию". Почти столетие спустя после смерти собирателя "Опавших листьев" эта концепция вытесненного Христа нашла странный отсвет в обширном творчестве тверской команды "Ансамбль Христа Спасителя и Мать Сыра Земля", заявляющей, кажется, фундаментальные претензии на звание краеугольного голоса текущей эпохи:
Святые с неба улыбаются, святые радостно глядят,
Когда Россия возрождается и храмы золотом горят.
Святые машут нам ладошками из поднебесия икон,
И президент в кремлёвском бункере диктует правильный закон.
|
Музыкальное сопровождение здесь едва ли заслуживает оценочного мнения: гитарный перегруз и лишённые всякой выразительности ударные; большинство текстов положены на одну и ту же недалёкую мелодию со скудными вариациями; самый же голос эпохи двояк и звучит переменно панкотным сопрано и оскриплым старушечьим речитативом, дремучая прелесть которого, выражаясь по-ленински, решает. Коллектив заявляет конечной целью своего наступленья "Торжество Православной Полиции и Полицейского Православия, возрождение и воссоздание Православной Инквизиции" и в полном соответствии с этой стратагемой выражает удовлетворение отменой очередного концерта ввиду недовольства православных общин черноземья: с каждым подобным запретом заявленная цель становится явственно ближе.
Истребительная агрессия текстов, венчающих православную атрибутику с идеалами штурмовиков ("Твой нож разберётся", "Убивай космонавтов", "Распни этих всех депутатов" - названия влекут вас, как имена концлагерей) вроде бы призвана разогнать до бессмыслицы известные тенденции в жизни церкви и государства и представить религиозное помешательство в обличье по возможности более отталкивающем, чем то, каким оно и так обладает, и как будто подсказывает записать АХС по ведомству экстремальной социальной сатиры, но внятный морозец, кусающий затылок при длительном прослушивании этих вещей, заставляет гадать о присутствии в них настоящего яда, тяжёлой и ноющей крови, - хотя бы потому, что задаваемая ими парадигма "русский" - "православный" - "нетерпимый" - "вооружённый" - "готовый убивать", положа руку на сердце, не выглядит такой уж гротескной конструкцией:
Я упорный сторонник народной расправы,
Судить всех должны православные люди,
Чтоб не было больше греха и печали,
Чтоб ангелы в небе над Русью летали.
|
Несмотря на подчёркнутое игровое начало, тексты "Ансамбля" представляются замечательными документами преображённого "языческого православия", где вместо Христа - президент, Аллах объявлен евреем, некрещёным обещан костёр, а на знамени, которым разрушится мир, начертано бесповоротное "Православным Бог не указ". Уже самый первый хит "Синагога", исполняемый под слегка разведённый ревербом дворовый бой, был влеком розановской упряжкой юдофильства и юдофобии:
Я с евреями дружу,
В гости часто к ним хожу,
Потому что вкусно кормят, а я этим дорожу.
Но они за всё заплатят,
Не останусь я в долгу:
Если кто пойдёт их пиздить, я, конечно, помогу.
|
Волей-неволей припоминается скабрезный пассаж из "Опавших листьев": "Да жидов оттого и колотят, что они - бабы: как русские мужики своих баб (...). Лапсердаки их суть бабьи капоты: а на такого кулак сам лезет. Сказано - "будешь биен", "язвлен будешь". Тут - не экономика, а мистика; и жиды почти притворяются, что сердятся на это". То, что между этими двумя текстами лежит катастрофа европейского еврейства, не играет никакой значимой роли: "Холокоста не было! Но он обязательно будет", объясняет сладчайше старуха, вызывая у слушателя род болезненного умиления, не вполне объяснимого умом.
Апология ненависти как "единственной гигиены мира" - несущая основа катакомбной проповеди АХС. В длинной очереди за обратным билетом выстроились журналисты, депутаты, врачи, инвалиды ("ведь не жалко никому - почему же не поставить на них опыт, почему?"), примыкающие к ним военнопленные, феминистки, богохульники, обобщённые "обезьяны" и "нелюди" и иной "человечий отброс". Общему костру обречены телевидение, фестиваль-нашествие ("там будет Антихриста пришествие") и большой адронный коллайдер. В то же время, те немногие институции, что формируют некий ценностный оплот "Ансамбля" - церковь, президент, карательные структуры - отнюдь не гарантированы от поношений и обещаний расправы: молоту Христову, кажется, действительно уже не остановиться, и в этом декларируемом безразличии к выбору жертвы (лучше сказать - всеядности) проступает попытка творчески выделить беспримесное национальное зло, "абсолютно чёрный цвет". Усиленный грязный звук, гнетущее однообразие музыки и зачастую текстов (стоит признать, что многие вещи спасаются лишь юродивыми бэк-выкриками, нарушающими общую предсказуемость), без сомнения, способствуют такому впечатленью: национальное зло вообще малоповоротливо, не изощрено и предпочитает спокон веку тупые тяжёлые орудья. Впрочем, здесь же являются исподволь и элементы псевдоготического хоррора, как, например, в перепевке музейного "Старого клёна": "Отчего так хорошо - оттого, что мне икона улыбнулась".
Иконный фетишизм - вообще одна из любимых тем у АХС. "Я уже всю ванну оклеила, и туалет", - похваляется богомолица: икона, даже в тысячном типографском тираже призванная служить духовным окном в горние пределы, вырождается даже не в декоративный элемент вроде керамической плитки, а в подобие утеплителя или гидроизоляционной мастики; вспоминается и легендарная шапочка из фольги, употребляемая для защиты мозга от вредоносных излучений. "Мне подфартило - я живу там, где иконы дешевле всего". Из этого оборудованного в санузле блиндажа и отрицается космос, наука и мультикультурализм: "Нет никакого космоса - и не было даже при Сталине!"
Яркое достоинство текстов "Ансамбля" заключено в их неизменной нелицемерности: война объявлена и развивается; единственное сожаление, связанное с гекатомбами двадцатого века, касается недостаточного количества жертв, но "крематории вновь задымятся, когда в мир возвратится победа", и уж тогда "всё станет так, как должно быть". У "Ансамбля" нет нужды играть в "вежливых людей" в боевой выкладке, призывающих гражданских зевак отступить за поребрик: насилие не нуждается в оправданьях и война не трактуется как принуждение к независимости и процветанию. Сколько-нибудь благородных целей здесь, выражаясь языком футбола, нет даже в заявке:
Или вот интеллигентов
Тоже ведь совсем не жаль:
Их телами можно смело
Проложить хоть магистраль!
("Карательная медицина")
Я голосую за Гитлера!
Чтобы слышать вновь поступь богов.
Я голосую за Гитлера!
Чтоб увидеть вновь блеск сапогов.
("Я голосую за Гитлера")
|
Текущее двоемыслие, где за всевышне одобренным "Нет войне" исходит влагой томленье о бомбе, уроненной, смотря по сезону, то на Тбилиси, то на Вашингтон, то на Ригу, но лучше на Киев, - это не метод "Ансамбля": война - так война, лагеря - так лагеря. Возможно, поэтому опусы АХС улыбают нас меньше, чем программные сочинения любимых средними классами ревнителей "белой идеи" вроде вполне комедийного "Коловрата" с его сакраментальным "Гитлер хотел освободить Русь из-под власти большевиков".
В той части "Метафизики христианства", где исследуется символическая подоплёка нескольких случаев убийств и самоубийств, совершённых на религиозной почве в России конца 19 века, Розанов пишет о "странном фанатизме православия", то там, то здесь приводящем людей "к истреблению своего единоличного существования и вообще живого". Неотвратимое видение "тёмного лика" Христа, невыносимость Его жертвы и мучительное ощущение христианства как "религии смерти" с его "узенькой правдой Евангелия", как известно, побудили Розанова заузиться ещё более, выстроив своё языческое православие на "елейной любви к семье" (Бердяев) и остром чувстве "сладости мира". Лосев в воспоминаниях передаёт эту установку с последней ясностью: "Когда было открытие мощей Серафима Саровского, он туда ездил, а потом в своих записях писал: "Да, конечно, все это тут интересно, глубоко, но когда я после этого открытия поехал домой, я подумал: Э!.. Ну её совсем, эту мистику. Поеду-ка я лучше ко щам да к жене. Какие щи у меня умеет жена готовить! Вот это действительно! Вот это щи!"
Это тёплое ламповое православие с образцами капусты и ниткою белых грибов на тёмном дверном косяке, всё напитанное соками земными и человеческими, было известным образом сокрушено, но принцип, положенный ему в основу, оказался всеприменим. Претензиям, предъявлявшимся Розанову Бердяевым и Флоренским, родственна озабоченность Маяковского судьбой коммунизма, рискующего пострадать от канареек. Теперешние же канистры святой воды, закидываемые в багажник внедорожника с тремя иконками на приборной панели, кажется, переняли эстафету у розановских щей и сушёных грибов.
Постсоветское православие произвело свои невиданные плоды: байкеров-хоругвеносцев и вип-пропуска к мощам; церковь заявила о себе как о политической силе, а оплаканное Розановым религиозное безумство, казалось бы, стало в медийном пространстве уделом разнообразных сектантов, и вместе с тем неприкрыто "изуверский" "Ансамбль Христа Спасителя" позиционирует себя в качестве полуофициального боевого отряда РПЦ. Противоречие это, впрочем, оказывается мнимым: голос АХС - это голос земляного посконного зла, требующего освященья, молебна перед погромом. При всём радикализме целей и методов, избранных "Ансамблем", нетрудно видеть, что его повестка дня собрана из новостного мейнстрима федеральных каналов, а экспрессия обеспечена разработкой совершенно обывательских страхов, комплексов и предубеждений: ксено-, исламо- и гомофобии, сексизма, боязни неконтролируемого технического прогресса, - список этот утомительно долог. Голос АХС - это вопль воспалённого мозга, поражённого пропагандой великодержавности, идеологией "русского мессианства" и "осаждённой крепости". (Продолжая розановские параллели, уместно вспомнить о позиции, занятой Василием Васильевичем по отношению к делу Бейлиса и о роли реакционной прессы в создании информационного фона вокруг разбирательства).
Показательно, что большинство цитируемых здесь текстов были написаны ещё до того, как общественное сознание стало массово ссылаться на "Искандеры" при упоминании западных санкций, а прогрессивные элементы - шутить про бомбардировки Воронежа. В то же время, пресловутый историзм на букву "Ф", воскрешённый в честь нового киевского руководства, был также актуализирован "Ансамблем" задолго до украинского кризиса и антиукраинской кампании в отечественных СМИ - с той лишь разницей, что АХС разглядел беду вовсе не где-то снаружи за засечной чертой: "Вот как бывает на свете: живёшь-живёшь, а на старости лет начинаешь пропагандировать фашизм".
Сквозные образы "концлагеря", "печи", "крематория" и сопутствующего коллайдера, в котором "сгорят некрещёные", а учёных "затянет в геенну", кажется, образуют классический в русской народной эсхатологии мотив огненной гибели, - с той только разницей, что АХС поёт нам от лица устроителя костра, истопника котельной и оператора огнемёта, отнюдь не желающих для себя подобного очищенья. Эта внеположенность призываемому пламени равно свойственна и библейским пророкам, и сегодняшним проклинателям из "Одноклассников", - кто знает, не этим ли подспудным родством, наряду с истовой верой в ядерное усмирение, и укрепляются последние. Обыватель Розанов, мечтавший о тепле для себя, думается, опечалился бы видом народа, желающего огня для других, - и тем не менее, этот народ вовсе не так далёк от него, как это видится навскид.
Религиозное "изуверство" розановской эпохи, в поэтических подробностях обыгранное в "Пламени" Пимена Карпова, опубликованном через два года после "Людей лунного света", росло из радикального духовного опыта, глубинного погружения в омуты веры и долгих блужданий в локальных ересях, разрешающихся вывихом рациональных начал с последствиями разной степени тяжести. Современное изуверство, поднятое на штандарт "Ансамблем", воспитано исключительно новостным и околоновостным шумом и кое-как заквашено на тощих дрожжах черносотенства, - но начало своё, как ни посмотри, берёт именно в том месте, откуда был однажды изгнан Христос с Его искупительной жертвой. Масштабная адопись АХС имеет таким образом дело со всё той же "какой-то стороной русской природы, русской стихии", выразителем которой Бердяев назначил Розанова, попутно удостоив того знаменитого звания "мистической русской бабы" - лишний взнос в копилку сближений с Ансамблем с его женским двуголосьем. Мистическая баба АХС несопоставимо страшней своего розановского воплощенья, но пока у неё ещё получается быть смешной - хотя бы по временам; мы же стоим у подножья, наблюдая её неукротимый рост.
© Дмитрий Гаричев, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
– Ансамбль Христа Спасителя и Мать Сыра Земля –
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
