Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



ДЕЛО  БЫЛО  В  ЯЗЫКЕ


1. ИЗ ПРОШЛОГО ВЕКА   2. ВОЗМОЖНОСТЬ НЕ ИСЧЕЗНУТЬ



      1.  ИЗ  ПРОШЛОГО  ВЕКА


      РАННИЕ  ПОЕЗДА

      Я ими всеми побежден...
      Б.П.

      Забито снегом Переделкино. Плечом не высадишь калитку.
      И как на плёнке передержанной, поселок слеп и недовыткан.
      Крутым яйцом и чаем наскоро
      дымятся губы на морозе.
      В мозгу бело, и рифмы заспаны и сдвоены, как след полозьев.

      Вбирать рассвет бровями в инее. Идти, белея в негативе,
      и коченеть до самой линии в демисезонном на ватине.
      И хлопать валенком о валенок, взобравшись на перрон из досок...
      Но вот, из-за лесов заваленных - сирены хриплый отголосок.

      Вокруг, мерцая папиросками, с молвой житейскою, мирскою,
      идет мостками, как подмостками, закутанное Подмосковье.
      Зятьями, снохами и свёкрами переполняется платформа.
      И тянет пряниками, свёклою, овчиной, варевом для корма...

      Вагон. Глазищами бездонными попутчиков окинув мельком,
      вслед за мешками и бидонами он пробирается к скамейкам.

      Ему твердят, что в дни великие
      повесток, митингов, развёрсток
      в домах осыпались религии, как ёлки в "дождиках" и звёздах.
      Что связи вечные разрушены
      пятой железной и бетонной.
      И нет душе иной отдушины, помимо бездны отворённой!
      Но детский плач. И вёдер лязганье.
      И спор о ценах за спиною.
      И говор акающий, ласковый. И смеха молоко парное!

      У окон спят. В углу раскашлялись.
      В дверях мешки берут на плечи.
      Вагоны катятся раскачливо, подобно акающей речи.
      Все реже стук; уже передние
      заходят за угол вокзала.
      И солнце в белом оперении
      седые окна продышало!

      1961

      _^_




      СВИДАНИЯ

      Душа есть место для свиданий. Плац.
      Ни деревца - и листовое солнце.
      И глухота от грохота его.

      Там пополудни нет учений. Стой
      с огрызком тени. Тыльной стороной
      ладони - утирая пот со лба.

      Тогда на том конце ты видишь - да.
      Ты видишь: вот Он. Промельк, выдох пыли,
      сгущенье поля силы. Это всё.

      Душа есть место для свиданий с Богом.
      Потом во сне на этом же плацу -
      столы, столы под купами столетних
      дубов и лип. И фонари в листве.

      И рты и ноздри струнных инструментов.
      И пробками стреляющие лица:
      откупорены, пенятся глаза!
      Кто сны мои творит с такою мощью?
      Ищу всю ночь, бродя среди гостей
      главу и славу этого застолья.

      И вдруг догадка: я и есть источник...
      Но тут же - резко, как хлопок по бубну:
      Очнись! Опомнись! Это - наяву:

      когда душа от тысячи сапог,
      как плац на солнце, отдыхает.

      1971

      _^_




      КРУГИ  НА  ВОДЕ

      Круги на воде - рассказ о камне,
      упавшем в воду. Лиловый отблеск -
      рассказ о чистой лазури... Жизнь
      сказывается через иное.
      О Боже, стихи - это отсвет
      всего, что мы жизнью зовём.
      Какая удача - в несходстве
      слоистого блика
      с ручьём.
      Мы слепы. Несчастны. Велики.
      Жестоки. Безвольны. Больны.
      Слоятся и зыблются блики
      на порах замшелой стены.
      Слагаются в нотные знаки:
      сумей их прочесть -
      и сердцу в сыром полумраке
      откроется больше, чем есть.

      1976

      _^_




      * * *

      У дочери моей глаза чернее нот,
      мой нос и мой овал под этими глазами.
      Тепла её ладонь! В мою ладонь течёт
      свирепый зной родства: блаженный, несказанный.

      Окаменей, язык, признание прерви! -
      Стань этот стих исповедальней,
      мне крышка, я умру от страха и любви.
      А ей нужней живой. Живой и дальний.

      1987

      _^_




      МОНОЛОГ

      Отец небесный, укрепи во мне
      способность ощущать мою поверхность,
      мой собственный мешок из гладкой кожи,
      мою тюрьму, куда Ты вхож один -
      тюремщик и последний собеседник.

      Ты дал мне слух, и зрение, и речь,
      но я распорядился ими плохо:
      я начал собеседников искать
      за стенами тюрьмы - и корчил рожи,
      и становился в позы, и болтал.

      Я сделался подобием театра
      бродячего. Я тешился, когда
      другого мог порадовать. Итак,
      мало что Тебя не привечал,
      но Твои дела себе присвоил -
      кого-то радовать. И чем? Самим собой!

      Провозглашая надобность и пользу
      взаимоутешения людей,
      я раскрывал их внутреннюю мякоть,
      потом бросал их, взрезанными, гнить.

      Закон тюрьмы, мембраны, кожуры
      Я разумом не схватывал. Ещё бы!
      Ведь и Тебя я видел только тенью
      большого дерева всеобщей мысли
      на собственной стене и потолке.

      Я не ищу прощения, Отец.
      Меня изводит наибольшим страхом
      страх одиночества. Наверно, я предам
      кого угодно, если заточат
      в бетонный ящик без огня и щели.

      По трусости приветлив я. И добр
      по слабости. По глупости умён.
      И даже исповедуюсь - в театре.
      Дай занавес и загони мой дух
      в мой собственный мешок, в мою тюрьму!
      Чтоб я взмолился о Твоём приходе.

      1988

      _^_




      2.  ВОЗМОЖНОСТЬ  НЕ  ИСЧЕЗНУТЬ


      СНЕГ  В  ИЕРУСАЛИМЕ

      Александру Вернику

      В городе Львове любили тебя, и стихи -
      русские (надо же!) - переводили на мову.
      Снежные шапки вскружили городу Львову
      голову. Влажно-студёные эти верхи
      благоприятствуют хмелю, горячему слову.

      Снег на двускатные крыши, на купол и шпиль
      непобедимые сбрасывает десанты,
      лепит из веток набухшие белые панты,
      тону бесед сообщает раздумчивый стиль.

      Голод пустот утоляется снегом, стихом
      (та же материя), пылом влеченья, гульбою.
      Если пустыня сыта лишь самою собою,
      нет перевода, стихи усыхают, ни в ком

      нет отголоска. Но сутки - другие в году
      так одиноко, товарищ, и так хорошо нам
      в Ерушалаиме, снегом припорошённом! -
      Будто амнистию провозглашают в аду.

      2001

      _^_




      ПРАЖСКИЙ  НАБРОСОК

      Борису Орлову

      Мне снова захотелось в Прагу,
      где человек в кафе читает книгу,
      а за стеклом - всё в башенках да шпилях,
      и ветки кружевом текут в автомобилях.

      По улице безлюдной, где капелла,
      навстречу - некто,
      с крупным далматинцем,
      и на минуту всё во мне запело,
      как будто я в обоих воплотился.
      Наверно, всюду славно в роли гостя.
      Но мне милы славяне без монгольства,
      слова, чей смысл
      переведёшь, подумав,
      и чешская фонетика с поддувом.

      Мне снова захотелось в Прагу,
      где тихий викинг на концерте Брамса
      украдкой гладит по руке подругу,
      а час назад
      на льду за шайбу дрался.
      Мне снова захотелось в Прагу,
      где человек в метро читает книгу,
      а выйдет - и ему, как конь из стойла,
      подставит щёку
      стена костёла.

      А на холме - такое братство зданий,
      глядящих в небеса без постной мины,
      что хочется молиться вместе с ними,
      отбросив разницу
      исповеданий.
      Флотилиями - лебеди на речке.
      Мне к этой Праге, изразцовой печке,
      прохладной летом, а зимой горячей,
      прижаться б навсегда. Люблю барокко
      в ущельях готики. И пряный сыр впридачу.
      А на углу Парижской и Широкой
      мне кажется, что я сейчас заплачу.

      2001

      _^_




      АДРИАТИКА

      Леониду Чернину

      1.
      Рассыпан рафинад по камешкам лесистым.
      Лагуны голубы.
      Заливы огибать и соснами лечиться -
      последний дар судьбы.
      Сиреневые, серые местами
      просторы за косой.
      А там, где повелят, серебряные стаи
      трепещут полосой.
      Всю Адриатику, от Истрии картинной
      до черногорских круч
      вдруг рассекает, кажется, единый
      венецианский луч.
      2.
      Венеция. Венец. Державы венценосной
      приподнятая бровь.
      Биенье плавников передается вёслам
      от мышечных бугров.
      Открыто свету влажное пространство,
      и воздух закалён,
      как этот сплав: как сводов мавританство
      и гречество колонн.
      Вот завершенье долгого усилья
      (наскокам не чета):
      привод фронтона, купола и шпиля
      под рыбий хрящ креста.
      3.
      Славянским овчарам, лесничим, краболовам,
      перехватившим власть,
      трудолюбивым и ясноголовым,
      не выткать эту вязь.
      А жить на островах - и выпадут на долю
      две дюжины отчизн
      и вёсла - продолжением ладоней,
      предплечий, плеч, ключиц.
      Но в герб ложатся с древним постоянством
      кинжал, кошель, алтарь.
      И родич мой, купец венецианский,
      безжалостен, как встарь.

      2003

      _^_




      ИЗ  ИОАННА

      Валерию Слуцкому

      В жаркий день присел он у колодца
      из сандалий вытряхнуть песок.
      И постиг, что толку нет бороться
      (даже рот внезапно пересох) -
      что на круг привычный не вернется,
      что теперь он Бог, теперь он Бог.

      Дан алмаз, он требует огранки.
      Сталь скрошится под его ребром.
      А рука груба, как на рубанке...
      "Дай мне пить", сказал он самарянке,
      зачерпнувшей кожаным ведром.

      - "Просишь пить? Но ты из иудеев,
      им у нас просить запрещено,
      потому-то с ними и не делим
      ничего, чем для себя владеем,
      будь то крыша, хлеб или вино.

      Вам молиться в - Иерусалиме,
      нам - на этом велено холме.
      Ну, да что я с баснями своими...
      Пей, мой господин, вот только имя
      назови мне, чтоб держать в уме".

      - "Знала б имя - ты б меня просила
      о воде, в какой у всех нужда.
      Выпьешь - не возжаждешь никогда,
      вот какая в ней сокрыта сила.
      К вечной жизни сносит та вода.

      Бог есть дух, и только духа ради
      тянутся ко храму ли, к холму.
      Время близко: вы не овцы в стаде -
      не на сем холме и не во граде
      поклоняться будете Ему".

      Он припал к воде нетерпеливо,
      пил и пил, а женщина ждала.
      И глаза он поднял, и от дива
      вздрогнул: колосящаяся нива
      тучей небеса заволокла.

      2004

      _^_




      ДЛЯ  КАПЕЛИ  С  ОРКЕСТРОМ

      Владимиру Родионову

      Заморозком скованный кузьминский лесопарк.
      Утренняя хрусткость и скользящая стопа.
      Мачты сосен в инее болезненно красны.
      А зима идет уже по лезвию весны.
      Только утром холодно. Будет яркость полудня.
      И снег заблещет кремово под водостоков тремоло.
      А полдень полон отзвуков, пока зима жива еще.
      И взрослому от воздуха, как юноше, зевается.
      А с еловых лап -
      кап!
      А с ледовых крыш -
      слышь?..
      Берущий власть берет и грех, подвластные безвинны.
      У них в душе крошится снег, подтаивают льдины.
      Им помогают выжить космические тайны,
      любовь, гитара, лыжи, фигурное катанье.
      У них ушанка набекрень, у них гулянка что ни день,
      гордятся, что огромны газгольдеры и домны.
      В ушах победы марш еще - с толпой, флажками машущей,
      с полками элитарными,
      с литаврами.
      Нет-нет, а лужей нефтяной и гомоном вороньим
      в уме проглянет мир иной. Болеем и хороним.
      Загажен лес. Проквашен суп. Зарплата смех. Начальник туп.
      Но с неба льется ласка -
      Прощенный день и Пасха.
      А заметут - и я пойду: долбить руду, валить тайгу,
      ворочать камни в зное.
      Не огрызнешься на судьбу. Оценишь волю вдвое,
      когда в затылке, не во лбу - отверстие входное
      .
      Мы ручьи подспудные, чистые ручьи.
      Все дела паскудные - дела известно, чьи.
      А полдень полон отзвуков, пока зима жива еще.
      И взрослому от воздуха, как юноше, зевается.
      И начальник лагеря - тоже человек -
      вспомнит Бога, падая
      с дыркой в голове.
      А с еловых лап -
      кап!
      А с ледовых крыш -
      слышь?..

      2005

      _^_




      * * *

      Запихай меня лучше, как шапку в рукав...
      О.М.

      Полно, Осип Эмильич, хотите - свезу в Галилею.
      Предпочтительно в марте, когда розовеет миндаль.
      Вдоль дорог эвкалипты кипят, образуя аллею,
      и белеет Хермон, сохранив на вершине февраль.

      Иордан и притоки - источники водного шума.
      А под пологом ветхим, откуда равнина видна,
      патриарх Авраам и потомок его, Еошуа,
      продолжают беседу за чашей густого вина.

      Под Иудиным деревом ярким, в селении мирном
      им Пречистая Дева готовит лепешки и мед.
      Вот она обернулась: из дома окликнули - "Мирьям!"
      Вот она улыбнулась, и полдник двоим подает.

      Завитком возвращается время, пыльцою сдувается возраст.
      Разноречий домашних никто не выносит на суд.
      И великое племя людей на глазах обретает прообраз.
      Да и чаша на полке: обмоют, нальют, поднесут.

      2005

      _^_




      МОЛЛЮСК

      Затерянный средь миллиардов тварей,
      по прихоти природы, я моллюск.
      Размычка, смычка - весь инструментарий.
      Двустворчат Бог, которому молюсь.

      Мне ведомы и мука, и нирвана,
      Я чувствую сквозь холод и тепло
      состав молекулярный океана
      в местах, куда по дну приволокло.

      Но вот приходит миг бесповоротный:
      закрался в келью твердую мою
      постылый привкус - серный и азотный.
      Нет, не снаружи. Это я гнию.

      И ради перламутровой изнанки
      какое-то чужое существо
      возьмет с песка - нет, не мои останки,
      лишь створку от жилища моего.

      2005

      _^_




      ГОЛОС  И  ХОР

      Голос певческий парит
      в небе вертолетом.
      Хора, хора просит винт
      каждым оборотом.

      Будто, схватывая звук
      роторного соло,
      запоют река и луг,
      сопка и поселок.

      Жаром полдня в куполах,
      в радость или в горесть,
      пышет хор в "Колоколах",
      обжигает голос.

      Будто, схватывая текст
      в облаках мелодий,
      оживают души всех,
      проживших в народе.

      И прошедшие века
      раскрывают втайне
      бесконечные меха
      в певческом дыханье.

      Пел и я с далеких пор
      по призванью свыше.
      Жизнь уходит, где ты, хор.
      Я тебя не слышу.

      2006

      _^_




      * * *

      Алексею Зубову

      Как это славно - сочинять по-русски
      над стыком двух семитских языков
      и где-нибудь на галилейском спуске
      вникать в этюд, где звон и снежный Псков.

      Я по жнивью бреду, как белый аист,
      не ведая, что пересёк межу.
      И только от тебя освобождаясь,
      я, родина, тебе принадлежу.

      2008

      _^_



© Анатолий Добрович, 1961-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Словесность