ДУРНАЯ КРОВЬ
Ясной памяти Кати Зац,
и хирургу Митрофанычу.
- Планового поймал!
Как будто ещё вчера, здесь, на Лиговке, рядом с гостиницей "Октябрьская" оперуполномоченный Самарин торговал с рук папиросами "Беломорканал" (пачка - полтинник) и не торговался, но вскоре истошно кричал коллегам из "пятёрки": "Планавова паймал!.."
Опер Самарин очень любил таких вот... Чистеньких мальчиков и девочек из благополучных ленинградских семейств. С карманами, набитыми душистым сигаретным табаком, хрустящими долларами, серебряными зажигалками Zippо. И даже во сне оперу снились волшебные формулировки протокола: "вытруска из из карманов брюк", "выборка из ногтей", "соскобы с ладоней рук"...
...А на самом деле, всё было не так.
Кровь плеснула на пол тюремной камеры обильным чёрным фонтаном.
Спустя какое-то время, с перерывами, я стал воспринимать звуки. Я слышал: где-то далеко, и одновременно близко стучали кулаки в окованную жестью дверь, и голоса арестантов орали в шнифт и в закрытую кормушку: "Корпусной!.. Корпусной!! Доктора!!! Доктора позовите!!! Человек умирает!!! Человек умира..."
Доктор так и не пришёл. И тоннеля со светом в конце я не увидел. Так, нора. Нора-нора-но-рано... Рано. Рано, значит. И не ангелы, а черти тащили меня вниз, и вся прошлая жизнь не проносилась передо мною в ярких картинках: перед глазами был отчётливый негатив. Рано. Над головой пролетали обугленные решётки галёры и чёрные лампы дневного освещения. За руки, за ноги, серые тени волокли меня куда-то вниз, и тапочек соскользнул с ноги, тапочек, та-а-апоч-е-е-ек!.. - а зачем тебе в аду тапочки?.. - соскользнул с ноги, и я так хотел сказать что-то важное сказать, и мне, наконец-то, не было больно...
Стоп...
Это же из другого рассказа.
1.
Писатель Сомов недавно сказал мне: "...и вообще, пора бы уже, Костян, в натуре - завязывать с автобиографической темой!"
Нет, "в натуре", он не сказал. Не в его стиле.
И не в моём: "Ну да, Эль, да..."
Ещё раз - можно.
Нет, два.
Ну - четыре.
А вот уж потом... За словом в карман полезу. Покатаю тёплые шары метафор. Нанку поскребу. Обнаружу: многозначительные крошки многоточий, обгоревшую спичку восклицательного знака, конский волос вопросительного, подсолнечную лузгу междометий и... что там ещё?
Канцелярскую скрепку межстрочного интервала?
Скорее, абзаца.
Точно, абзаца.
Точка.
Абзац.
Нравятся мне абзацы.
Красные строки.
Цезуры без цензуры: острые зубочистки подтекста, занозы на совести. Не научившись прежде говорить правду, не научишься и врать. Почти по Достоевскому. Да-да: "...просто люби их, и не пытайся понять". Ватные палочки. Теста на отцовство. Тили-тили тестостерон. Сюжет неизбежен и головокружителен как... Пускай будет - "как оргазм". Сублимируем, трали-вали? Я - в завязке. Кульминации не будет. Развязать всегда успею. Наливай...
Думаю, и это пройдёт. Это возрастное. Болезни нарратива. Семантическая афазия. Синтаксический коклюш. Морфологическая ветрянка. Пунктуационный диатез. Хватит.
Нагло и талантливо соврать мне пока что не удаётся. Мешает город, однажды вставший на моём пути. Город, где лучший способ сказать правду - это скрыть её.
То есть наоборот.
Наоборот, потому что этот город самовлюблённо смотрит на своё отражение во влажных зеркалах рек и каналов. Город, в котором и я, глядя на перевёрнутых людей улиц и окна домов, заставляю себя ещё подробнее всматриваться в них. И видеть во всём этом оттенок высшего значения.
И страх мой заканчивается там, где начинается неизбежное.
И какое мне теперь дело до его "ценза осёдлости": ведь я-то знаю, что прожил в этом городе, по крайней мере, две жизни. Две - по крайней мере. Может случиться, что и ещё одну проживу. По любому, это больше, чем у тех, кто приехал сюда "навсегда" и... что сделал? "Прописался"?
Ох, если бы всё так просто...
Да и архитектурные переживания волнуют меня сейчас больше, чем эти люди.
Хотя люди волнуют больше: ведь я строю свой город. Недавно начал. Скоро годовщина. Пора населять его - если не вымышленными людьми, то хотя бы теми, у кого меня больше нет.
Уж они-то не будут задавать дурацких вопросов и писать глупые письма.
Впрочем, пускай пишут.
"... и не пытайся понять".
Они-то, мои вольные соавторы, тоже знают этот секрет: то, что невозможно изменить, нужно хотя бы описать. Но они молчат. Значит ли это, что они счастливы и довольны жизнью? Наверное. А мне не даёт покоя синяя "икеевская" сумка, которая стоит под моим письменным столом. Она под завязку набита мятыми письмами и черновиками, своими, живых и мёртвых людей. Это её содержимое скрашивает моё нынешнее топографическое отчаяние. Десяток старинных гибких дисков "5.25", которые ещё надо умудриться ("удмуртиться" - вдруг подсказывает мой дрессированный "ворд" с удобной затычкой "юниспелл") - открыть и прочитать, несколько видеокассет, замызганая пластмассовая флешка, обмотаная скотчем.
Уже немало.
Но не будем спешить с демографическим взрывом.
Создать удобства.
Всё время забываю построить церковь. Или монастырь, вместо тюрьмы. Школа, больница. Кинотеатр... Обойдёмся пока видеосалоном. Хоум-видео. Пригоршней пикселей в новенькой мобиле. Прямой эфир скрытой камерой.
Гавань и порт. Кабак? Пока хватит и аптеки. Там есть всё, что нужно. Дёшево и сердито. И ходить далеко не нужно - первый этаж дома, в котором я на этот раз поселился. Несколько литров перцовки цвета жидкой артериальной крови. Боярышник - от сердцебиения. Таблетки кодеина - от головной боли и многозначительного кашля.
Чёрный чай - зелёный.
Гитара - деревянная гетера с надувными струнами.
Публичная библиотека.
Ещё нужны хорошие дороги. Хотя бы несколько. Проспект. Центр. Две, как минимум. А окружная?.. Чтобы не получилось, как в той детской скороговорке: "Еду я по выбоине, из выбоины не выеду я"... Будет и окружная.
Только без дураков.
Поехали.
2.
На трамвайной остановке Лиговского проспекта стоит невысокий, жилистый и слегка сутулый человек интернационального облика. Он собирается сесть в подходящий трамвай. Я его знаю. Это шулер, карманник и великий пройдоха Боб Верёвка. Только я в курсе, что Верёвка ещё и поэт. Люди, обладающие такими качествами одновременно, всегда притягивали меня как магнит.
- Боб! Боб! Да Боб-же... Борис Михалыч!..
"Ага!.. Попался на "Борис Михалыч"! Значит, всё правильно..."
- Верёвка!
Не узнает... Конечно. Я килограммов тридцать прибавил в весе. Из-за щёк ушей не видно. И контактные линзы.
- Игры Злой Неволи...
- Постой-ка... Слепой!?. Мы же думали... Аут тебе... Лоб тебе зелёнкой намазали и бирку на ногу повесили... Я же заходил тогда к тебе, когда с этапа... Цирику воздуха дал. Ты получил?..
Меня так и подмывает ответить: да, мол, на прошлой неделе... Похоже, время для нас с Верёвкой тикало по разным законам лирики. Буду делать вид, что так оно и есть. С некоторых пор мне это совсем несложно: между "тиком" и "таком" время становится раком.
- Так это от тебя бацилла на больничку зашла! То-то шнырь глаза отводил, когда ещё и шило в наволочке нашёл...
Я тут подумал: опять гости моей столицы ничего не поймут...
"...Давай нормальным языком, для нормальных людей!"
Да где ты видел "нормальных" людей, читатель?
По телевизору? В какой передаче?
Так ведь и я тоже, когда смотрю эти ситкомы, не всё понимаю...
Знаешь что? Спроси у своих знакомых.
Кто-нибудь из них обязательно знает, о чём речь.
...- Где был? Кого встречал? Живой? А, писатель? Ей-богу, в толпе я бы тебя не выстриг! Ну ты и распух! Знаешь, на кого ты сейчас смахиваешь? На Олега Табакова в юности... А ты чё без очков-то? А я - что я? Пруха! Терпила кони двинул. Адвокат не дурак. Закрытый тубик. Амнюха. В общем, арка - пятерик. Топтал - три. Прикинь? С моим-то букетом? Ну, а ты чё?.. Заработать - хочешь? Лохушку подтянешь? Маякнёшь?..
Я внимательно смотрю в глаза Боба. И не нахожу зрачков. Ясно? Вот почему Боб так радуется нашей встрече. Нафиг бы надо. И на кой хрен я его окликнул. Кабы опять в какой-нибудь блудняк не влезть. Да не... Гнать измену прочь. Вот уж кого-кого, а Верёвку я рад видеть. Всё неспроста сегодня. Верёвка свяжет... Будет связным, короче, между мной и этой реальностью. И городом. Это же он обмолвился однажды, в крестовской хатке: мол, что тут поделать? Когда - "страна поэтов и воров"... Та ещё штучка, этот Боб. Сейчас главное - не набухаться. А набухаться - страсть как хочется. Наверное, набухаюсь...
- Боб, ты же знаешь... Я только оперу пишу. Я больше ничего не умею. Пошли... Где-нибудь посидим. Сделай выходной. Здесь недалеко. Должно быть одно местечко. Если не пропало.
Боб оглянулся по сторонам, сделал какие-то, неясные для меня, пассы руками. К нам сразу же подошёл строгий подросток в начищенных до блеска модных туфлях. Майка-сеточка, пиджак на согнутом локте, модельная стрижка. Боб сунул руку в карман и отщипнул несколько купюр.
- Димок, вот, кури до завтра. Ступай до хаты, покушай, сходи в библиотеку, всё на столе. Завтра в час пик будь на трубе.
Пацан пошёл ловить машину.
А я что-то расерялся от забытого напора. Волчьим ветерком повеяло. Борис Михалыч серьёзный урка. А я-то в последнее время делил своё рабочее пространство с молодыми столичными.банько: клерки-штафирки, менеджеры "средней" руки, офисные панки-чистюли. Завсегдатаи "удавкома". Кибердрочеры.
- Напарник? С пиджачком-то...
- На букашке-то? Да не... Это старый фишак. Подструнок пока. Но - взросляк. Талант, надо сказать. "Художник" он. Ну, ты понял, да?.. Не пьёт, не курит, матом не ругается. Сейчас таких... Не делают. Книжки любит читать. Маленький ещё. Диски с прилавков таскает с игрушками, да кино... Понял, да?.. Да и сейчас ведь молодёжь всё больше через этот компьютер норовит своровать. А так, чтобы с народом побыть... В очередях... Пообщаться... Хе-хе... Старею я, что ли... Куда?
3.
- Пиво. Четыре кружки. Нет, две. Выдохнется... Селёдка у вас - норвежская? Не пряного? Четыре с селёдкой. Две солянки с грибами. Борис Михалыч?.. Водку будем пить, или ты... И триста грамм водки. Хорошая водка? Тогда её. В графинчике. И хлеба. Хлеба побольше.
Название водки подкупило. Питерское. В голову лезут мысли с последнего места работы: "А "откат" за "брендовое" название Розену, интересно, заплатили? Хотя... Ведь тут верная отмазка. "Вальс-бостон" - он и в Африке - вальс-бостон"...
- Слепой, да я хавать не хочу... Ну!? Ты чё здесь? Прямо с поезда? Ну ты даёшь... Жалуйся. Рассказывай. Кричи. А помнишь этого...
- Да погоди ты... Давай, выпьем. У меня внутри всё дрожжит...
Соткой обжечь сухой пищевод. И пивом запить.
Боб снимает очки, дышит на стёкла, смотрит в окно.
...Что там, за окном? Улица, памятник, аптека воспоминаний? Гоп-стоп, щипок, дурная слава и недоеденный батон? И жизнь твоя качнётся вправо, упав с разбегу на бетон? Другая версия событий?
Да мне-то что. Особенно теперь... Как захочу, так и будет.
...- Чё, любишь Ленинград?
- Борь. Правду говорю. Я вдруг подумал...
- Да понял я! За должком приехал? За туманом? И за запахом? Ты мне давай тут... Без патетики только... Ле хаим!
Я быстро и сладко, как бывает после бессонной ночи, хмелею, и с приязнью отмечаю, что Боб не впал ни в эзотерику, как некоторые засиженые зеки из числа сильных натур, ни в блатную "бычку". По совместной изоляции Боб запомнился мне как любитель и теоретик восточных единоборств. Боб в форме. "Без патетики..." Надо же.
- Отвечай, зачем приехал?
...Пальцы не гнёт, не сквернословит. Дорогая и модная оправа с тонированными стёклами. Одет с иглы. То есть, с иголочки... Ну, потарчивает. Подумаешь! Он уже лет тридцать "потарчивает". И при своём полтиннике выглядит на сорок. И мозги у него живые и восприимчивые, как у пацана. "Щас таких не делают"... Что ж, понятно. Тюрьма "хранит". Потому-то, освободившись, такие как Боб, во многих вопросах остаются наивными школьниками и хреново ладят с социумом. И очень скоро возвращаются к "хозяину"...
Нужных слов я подобрать не могу. Но с Верёвкой можно не церемониться. Он всё равно выкупит. Уже выкупил.
- Я вдруг подумал, что слишком много... Короче, Боб... Включаю "патетику"... Крови я здесь оставил, чтобы не вернуться. Да я и не "вернулся", Боб. Я так просто... Просто приехал. Соскучился.
- "Просто"... Опять - "просто"? Ты мне без "просто". Не лжи мне! "Соску-учился"... Ты ду-у-урень! Все - наоборот, сейчас все - в Москву едут! А ты - на заплёванную Петроградку... Давай, будем... Кампай! Ну, а дальше-то что? Погоди, попозже расскажешь. Пойду на волю, звякну кой-кому. Давай ещё по пиву, сушняк, блин...
Хорошее пиво это. "Двойное золотое". Надо ещё взять.
От советского интерьера в бывшей кашечной-"какашечной" на Пушке осталось только резное деревянное панно на стене. И то ладно. Есть на что глазу опереться.
Прошлое, где ты? Ку-ку?..
Тогда многие забегаловки были украшены чеканкой три на четыре метра или сюрреалистической мозаикой из осколков разноцветной кафельной плитки. Стоячие пластиковые столики с крючками на днище столешницы - для авосек. Гранёные стаканы, засохшие бутерброды с сыром, котлеты в тексте...
В общем, не мне вам рассказывать.
А сейчас в кашечной - пивняк. Со всеми делами: фирменные сифоны с пивом трёх сортов, салатики, коньяк, бутерброды с икрой и жареная корюшка круглый год.
Да ладно. Не будем об этом.
Но, всё же, всё же... Давай избавимся от этого морока, вспомним, как мы бежали сюда голодными, со Свечного, проходными дворами - Достоевского, Кузнечный, Колокольная, Марата... Зажав в кулаке пятнадцать копеек: сладкая рисовая каша с изюмом и черносливом в горячем глиняном горшке, а сверху - кусок сливочного масла, тающий на глазах. Хлеб - бесплатно.
И красные кофейные чашки - украсть.
Я вполуха слушаю рассуждения Боба.
Боб вернулся с лихорадочным блеском в глазах и бегающими на скулах желваками. Его тотчас, что называется, "пробило". О времени и о себе. Да это и к лучшему. Пускай. Мне же хочется сейчас тихонько бухать и помалкивать...
- ...И ведь на самом деле... Ты посмотри, Слепой... Прочёл я тут на зоне роман Фейхтвангера...
"Браво, Боб! Небось, "1937"?
- ...Слушай, что он буровит про Баварию начала века...
- Боб, скушай что-нибудь. Срубишься ведь... Солянка стынет. И очки надень.
- Не хочу... Что ты так смотришь? Зрак сидит?.. Жвачка есть? Так вот. Я продолжу, с твоего позволения... Ты слушаешь? Ты где?.. Щёлк-щёлк! Так вот. Роман Лиона Фейхтвангера. Называется "Успех"... Читал? Вообще-то, нудная телега. Ну, а теперь оглянись вокруг... Что было у тех бюргеров, которые превратились в фашиков? Да то же самое, точь в точь, что и у нас сейчас. Что у них было? Три основных темы, по жизни: строить, пиво варить, свинячить... Так и у нас! Пиво не варит только ленивый. Свинячат все... Кому ни попадя. Урла совсем распустилась. Строят... Вот поедешь за город, сам увидишь. "Свинячить", ты понял, понял?.. Зато, типа, орднунг ист орднунг!..
...В кармане у меня есть ключи от комнаты, где из окна виден шпиль Петропавловки. Похвастайся ещё раз. И соседей всего двое. Сейчас посидим с Бобом, и поеду знакомиться. Или пойдём пешком? Через Ваську? Нет, лучше через Кировский мост. Через Марсово поле и Летний Сад... Чу-де-са. И днём и ночью кот учёный там ходит, поц... Там видно будет. Устану, поймаю машину. Но лучше - в метро. Соскучился по метро. Люблю Ленинград. А ещё мне хочется оценить уровень местной "наружки"...
Боб отчаянно гонит. Я незаметно включаю под столом диктофон. Отвратительно. Как трудно. Всё же. Оставаться. Прекрасным Дилетантом. На Пути В Гастроном!
А ещё мне очень интересно. Интересно, чем это Боб вмазался таким... интересным?.. На жёсткий "винт" непохоже. Но точно какой-то психостимулятор. Я тоже хочу. Так, без ажиотажа. Если предложат. Мне и так хорошо. Но бухать больше не надо бы, а то вырублюсь...
...- Значит, сам Митрофаныч тебя штопал? Митрофа-а-аныч... Уважаю. Его же полстраны нашего брата знает! Ножевое в селезёнку он мне как-то шил-потрошил. Заражение. Там же, на Гааза. Да-а, было дело... А прикинь, тут его недавно по телику показывали, в передаче... Ну, знаешь, наш, питерский, Кирилл Набутов ведёт? Во-во. "Один день". Хе-хе... Ивана Денисыча... Сколь! За томящихся в неволе! Любезный! Ещё триста! Прозит...
<...>
Тут, кажется, купюры шелестят...
На самом деле, "без купюр".
Год високосен, я сентиментален. Скорей всего, я на пути к успеху. Или к Успенью. А вообще - к прощанью. Я читаю Бобу стихотворение. "Всё, что было однажды - возвращается вновь. Белой тряпочкой машет на прощанье любовь. Я хотел оглянуться, ей в глаза посмотреть, мне уже не вернуться, до свидания, смерть! Так спешил, так старался, оставлял на потом. Только поезд - остался, а уехал - перрон. Близорукую память не закрыть как тетрадь, больше незачем падать - для того, чтоб летать. Обнаружить потерю я теперь не спешу. Но надеюсь. И верю. И боюсь. И прошу...".
Боб: "Стой, щас угадаю! Пастернак?.. Да ла-а-дно, не лжи мне!.. Хотя - верю. Видел её? А сына видел? Из окошка?.. Ну и дела... Я же тебе говорил, тогда ещё... А, может, ты всего лишь не дождался поворота трамвая? Или не там слез? Назови это кармой. Да хоть снова сбеги отсюда в Москву, мудила, и назови это судьбой... В Москве назови это - "незаконченный гештальт"... Знаешь - за гештальт? Вот - что с тобой происходит. Плюнь из окна высотки или выпрыгни из него. И вернись сюда. Поймешь, что разница небольшая. Лично я вижу только один выход... Вспомнить и забыть. Помнишь?.. Кто не умеет забывать, тот вызов вечности бросает. И гибнет. Падает тетрадь. Стучат в окно. Собака лает. Чужбины нет, пока никто дорогу у тебя не спросит на родину. Одень пальто и выйди вон. Там ветер носит, русалка на ветвях сидит, и речка подо льдом блестит, там современный тарахтит Везувий, ласточка летит...
- Борис Михалыч, ты - достал! "Без патетики"... Съешь что-нибудь, а? Давай закажем - я тут твою пайку заточил втихую... Или - поедем... Подурим, а?! Лаве есть. На Острова - поехали? А то - в Павловск? Девок найдём... Только заедем ко мне сначала, я вещи брошу. Оставь под ковриком ключи и дверь закрой. Пускай не станет тебя - скрывайся и молчи - для тех, кто старое помянет. Очки как бабочка взлетят на переносицу, а слава... Всего лишь - новая оправа и ненашедший спину взгляд... Как-то так, Боб Михалыч. Очки не забудь. Ты мне в пиво ничего не подсыпал?..
Не подсыпал он... У Боба шприц - в башке. Ну, а если не шприц, то несколько глотков хорошего чифира. Воздух вокруг Боба в такие моменты искрит и пузырится адреналином.
"Маяк".
В метро Боб наклоняется ко мне, и, перекрикивая шум вагона, продолжает свой напористый монолог.
- ...Вспомним, и забудем! А потом опять вспомним! Уже не для себя, а для тех, у кого нас больше нет! А в уголку поставим автограф!.. То есть - эпиграф: "Рукописи не горят. Рукописи - гаснут"! А ещё - "Передай другому и прочти"! Или - "Сожги и передай другому"! Или нет, не так: "Передай другому и сожги"! Сожги, и напиши, как сжёг! Хорошо? Хорошо ли горело? А?!. Гори-и-и, гори-и-и!.. Ясно?! Нет, ну, ты колись, - зачем приехал?!. Драться - будем?
Во прёт чувака! Аж завидно.
...Мы сидим на булыжниках Петропавловской крепости, дуем из горлышка ядрёную минералку "Полюстрово", которая оставляет во рту привкус ржавчины и скрип зубов. Курим, поплёвываем в Неву.
После дорожки фенциклидина толщиной с мизинец, наступила моя очередь трезветь. Мне вдруг захотелось сыграть с Бобом в Вильгельма Телля. Только, чур, на интерес...
- А дальше... Боб, только если тебе интересно... После той драки я очнулся в карцере. Меня выпустили раньше. А тебе ещё трое суток на киче оставалось париться, так? Когда я вернулся в хату, никого не узнал. Раскидали хату. И положение кру-у-уто изменилось. А дальше, Боб... Погоди. Щас, тисну тебе роман... Я диктофон включу-выключу...
- Да ты чо, в натуре?!.
...Я вылажу из воды. Нефтяные пятна на ветровке. Вытряхиваю воду из ушей. И Боб рядом скачет на одной ноге. Его я тоже утянул за собой.
-Так ты чё, и весь наш базар писал?
- Ну, почти... Борис Михалыч, ты охуел, в натуре. Порожняка ведь не было...
- Да если б я тебя не знал... Вот все вы, блядь, москвичи, какие-то... - "Москвичи" в устах Боба звучит как "пидоры". - Пошли отсюда. Пошли в зоопарк... Быстрей, а то простудимся...
- Зато ты почти протрезвел... Почему - в зоопарк-то? Давай хоть в крепость, отожмёмся... Боб, ты не ругайся. Я же специально! Оперу пишу. Да и не "москвич" я, ты же знаешь... У тебя, кстати, есть ещё что-нибудь?
- Ах ты рожа хулиганская... А у тебя?
У меня-то есть... Но можно ещё догнаться. Мысли мои. Чистые, гранёные, на кончиках пальцев (вставило! ух как вставило!) - пальцев, не языка, я никак не могу привыкнуть к диктофону. Надо записать. Я думаю сейчас о том, что в Москве я канал за "питерского". Снисхождение и предубеждение. Здесь я обречён стать "москвичом". Что ещё хуже. Нет, не жить мне - ни там, ни здесь. В Твери, что ли, поселиться?.. Сейчас, приколю Боба народной мудростью... "Москва бьёт с носка, а Питер - бока повытер"... А ещё, на языке глухонемых, "Москва" обозначается постукиванием кулака по лицу, а "Ленинград" - щепотью пальцев, берущей из ладошки, поднесённой ко рту... Надо будет написать об этом...
Да и вообще: эти два города я могу теперь сравнивать бесконечно.
Но это же - скучно...
Или нет?
..."Рожа хулиганская" - страшнее ругательства придумать нельзя. Боб лыбится и хлопает меня по плечу: "Я знаю..." Мы покупаем две бутылки коньяка и билеты в зоопарк, где заходим к знакомой Боба, "смотрящей за кошачьими" - как он говорит, - обсохнуть и бухнуть.
Ну, и ещё кое-что...
4.
...Я очнулся и сразу почувствовал резкий запах псины.
Огромная морда восточно-европейской овчарки горячим и шершавым языком вылизывала мою щёку. Сердце моё упёрлось в кадык, я с шумом выдохнул: "Ф-ф-фу..." Собака вдруг улыбнулась и что-то проворчала. Я осторожно повернул голову и обнаружил себя лежащим посредине так называемого "круга", в центре "креста". Неподалёку маячили две серых фигуры. "Пи-и-ить" - прошипел я в их сторону.
С языка собаки капала слюна. Она шумно дышала и голова её покачивалась в такт дыханию. Ей было жарко. А я продрог на каменном полу.
- Смотри-ка, живой! Нельзя тебе...
- Собаку... Собаку уберите.
- Куда мы её уберём... Мы сами - зеки, санитары мы. Нельзя тебе пить, по ходу... Непонятное у тебя. Вся хата в крови. Да ты не дёргайся лучше. Ща скорая приедет. Вольную вызвали. На Гааза поедешь. На больничку. А мы уж думали, ты по зелёнке отчалил. А вон капельницу несут...
Из сумрака выплыла толстая очкастая баба в белом халате. Она цыкнула на собаку и наклонилась надо мной.
- Живо-о-ой? Фу, блядь, ну и вонь... Пить хочешь? На вот... - Она засунула мне в рот кубик льда. - Сейчас давление тебе замерим... Ну ты, урка, шевелись осторожнее... Крови ты потерял немеряно. Ну?!! Чё встали?! За капельницей кто идёт? Не хватало нам ещё трупака тут...
Я снова провалился в холодную серую вату...
...и очухался в тёмной кабине "скорой помощи".
Рядом сидел человек в погонах и фуражке.
Цирик спросил:
- Живой, что ли?
"Чё заладили? Живой-живой..."
- Слышь, командир, дай закурить.
- Нельзя тебе... - неуверенно сказал цирик.
- Да мне сейчас... Всё можно.
Тот выковырял из мятой пачки дешёвую сигарету. Без фильтра.
"Рали", бля... Самое плёвое курево... Водоросли сушёные. А у меня в хате блок "Мальборо" остался... Впрочем, дело моё... Табак. Нашёл, о чём жалеть, дурилка картонная... И на этом спасибо. Махну не глядя...".
Огонёк зажигалки осветил кабину. Над головой блеснул пузырёк капельницы.
- Командир?.. А чё стоим-то, командир?
- Мост разведён. Вот и стоим. Ты это... Держись, что-ли...
- Премии лишат?
- Хм... Ладно, я тоже выйду, курну... Лежи смирно.
- Командир... Дверь открытой оставь, а? Пожалуйста...
От никотина сладко закружилась голова.
Мент подёргал наручник на моей руке, пристёгнутой к носилкам, отодвинул боковую дверь и вышел. Перебив дымок болгарской вонючки, в кабину ворвался острый запах Невы. На саксофоне кто-то играет... И вовсе не "кто-то". Знаю я этого хиппана. Да его все знают - патлатого очкарика в нелепой оправе. Он всегда здесь в туристический сезон ошивается. На Дворцовой или около моста, напротив Кунсткамеры, как сейчас. Дует в трость над чёрным футляром. И его репертуар я помню наизусть. Вот сейчас будет эта тема... Как по заказу. Сегодня для меня.
We are all just prisoners here of our own device
And in the masters chambers they gathered for the feast
they stabbed it with their steely knives
but they just can't kill the beast...
По одной из версий, "Орлы" спиздили и перепели эту балладу у "Джетроталл", а "Отель Калифорния" - это сленговое название тюремной психушки в Лос-Анджелосе. Вообще - любой тюрьмы. Или церкви сатанистов.
В распахнутую дверь я вижу поднятую ладонь моста, кусок бледного неба, туристов с бутылками пива в руках, слышу их смех, вдыхаю пряный аромат выхлопных газов. Давно не нюхал... Городом пахнет, волей! Машины накапливаются. Значит, скоро сведут. А ведь мы на Ваське... До моей мастерской отсюда - десять минут ходьбы. А вот бы сейчас рвануть, да?! Дворами! Как в кино!..
Last thing I remember. I was running for the door
I had to find the passage back to the place I was before
Relax, said the nightman we are programmed to receive
you can check out any time you like but you can never leave...
Не очень оптимистично. Попса, в общем. Как и то, что со мной сейчас происходит. Попса... Потому что так не бывает.
...What a nice surprise what a nice surprise bring your alibis...
На Дворцовом, значит, застряли... А какого хера они не погнали через Литейный?!. Я же сейчас сдохну тут!
К горлу подступила тошнота, я с трудом взмахнул рукой и выбросил окурок.
Капельница закончилась.
...They're livin up at the Hotel California!
what a nice surprise, what a nice surprise, bring you're alibis...
Мент залез в кабину, захлопнул дверь, машины дружно заворчали. Я смотрел как в рассветных сумерках надо мной проплывают фасады знакомых домов.
5.
Я тащу пьяного Боба к себе на четвёртый этаж, в квартиру на улице Воскова, дом пять, квартира семь. Внутри организма Боба борются две великие силы: алкоголь и амфетамины. Алкоголь побеждает тело. Фен будоражит мозг.
Боб оживлённо бормочет:
- Писатель, бля... С диктофоном... С понтом, под зонтом... А что ты написал, писатель? "Дон Кихот"? Или "Тихий Дон"?.. Да кому они нужны, стихи эти... А - пошли они все... Пошли! Стихи попоём, песни поплачем! А, Слепой? У тебя же гитара - есть?.. Да ты роман напиши! "Войну и мир", о... О приключениях буратин... Интересно им... Про что интересно - интересно?!. Только лаве и лав! Слышь, как ты... О!.. Мне вот про жратву - всегда интересно! Я сам готовить... Давай рыбки поджарим, а?.. Всегда - про еблю. И чтобы страшно было! Про деньги ещё, да... Найти или своровать. Или выиграть. Или проиграть. Как упал человек... На самое дно. Да глубже, глубже! Стой, покурим... Только про это никто не пишет. Все пиздят. Никто не выбрался. А вот про то, как встал... Как поднялся... Вот это мне интересно, да... Да и вообще... На свете вещей... О которых можно написать... Много, но сказать о них нечего... Спать хочу... Высоко ещё? Спать, спать...
Алкоголь начинает и выигрывает.
...Какой долгий день сегодня! Иногда выпадают такие дни. Они потом запоминаются надолго. Такие дни тянут за собой другие дни, вполне порожняковые...
Я переоделся в сухое, теперь сижу и греюсь у плиты на коммунальной кухне. Философствую на табурете. Бубню в мобилу, смотрю в окно, неохотно пью пиво (хочется чаю!), хмыкаю, вспоминая лихие девяностые. Вокруг бедно, но чисто. Главное, что тараканов нет. Для Питера это редкость. Соседи мои куда-то зашкерились. Полчаса назад бабахнула полуденная пушка. И я ещё почти трезвый. Я крррисссталлльннно трезвый. Я приехал сегодня утром, всего-то - шесть часов назад! Круто... Столько всего уже произошло. А в поезде-то что творилось?..
Боб спит в моей комнате, на полу, закутавшись в спальник. Ещё в комнате есть кресло и стол. А мне хочется двигаться! И по прошлому опыту я уже знаю, что в такой "длинный" день нужно отрываться по полной...
С мыслью о непоправимой ошибке, я иду к телефону в коридоре.
- Привет, Зац...
- Ну... Ты, что ли? Ты откуда? Из Москвы? Ты чё, дурак?.. В Питере нехуй делать! Вообще - нехуй!.. Возвращайся немедленно! Да ладно, я шучу... Как там Лена твоя? Ага. Так ты один? Ага. Понятно. Слушай, у тебя деньги есть? Приезжай, а? Пива мне купи. Или "боярышника", хотя бы. Мне так хуёво...
- Боб... Ты не спишь? На выход, с вещами... Ты отдыхай тогда. Я тут выйду ненадолго. Соседей моих увидишь, скажи, что тебя Костя зовут. Костя, запомни, не Слепой, не Егор, не Гена Клетчатый... Вернусь, разберёмся, кто тут прописан. Выпивка на подоконнике. Пиво есть. Шмотки твои на кухне сохнут, над плитой. Остальное ищи сам. Всё, что найдешь - твоё. Дождись меня, ладно?
Боб хватает меня за рукав и взволнованно говорит:
- Не ходи никуда! Тебя схватят!
- Да ты сбрендил, Борис Михалыч! Я до Финбана и - обратно. Хочешь, вместе поедем?.. Мимо "Крестов" прогуляемся, а? Молодость вспомним?
Боб отворачивается к стене и бубнит в обои:
- Дурак ты, Костя... Подметут тебя. А ты молчи. Украл - молчи, потерял - молчи, написал - молчи. Всё потом... Молчи до последнего, как на духу. Как, бля, на очной ставке. С повинной... С моих слов прочитано верно, мною записано. Я бы сам написал... Так кушать хочется... У тебя рыба есть? Так рыбки хочется... Давай рыбки поджарим, а?..
6.
После крохотной тюремной камеры, небольшая комната с широкими окнами кажется огромной и светлой. Намордников и отсекателей на решётках нет. Чистое бельё. Вообще всё - отвычно чистое. И белое.
Это реанимация. Врачи. Хирург Митрофаныч.
- Этого - готовьте к операции. Утром. Крови ему дайте, не забудьте. Пить не давать.
Что это значит - "крови дайте"? Да ещё и "не забудьте"?
Рядом со шконкой на табурете стоит алюминиевый крухан с водой. Из него торчит деревянная щепка, вроде той, которыми едят мороженое, с клочком ваты. Мне хочется пить взахлёб. Курить. Жрать тоже. Уже хочется. Жить тоже. Поэтому я всего лишь смачиваю влажной щепкой пересохший язык. В палате есть какие-то соседи. Но я, в полубреду, пока их не различаю. Пахнет хлоркой и едой.
Потом меня возят на тележке. Делают рентген, ещё что-то. Какой-то мудак в одном из кабинетов, рукой в резиновой перчатке втыкает мне со всей дури палец в жопу. Я ору и матерюсь. Голый, лёжа на белоснежных хрустящих простынях, я чувствую себя лёгким и невесомым, как пёрышко. И беззащитным до такой степени, что и защита уже не нужна.
Моё место у окна. На шконке, скорее напоминающей реквизит фокусника-иллюзиониста - с массой рычагов, подпорок, отвесов. В палате лежат ещё двое. Понаблюдав сквозь полуприкрытые веки за соседями, которые довольно бойко передвигаются по палате, я делаю вывод: "чушки какие-то". Вставать мне нельзя.
Приходит "в гости" добродушный пожилой арестант, приносит пригоршню фильтровой расспыухи и печенье. Говорит, что уже "знает за меня", шепчет про соседей: "Сопляк - "петушок" с "малолетки". Этот, второй - тоже с "Крестов", "саморез" - весло, прикинь, заточил и брюхо себе вспорол. С ним тоже - поаккуратней. Чёрт какой-то... Чифир будешь?"
Вечером я чувствую, что смерть близко. Совсем рядом. Пиздец мне, по ходу.
В теле возникает ощущение родом из детства: я уменьшаюсь. И увеличиваюсь одновременно - распухаю, выворачиваюсь наизнанку, становлюсь чёрной точкой, тяжёлой и твёрдой - металлический шарик в ладони. Как весь земной шар. Как песчинка. И снова - обратно.
Я не боюсь. Так, тревожусь. Словно... Словно собираюсь прогулять выученный наизусть урок. А ведь это глупо. Отвечать всё равно придётся. И стариков жалко. И брат не поймёт. И сына не увижу. И тебя, дура ты... И я дурак. Играл на дудочке. Доигрался.
Молиться я не умею. И чтобы как-то вытащить себя из этого "промежуточного" состояния, я не могу придумать ничего лучше, чем начать дрочить.
Мне хочется жить взахлёб.
Из. По. След. Них. Сил. Я. Вы. Зы. Ваю. К жизни. Всех... Своих... Да и чужих! - давай сюда же! Же... женщин...
Ну, или хотя бы одну.
Ту самую...
Вот это оргазм!!!
Я стискиваю зубы, ноги сводит судорога, и я кончаю, не выжав из себя ни капли спермы.
Угрюмо удивляюсь этому факту.
Видать, совсем плохи мои делишки...
На рассвете меня будит молоденькая медсестра. С медбратом. Весё-о-олые! Практиканты, что ли? От них пахнет парфюмом, свежим спиртом и малосольным огурцом. Волей... "Нормальными" людьми. Они ржут и начинают ковырять скальпелем под моей левой ключицей. Ребята хотят поставить мне "подключичник" - катетер для капельниц и уколов. Задание у них на сегодня такое. Лабораторная работа, бля. Посмотреть, что там у меня внутри. Мне даже не больно. Только очень щекотно.
- Та-а-ак... Не получилось, Свет... За-по-ро-ли... Дай-ка, теперь я... С другой стороны попробую...
Приходит врачиха с капельницей. Она говорит неслыханные слова!
"Пацанчик, потерпи, миленький, родненький...".
Пла-а-акать хочется!..
Но заплакать я разрешу себе только через пару недель, когда наше хирургическое отделение поведут в баню. В бане не видно. Толпа зеков обступит меня с расспросами: "Что ж это они с тобой сделали, братела? Ты откуда? С "Кресто-о-ов"? Да ты... Крепыш Бухенвальда!"
И вот тогда невидимые слёзы потекут по моим щекам, от глупой радости, от вдруг нахлынувшей благодарности за ободряющие матерки... "Ничё-о-о, пацан! Были бы кости!.. Верёвку в "Крестах" замочили по беспределу, слышал? Ну чё, вспотел?.. Подожди, теперь и до тебя доберутся. Теперь смотри в оба. Ты понял, да?.."
И слова старого, всего в "куполах", уголовника, заставят мою кровь только бесстрашно рассмеяться ему в лицо: "А ты меня на "понял" не бери! Ты понял, "понял"?.."
Тёмная парилка похожа на преисподнюю. Или газовую камеру.
Нет смысла ему объяснять, что жалею я не себя, а нас, собранных здесь со всей страны, больных татуированных людей, всех - и чертей, и мастырщиков, и воров...
Ну и себя - конечно, жалко.
Но это пройдёт.
Врачиха прогоняет пьяных практикантов и быстро ввинчивает мне в вену катетер. Потом приносит несколько пакетиков с... Вишнёвым и апельсиновым соком? Пить хочется... Квадратные, бордового, жёлтого цвета пакеты. "Это что это?" "Вот это - крови тебе немножко... А вот это - плазма, пацанчик, плазма... Ведь твоей группы крови - нету. Это и будет твоей будущей кровью..."
...- А где я тебе её возьму?
В операционной, вокруг пучеглазой хирургической лампы, роятся августовские мухи.
Молюсь, как умею.
- Не ссы, арестант! Щас, ширнём тебя... Кайфово буэт. Давай, поговори со мной... Считай до десяти. По какой статье-то сидишь?
- Два два... два.. двавад в ад... в ад...
- Голова! Воздух есть?! Говори со мной! Жалуйся! Говори-говориговориго...
Американская супружеская устная игла плотничества.
Тахометр аспирина бульдога прямоугольника болотистого возврата.
Путаница бригады: моложавость изобретается, гардероб зеленой зоны разрушает
лайковое, причудливое обязательство оценки.
Выступ авиалинии.
Члены племени бросаются в оборот бюджетной хроматографии.
Подумавший байонетный дейтерий, покатавшийся на лыжах.
Устойчивость склеротического ускоряет резюме топорика возмущения.
Быстрый мертвый груз.
Стерадиан буржуазии куманики рабства нападения.
Штифт амперметра нежится у вызывающего оператора гастронома.
Пятна.
Испуг.
Ваза.
Задавание ритма покрова задержки.
Затухают компоненты броска дерева!
Нижеуказанный последовательный собственный вектор побеждает
враждебность рекламных щитов кричащего прокола.
Обниматься!
Иттербий утверждает частушки ножен эмблематического груза.
Косо строгать этимологию!
Запретить: оптовика, бич дуги, шимми помощи.
Жених - лимонная, женственная акробатическая тональная
сковорода внизу грудины - приглашается.
Высота оправдывает.
Декларировать:
двустороннее спокойствие открытого признания гречневого варварства -
союзника временного пребывания.
Конкурируют: кабельный судья и перегиб челнока
постусловия лояльности сожаления.
Тонический - оплакивается.
Сыр наказывает преисподнюю дров затмения.
Убогий риск.
Общее благо: мазня лицензиара америция буньяна гнусности.
Грех.
Восемьдесят.
...ят-ят-ат-ат-ад-ад... рад, ...град ...инград ... Ленинград! Ле-нин-град! Я ищо-о-о ни-и хаччю-у-умирать! У миня ищо йесть адрисса! Тилиффо-онаф тваих намирра!
...песня доносится из окна.
Мою бритую башку обдувает ласковый августовский сквознячок.
Во рту - пластмассовый привкус наркоза. Жутко хочется курить.
"И чего это они так любят в тюряге Пугачёву по всякому поводу включать?.."
7.
Когда я вышел из парадной на улицу, то при виде прохожих меня сразу же увлекла другая мысль. Такое бывает, под "белым". Я подумал, что первым делом нужно купить зонт. Дождём пахнет. А до Финляндского можно пойти и в обход. Путь, конечно, неблизкий. Город хочу. Потрогать глазами. За некоторые места. Катька подождёт.
Медленно до меня доходит, что я снова здесь. Обитатель, пешеход, пассажир. Собеседник тире собутыльник. И это мой город?!. Нет, не похоже. Это... такая же москва. Ещё непонятней. Голимый харьковск-воронежск. Опять я оказался не готов к переменам. Я никогда не бываю готов. Всё изменилось. А я - нет.
Вот бы так - щёлк-щёлк! - я изменился, а "всё" - нет.
Но скорее всего будет так: "я" - нет, а всё изменилось.
The бред.
Пересечь улицу, нырнуть в проходняк, в котором на стенке большими буквами, синей масляной краской написано "всё что было однажды приходит вновь и вновь", помочиться на жёлтую штукатурку, выбежать к Невским баням на Марата, встретить у ларьков художника Петухова-Аксиненко или музыканта Славу Задерия, весело набухаться с ними, очнуться в чьей-нибудь мастёре...
Нет, непродуктивно.
Это было уже.
Помни о ежедневном отчёте Центру.
Притворись разведчиком, как в детстве.
Или персонажем Берроуза, как в юности.
...Задрав нос, я вижу перед собой надпись: "Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна". Значит, перейдём на другую сторону. Ну а если и там не зацепит, выйдем на разделительную полосу Проспекта. Пойдём по ней. Как много лет назад, на спор. От Дворцовой до Мосбана. Выбора нет. Жизнь опять только начинается. Терять становится нечего, как раз тогда... Когда вдруг становится есть, что терять.
Только не будем больше никому звонить и обламываться.
Одно дело, когда на месте твоей мастерской, где ты прожил полжизни, устроили магазин "Аквариумы". И это ещё не худший вариант.
Я потоптался на месте. На том самом месте, где раньше лежал мой пружинный матрац. С интересом посмотрел на недорогих золотых рыбок в огромном аквариуме. Потом на дорогих рыбок пираний. Почему-то в трёхлитровой банке. Хотя ведь ясно, почему. Пираньи плохо себя ведут. Мешают жить другим рыбкам. Обижают их? Кусаются?.. Поэтому их изолировали.
"А вот ремонт могли бы и покачественнее сделать. Но "Сайгону" пришлось хуже" - думаю я. "Сайгон" в своё время постигла участь магазина сантехники. Импортной, что совсем похабно.
Вот чего я боюсь: когда бывший фронтовой товарищ откроет навстречу дверь с квашеной капустой на поседевшей бороде, а его жена будет орать из коммунальной кухни: "Гоша, смени подгузник младшему!"
Сыну? Или уже внуку?
Бежа-ать!
Как тут удержаться, свернув на Фонтанку. Обязательно нужно вспомнить и найти что-нибудь знаковое. Найти и обезвредить. Прикоснуться... К чему-то сакральному. Личному тире неприличному. К той самой трещине в гранитном парапете Мойки, куда лет пятнадцать назад засунул пивную пробку - может, она до сих пор там?..
И в самом деле. На ржавой пробке выдавлена (как делали раньше на пивзаводе им. Степана Разина) дата - 26.05. Понятно. Весна была. Ночи разводные, белые мосты. Здесь, видимо, нужно ощутить печальное недоумение, какое испытываешь, получив дорогой и ненужный подарок.
"Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо" - сказал поэт Бродский.
А туда, где тебе было плохо?..
Засунем пробку обратно.
Косметический юбилейный ремонт не пошёл городу впрок.
В проходных дворах и тупиковых парадных всё тот же запах. А фасады всегда осыпались. Однажды передо мной упало ухо от кариатиды, килограмма в полтора весом. "Хороший знак!" - сказал мой друг, всегда на несколько шагов шедший впереди меня. Пока я задумчиво колупал в носу и разглядывал ухо, мой дружок свернул в какой-то безымянный переулок. С тех пор я его не видел.
Кое-кто уже тогда вспоминал якобы пророчество Петра при закладке первого камня на Заячьем острове: "И стоять этому городу триста лет!", и с нетерпением дожидался очередного наводнения. Или юбилея. Какая разница? Лишь бы весело было. Быбыло.
Но мне-то сквознячок с Невы надул в уши своё заклинание, свою закольцованную мантру: "Питер, питер, питерпитерпитерпи". Однажды я решил, что пора валить из этого круга. И строить свой город.
Или умереть здесь.
С гордостью, как "Варяг".
Типа: "На Петроградке родились, на Петроградке и умрём!"
Или тупо стоять на вечном приколе, как та аврора-катер - принимать на своей коммунальной палубе интуристов и подвыпивших друзей со всего света. Со своими приколами.
...Ну ладно. Хватит гнать.
Нет смысла жалеть о том, от чего ты отказался добровольно.
А если не знаешь, чем заняться... Займись тем, на чём тебя прервали.
8.
- На выход, с вещами!
Да какие у меня вещи... Несколько маляв на волю, ещё на Гааза зашитых в воротник рубашки, ветхая денежная квитанция, непочатая пачка "Мальборо", сунутая Мамукой в последний момент, спички, зажигалка. Всё остальное я уже раздал арестантам или замотал у "баланды" на чай и курево.
Сокамерники обступили меня: "Ну ты, Слепой... Давай там, за нас... Приходи, помашешь с запретки... Малявы. Малявы, малявы береги... Если что - телефоны только вырви... Моим сегодня же позвони..."
Двое в камуфляже и чёрных масках ведут меня по тюремному лабиринту в подвал "сборки".
Ещё раз:
- Фамилия, имя, отчество, статья?!
Выдают справку об освобождении, довольно приличную сумму денег, оставшуюся на моём тюремном счету и... снова запирают в камеру.
Мысли у меня довольно странные... Херовые, надо сказать, мысли. "Ну вот... Выдернули. Только закимарил... И книжка хорошая на вечер была в заначке..."
О чём это я?!.
Здесь надо поиздеваться над собой. Да-да. Типа: "А в тюрьме сейчас - ужин, макароны дают..."
Не помогает. Ну, что такое?!. Ты что, не рад? Давай-ка, лучше вспомни ту бессонную ночь, когда здесь, в "собачнике", ты впервые нарезал все круги будущего ада: бесконечная перетусовка из хаты в хату, вековая грязь на стенах, унизительный медосмотр, тотальный шмон с раздвиганием ягодиц, фотографирование, дактилоскопические процедуры, вонь "прожарки"... Устав от боли в животе, ты присел на корточки в коридоре. Мимо вели этап на зону. Несмотря на позднюю весну, кое-кто из братвы был одет в лантухи, и обут в валенки. Помнишь? Один широкомордый, золотозубый, сразу выкупил тебя:
- Ну чё, шурик? Страшно в тюрьме?
И ты машинально кивнул ему, под дружный ржач всего отряда: ага, мол, жуть!.. И сам рассмеялся. И этот смех до сих пор внутри тебя. Он держит. Смешная жизнь. Смешная...
Надо встряхнуться. Неужели - на волю? А куда ещё? На суд по вечерам не возят... Так, значит, на волю. Не верю. Теперь можно любой подставы ждать. Закатать губу! Будем надеяться на худшее. Вплоть до карцера. Это лучше, чем пресс-хата. С какой стати? Вряд ли. "За что, начальник?.." С вещами. В голове я прокручиваю все свои "стрёмные" знакомства на больничке. Ощупываю воротник с малявами. Малявы важные. Предупреждали. Может, сжечь?..
Перед расстрелом-то?..
Вот! Молодец! Уже лучше!
Дверь резко открывается.
Люди в масках и камуфляже.
"Ваше последнее желание перед казнью?"
"Остаться в живых!"
- Фамилия, имя, отчество? Статья?.. Руки за спину, лицом к стене! Вперёд смотреть! Вперёд идти! По сторонам не оглядываться!
Вот, сейчас. В правую затылочную шмальнут, сфинктер расслабится, я обосрусь и кончу. Смешная...
- Руки в гору, лицом к стене! Вперёд смотреть!
Лёгкий шмон. Пачка "Мальборо" с хмыканьем отметается. Ну, точняк - на волю. Хорошо ещё, что деньги я сразу затолкал в распоротый язычок ботинка...
У высоких железных ворот ещё раз: "Фамилия, имя, отчество? Статья?"
"Крупа", молоденькие "вэвэшники"-срочники. Говорят в спину бессмысленное и, видимо, традиционное "непопадайсябольше", дурачьё, ворота медленно отодвигаются и я выхожу на свободу.
На набережную Невы.
Дребезжат за спиной ворота. Меня пошатывает, я захлёбываюсь ядрёным невским ветерком. Не май месяц. Прохладно уже. "А в тюрьме-то - тепло. Макароны, опять же..." Давай, мудень, ломись обратно. Скажи "зажигалку забыл!" и тебе откроют...
На другой стороне стоят несколько автомобилей, небольшая толпа зевак и встречающих.
Не меня.
Куда пойти?
Что делать?
Кем быть?..
Я не знаю. Пойду, куда глаза глядят. "Займись тем, на чём тебя прервали..." Куда я шёл, когда меня "прервали"? За пачкой "трофейных" и папиросами. Это меня и подвело... Пойду к Финбану. Сигарет куплю. Интересно вот что: так хотелось сладкого, а сейчас ничего не хочется. Сладкого и немножко бухнуть, а, Слепой?.. Нет, не хочется. Хочется увидеть кого-нибудь. Старого-доброго-знакомого... Родного. Увидеть. Пойдём, очки купим. В ту "Оптику", рядом с вокзалом. Очки нужны. А то - свободы не видать.
Отлично. Масса дел намечается.
Я топчусь у ворот. Не могу сдвинуться с места. Надо хотя бы дорогу перейти. Отвык без команды, что ли?..
На поребрике, метрах в тридцати от меня, сидит маленькая фигурка. Вот она медленно встаёт, подходит ко мне, постепенно приобретая знакомые очертания...
- Привет... А я тебе очки принесла.
Мы неловко обнимаемся.
- Фу... От тебя тюрьмой пахнет...
"Откуда?.. А, ну да. Катька же работала в тюремной психушке..."
- А я тебя сразу не узнала... Мослы одни. Ты белый... Как бумага. Я уже четыре часа здесь сижу... Мне адвокатша твоя сегодня позвонила, сказала. А Сабина вчера уехала. В Германию. Или в Данию. Она тебе письмо оставила.
- Дай закурить, Зац... Знаешь что. Я погулять хочу. Пойдём со мной, до вокзала? Мороженого съедим...
- Никуда ты не пойдёшь! Тебя под подписку выпустили. И я отвечаю, что до суда ты будешь жить у меня на Комсомола, пятнадцать-тридцать. Ты понял? И ты вообще, давно себя в зеркало видел? Ты же еле на ногах стоишь!
Ага. Ноги у меня уже устали. А ещё новое ощущение: ветерок задувает под рубашку, нитки на швах болтаются и щекочут живот.
- Вот что. Теперь заткнись. Ахматова звонила. Она замуж выходит... Что ты так смотришь?
Никак я не смотрю.
- Что ты молчишь? Ты сам во всём виноват!
Да знаю я.
- Почему ты к ней не поехал? Почему ты торчал здесь? Зачем ты связался с этими людьми? Ну, что ты молчишь?
Мне нечего сказать.
А у Катьки даже слеза в голосе. А я вот ничего не чувствую. Чувствую, что сейчас должно быть холодно на ветру. И о чём-то нужно пожалеть. Чувствую, что нужно сейчас чувствовать. А ещё я думаю о той крови, которая течёт сейчас в моих венах. Какая-то равнодушная кровь мне досталась. Резус-конфликт. Казус-фактор...
- Зац, не доставай меня... Не будем ссориться. Успеем ещё. Не будь занудой. Ты мороженого хочешь? У меня деньги есть...
Я надел очки.
- В самый раз!
- Это же твои, старые... Ты в них на кролика Роджера похож... Что ты пристал ко мне со своим мороженым! Ты сам как отмороженный! Не хочу я ничего... Пива купи мне. И откуда у тебя деньги?
- Украл, ты же знаешь. А ещё я наркотиками торговал. А из людей, которых я кинул, можно составить город... Зац, я погулять хочу. Один. Пару часиков. Куда я теперь денусь? Вот, возьми. И купи что-нибудь, на ужин. Только диетическое. Ну, молоко там, творог, яйца... Манку обязательно. И сливочное масло. И белый хлеб. Чаю побольше. Что хочешь, то и купи. Врачи говорят, мне теперь бухать нельзя. Целый год, прикинь? И больше пяти килограммов не поднимать... Пойду я. На троллейбус. А то ноги быстро устают. И сахар, сахар купи!..
Через полчаса я узнаю, что у меня не только ноги устают, но и мышцы челюстей болят до судорог. Отвыкли жевать после "нулевой" диеты. Я сижу в компании знакомых живописцев на лавочке около Памятника и медленно перемалываю бутерброд с копчёной колбасой на закуску. Ирочка Белова, встретив меня во дворе Пушкинской, сразу говорит: "А хочешь шоколадную конфету?".
Вот это было единственным, что зацепило меня в тот день по-настоящему...
Обратно я ковыляю мимо Финляндского и вижу толпу людей у входа в метро. Ну и суета! В глазах рябит, с отвычки-то. Дачники спешат на электрички. Грибники с корзинами возвращаются с добычей...
Может, и вправду - жизнь прекрасна?!.
Я никому ничего не должен.
Я никем не хочу стать.
Мне некуда спешить - ведь я ещё не умер.
Я люблю тебя, жизнь! Ну а ты меня - снова и снова!..
Поеду-ка я завтра в лес. За грибами. Знаю одно место. Оно мне даже снилось недавно. Чудесная грибная поляна. На берегу Лахтинского залива. Стоят, такие, колпачками из-стороны в сторону покачивают... Под невидимую музыку. Это значит - пора. Если только Пегас эту поляну ещё не вытоптал своими солдатскими ботинками. Зря я показал ему это место... Да и другие места тоже.
Ночью мы выпили с Катькой бутылку коньяка и я снял швы.
...- Как ты хочешь?..
9.
Чужая кровь потекла во мне.
Я потерял сомнение и страх.
У меня пропала привычка оглядываться.
Я перестал смотреть судьбе в переносицу.
Когда кожаные парни с бритыми затылками спрашивали у меня на улице "ваш билетик", то отводили взгляд: я смело предъявлял проездной. На все виды.
Я стал уверен, что - "что посмеешь, то и пожнёшь".
Что - "страна-то большая, да два человека всего мужиков-то - отец мой, да я".
Я учился изощрённо врать. У меня стало получаться.
Я завоёвывал женщин, мужчин и города. И быстро их менял.
Цвета моего знамени сменились на "синий", "белый" и "чёрный".
Мой желудок стал переваривать гвозди и выдерживать два литра водки.
Я переписал в тетрадь чужие слова: "...чтобы не было так одиноко, остаётся только пожелать, чтобы в день моей казни собралось побольше зрителей - и пусть они встретят меня криками ненависти".
10.
С Катькой Зац в тот долгий день мы так и не встретились. Не встретились и на следующий. А потом она переехала жить в другой город. Тот самый, который отражается в речной небесной трясине. Этот город очень похож на Ленинград.
...А сколько ещё боли предстоит -
отчётливо себе я представляю -
и закрываю мокрый этот прах,
моим пока зовущийся лицом -
руками, состоящими из глины
кладбищенской. И тихо отпеваю
своих друзей и молодость свою... *
Чушь, конечно. Никого я не отпеваю. Ещё не хватало. Хватит. Теперь смерти нет. В моём городе - смерти нет! Зато есть забвение. А это, говорят, пострашнее смерти. Но в нём есть и счастье, и слава, и вечная молодость. Удачный день и вдоволь хлеба, чая, сахара и папирос. На выбор, на вырез, на интерес, по желанию. Даром.
...Если верить медицине, то кровь в моих венах успела смениться с тех пор уже несколько раз. И всякий раз это было отмечено крутыми переменами. Мне часто приходилось сворачивать в переулки других городов и чужих судеб. Вернувшись обратно, я не всегда узнавал своё отражение.
И всё начинал сначала.
Когда это произошло впервые, то полоса моего головокружительного безумства прервалась. Кровь сменилась. Транзит. Я встретил маленькую, с намёком на смуглый цвет кожи, луноликую женщину с оленьим разлётом бровей и внимательными коричневыми глазами. "Коричвенными" - говорила она, заразительно смеясь.
Эта девушка была что надо девушка...
Потом расскажу, ладно?
СПб, 1994-2004
Клоуны во Тьме. Сборник рассказов
© Егор Чужак, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
