На обложке - стальные ежи,
оберег бесполезный в бедламе.
Будто клетка грудная, в надломе
наша скоропостижная жизнь.
Из матрешек отторженных тканей
проступает последний патрон.
Межевые скрижальные камни
мы читаем с обеих сторон,
имитируя ропот словесный
неприкаянный, словно тротил.
Неужели, поэт неизвестный,
легкой смерти ты не заслужил?
Как небесный огонь в огнемете,
обжигает сетчатку и пальцы
фолианта клетчатка и кальций
никотиновым пеплом страниц,
антрацитовым пеклом глазниц
и шевронами на переплете...
Ни рожденья, ни гибели дат.
Неизвестный поэт - неизвестный солдат.
Никакой это не экзамен
с перекличкой и не допрос -
бодиартовская экзема,
под которой гусиный торс,
диорама фотообоев,
слайд, раскрашенный на холсте:
вилороги на водопое
пишут вилами по воде.
После митингов и оваций,
на секунду привстав с колен,
каждый хочет отмежеваться
от свершившихся перемен,
рвать рубашку, снимать побои,
на экранах бронедверей,
в новосветских играть ковбоев
и пугать соседских зверей...
Скрывайся на дне зрачка-невыливайки
слюнявая слеза, сопливая слюна...
Чернильная душа меж вырезами майки
помарками волос густых испещрена.
Ты дал себе зарок, как будто взял задаток,
бороться с белизной бумажного листа.
На приторный восторг, как танец живота,
влияет то ущерб телесный, то избыток.
Особа средних лет отряда самоедов,
усидчивей иных заядлых домоседов,
отменный образец для местной детворы,
заветную тетрадь, смущаясь, отвори.
В ней - кованый сундук, в котором прячут деньги,
и подпол, где хранят съедобное гнилье,
но, несмотря на все усердие твое,
упрямые слова не строятся в шеренги:
"... От мыслей и от чувств вдруг некуда деваться,
без поводов любых, без связей и причин,
как будто кто-то взял и сразу двести двадцать
к усталой голове внезапно подключил.
Пора воспринимать сейсмические фоны
и с помощью ушей ловить толчков волну..."
Ты фору дать готов любому в смысле формы.
Прославиться готов на всю страну!
Кто первым испытал опаснейший наркотик
и, рифму подсмотрев в обратном словаре,
меж произволом снов и нормами грамматик
себя замуровал, как муху в янтаре?
Кто в обществе людей в кармане прятал кукиш,
завидуя в душе при помощи словес
успеху, высоте, изяществу и шику,
на умников сзывал репрессии небес?
Разминка глухоты, молчанья тренировка.
Но сослепу к листу приколота пером
не капелька крови, а божия коровка
за то, что до всего дошла своим горбом.
Речь. Свистела стрелой и звенела дамасскою сталью,
по земле растекалась чадящею жирной печалью,
заходилась от боли, спекаясь в обугленном тигле,
и металась по свету, как плач Ярославны в Путивле.
Над страной деревянной, над полем с поганою спесью,
над рекой обернись белым голубем с благостной вестью,
но, когда обагрят тебя сполохи битвы на Калке, -
волком бешеным режь лошадиные потные холки!
Речь. Твои палачи надрывали от хохота чрево:
- Пусть читают кириллицу только могильные черви. -
Истребляли дословно. Учили латинскому шрифту.
Мордовали за правду и сеяли лютую кривду.
Время двигалось вспять, и бесились цепные собаки,
ты проникла туда, где зимуют сибирские раки.
На байкальских ветрах зазвучала унылая песня,
и пошли по казацким станицам подметные письма.
Да с сумой по широкой Руси с перекатною голью,
пропитавшись до сути на промыслах каменной солью, -
от державных высот новогодней державинской оды
до Мазурских болот обреченной российской пехоты...
Повесть огненных лет проникает в родное столетье,
разметав над собой эскадрильи крестов в сорок третьем,
чтобы дух созиданья, коснувшись обломков бетона,
воплотился в пролетах мостов инженера Патона.
Речь. Моею надеждой сама себя видишь и слышишь,
от волненья, склоняясь над саженцем, словно не дышишь,
обращаешься в слух непрерывный, как первенца лепет,
представляешь легко, будто птичье название "лебедь" -
знак, упругий и крепкий, как сильное рукопожатье,
звук, доверчивый, нежный, как шепот и шорохи платья.
Так твои черенки превращаются в дудки пастушьи,
в стройных кронах органа сражаются насмерть с удушьем,
чтоб зеркальная ртуть не разъела витраж мирозданья,
чтобы путь отыскать к устраненью причины страданья.
Наивна и тверда рассудочная смелость
природы неживой в подобиях живых,
но даже горнякам претит окаменелость
первичного сырья открытых кладовых.
Не станет никому ни холодней, ни жарче
от ледниковых глыб, от идолов нагих,
когда на полпути остолбенеет в кварце
в беспамятстве глухом обыкновенный миг.
Мгновенья допотопного гримаса.
Подробности лица, покровы ног и рук
пытаюсь воссоздать заведомо напрасно
и горлом ощутить толчки подземных рек.
Пусть ношею вины усиленные трижды
страдания одних спасут других от мук,
в мешке из-под угля мертвы и неподвижны
гадюка, обезьяна и петух.
Седым известняком изъеденные гильзы,
да черепа голыш, не тронутый сохой,
белеет на меже который год без пользы,
и тень его ползет улиткою сухой.
Сменяет лишь закат полуденную сухость
на влажность двух глазниц, наполненных росой, -
сквозь угловатость скул и лобную безуглость
восходят из глубин и сок земли, и соль.
Сопротивление формы, как правило, только в настрое:
взять себя в руки и копию снять без промашки.
Где воплощение первое, там и второе,
значит, нужны для сравненья посмертные маски.
Эти кустарные штуки сродни ширпотребу,
декоративные идолы - в каждой витрине.
Есть мастера знаменитые - режут по древу,
есть прикладные умельцы - работают в глине.
Я вдохновлялся податливым воском и гипсом
так, что порой не хватало для этого суток, -
незавершенные замыслы жгли мой рассудок
позднеантичной эпохой и Древним Египтом.
Сам отвергал, как набивший оскомину навык,
спесь знатоков, суету бестолковых клиентов,
видя в привычных предметах предчувствие новых,
неуловимых слияний простых элементов.
Сглазить боялся, стыдился обмолвиться всуе
(гасли усилия воли в бессилии лени),
полупустыми ладонями воздух тасуя:
шероховатости, сгустки, пустоты и тени.
Внешне рассеянный (путал друзей и знакомых),
ни на секунду о завтрашнем дне не заботясь,
что воскрешал наложением рук невесомых
под непрерывным воздействием ложных гипотез?
Что проступало и что оставалось за кадром
в нашем реальном до зрительной рези пространстве?
Мимику жизни нельзя разглядеть под скафандром,
необходимом для долгих скитаний и странствий.
Тьма пролетает над миром со скоростью света,
а тишина измеряется уровнем звука -
нерукотворный процесс воссозданья портрета
даже в таком изложении выглядит сухо.
Трудно солгать, как фотографу: "Вылетит птичка!",
там, где душа улетучилась облаком влаги...
Спичкою чиркну листы - возгорается спичка,
словом черту подведу - загорятся бумаги.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
