Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ОХОТА  НА  ТРУСА


1

Затрапезный мужичонка жался к забору и опасливо посматривал на супротивный. Тамошние воротца были распахнуты настежь, и поравняться с ними предстояло через десять шагов. Он прошел пять, схватился за сердце и остановился.

Адаменко наблюдал за ним из верхнего окна соседнего дома. Наручная коробочка мигала красным огоньком. Адаменко удобно расположился у самовара и сосал из блюдца кирпичный чай. Работало радио, пела Анна Герман. "Надежда - мой компас земной, а удача - награда за смелость", - мысленно подпевал ей Адаменко, не спуская глаз с мужичонки.

Тот взял себя в руки и двинулся дальше. Вывеска, предупреждавшая о злой собаке, неумолимо приближалась. Адаменко шумно хлюпнул чаем. Он был плечист, поджар, с чеканным лицом и увесистой челюстью. Блюдце могло целиком погрузиться в его широкий рот. Чай выглядел неуместным мещанством, такими ртами хлебают виски из квадратных стаканов. Огонек перестал мигать и загорелся ровно.

Адаменко отдыхал на даче. У него случился редкий выходной день.

Мужичонка дошел до ворот. Он сжал кулаки и поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, но тут раздался свирепый лай, который слился с коротким щелчком лопнувшей цепи. Гигантская псина прыгнула в проем и бросилась на прохожего. Тот втиснулся в забор, как стоял, бочком. Разбрызгивая слюну и хрипя, псина взлетела над тракторной колеей и превратилась в толстый мохнатый снаряд. Зубы чавкнули, сомкнувшись на шее мужичонки. Мученик завизжал; животное упоенно зарычало, мотаясь все целиком и терзая живое мясо.

Адаменко размеренно кивал, отбивая ногою такт. Было непонятно, кому он аккомпанирует - певице или собаке.

Мужичонка рухнул в грязь. Псина выхватила из его шеи кровавый шмат.

- Поделом, - буркнул Адаменко.

Восьмерка по десятибалльной шкале. Через пару месяцев набралась бы и вся десятка.

Из ворот выбежали люди с баграми и палками. Собака завизжала и прянула прочь, мужичонка дергался в колее. Кровь лупила фонтаном. Какой-то детина присел на корточки и попытался прижать артерию. Адаменко даже издалека было видно, что он делает это неправильно и попросту тычет ладонью в шею вместо того, чтобы надавить тремя пальцами и притиснуть сосуд к поперечному отростку шестого шейного позвонка.

Мужичонка быстро затих. Адаменко покосился на коробочку: огонек погас. Он потянулся к самовару, подставил чашку и отвернул краник. Стопка блинов уменьшилась втрое. Он сам не заметил, как уплел.

- Маруся! - заорал Адаменко. - Мойся, да пошевеливайся!

В дверях нарисовалась белая баба с глупым лицом и кроткой улыбкой. Нечасто имея досуг, Адаменко предпочитал отдыхать в условиях домостроя.



2

Маршрутка мчалась к дорожной развязке. Михаил Павлович вцепился в сиденье.

Дело было на выезде из города. Водители на этой трассе обосновались свои, родные славяне, и говорить о диких, недавно спустившихся с гор чабанах не приходилось. Михаил Павлович подозревал, что лучше бы чабаны. Промыкавшись на окраине в пробках, маршрутки под управлением русских людей, любителей быстрой езды на птицах и тройках, обретали крылья, когда вылетали на областные просторы. Случалось, что они буквально отрывались от земли, и это не было фигурой речи. Михаил Павлович отчаянно трусил. Особенно он боялся развязок, а этой, которая уже маячила впереди - пуще прочих. Он думал о смерти. Одно дело - столкнуться с фурой на земле и раскататься в блин, другое - лететь с моста, имея время на размышления. Самолеты он, разумеется, ненавидел. И поезда. В тех редких случаях, когда ему приходилось летать или томиться в купе, он кушал горсть снотворного, от которой околел бы и слон, потому что ручища была огого, но Михаил Павлович едва засыпал и тревожно метался либо на полке, либо в кресле.

В минуты ужаса Михаил Павлович, будучи человеком тучным и расположенным к диабету, особенно сильно потел. От него расходился удушливый кисловатый смрад с отвратительным мускусным оттенком. Развязка приближалась в прямом и переносном смысле. Маршрутку подбросило на ухабе, и Михаил Павлович позеленел лицом. Его флюиды были настолько сильны, что сидевшая впереди женщина оторвалась от книги и оглянулась. Он потупился. Смотреть в окно было невыносимо.

У пассажира, расположившегося через проход, замигала красная лампочка на черной коробочке. Этот человек сильно смахивал на матерого агента из кино: черный костюм, темные очки, плотно сжатые губы и в целом невыразительное лицо. У него была простая и вполне комитетская фамилия: Ткачев. Он плохо сочетался с маршруткой. Он был бы уместен за рулем казенного автомобиля с тонированными стеклами. Ткачеву не раз выговаривали за шпионский вид, но он, переодевшись однократно, вновь принимался за старое. Он считался ценным работником, и на него махнули рукой.

В рукаве у Ткачева скрывался маленький пистолет, плевавшийся ядом.

Маршрутку тряхнуло, и огонек стал ровным. Девять баллов.

Ткачев вскинул руку, как бы смотря на часы. Все произошло бесшумно. Голова Михаила Павловича упала на грудь. Смердеть он не перестал, но нагнетание волн прекратилось.

Маршрутка, рассекая воздух и чуть касаясь земли, взлетела на мост. Через пару секунд начался спуск. Ткачев поднялся и подошел к выходу.

- На съезде, - сказал он.

Вскоре он вышел, громыхнул дверью и проводил машину взглядом. Затем извлек телефон и лаконично отчитался. Мимо прошагала чопорная ворона. Озорства ради, хотя это было не в его правилах, Ткачев навел на нее коробочку. Лампочка не зажглась.

- Будьте как птицы небесные, - кивнул Ткачев.



3

Улита Куевна заперла дверь и спустилась по лестнице. На улице она расправила зонт и чинно поплыла к автобусной остановке, но очень скоро замедлила шаг, а потом и вовсе остановилось. На мучнистом лице написалась тревога. Улита Куевна раздосадованно поморщилась. Немного постояв, она развернулась и быстро пошла обратно. Скорее даже поплыла, потому что комплекцией напоминала дредноут. Нарумяненные щеки пылали, как у чахоточной барышни. Нелепая черная шляпка с фиолетовым цветком подпрыгивала в такт. Все, что было бархатного в Улите Куевне, встопорщилось дыбом.

Взлетев по лестнице, сколь позволяли габариты, Улита Куевна ворвалась в квартиру и бросилась проверять утюг и газ. Все было выключено. Тогда она встала посреди комнаты и семь раз подпрыгнула. Затем щелкнула пальцами. Трижды громко произнесла: все хорошо. Прошлась по комнатам, оглаживая все подряд и стуча по дереву. Остановилась перед зеркалом, так было нужно после каждого возвращения, иначе случится беда. Шмыгнула носом, кашлянула. Захватив зонт, снова вышла на лестницу заперла и несколько раз подергала дверь. Облегченно вздохнув, Улита Куевна вторично попыталась дойти до парикмахерской.

Но газовый кран паршиво отпечатался в ее памяти. Оттиск получился бледным и мелким. Может быть, она шевельнула этот кран, когда проверяла. Улита Куевна постаралась себя убедить, что это чистые домыслы. Ей удалось пройти метров сто, но кран разрастался в воображении, а руки пришли в беспокойство и начали зудеть. Зонт мотался, шляпка покрылась крупными каплями дождя. Улита Куевна грязно выругалась. Она прокляла себя и запретила возвращаться. Черный вентиль погрузился чуть глубже и замер на границе бессознательного. Сердце застучало, как лотерейный барабан. Она продолжила путь, надеясь, что поездка в автобусе отвлечет ее от неизбежного пикового туза.

Лазарев шагнул ей навстречу.

Улита Куевна жила в кирпичной высотке. Кирпич опаснее панели. При взрыве бытового газа случится обвал, в котором не будет спасительных пустот.

Прибор показал десять баллов. Лазарев не знал адреса Улиты Куевны и не старался понять, какая грозит катастрофа. Может быть, газ. А может быть, что-то на улице. Какая-нибудь авария. Водитель уснет и врежется в остановку, где будет стоять Улита Куевна, окруженная еще десятком людей.

Он прицелился под шляпку. Улита Куевна была так поглощена фантазиями о кране, что не успела понять, чем он занят. Она грузно повалилась на тротуар, зонт откатился, шляпка слетела. Цветок вдруг показался Лазареву очень ярким, будто брошенным на могилу.



4

- Докладывайтесь, - Адаменко грузно опустился за стол.

Кабинет был убог. Тесная прокуренная конура, школьные столы, школьная же доска, умирающий фикус, горбатый паркет. На стене - карта мира и чуть побольше - области. Все это было маскировкой. Для тренировок их группа имела тренажеры, каких не сыщешь ни в Америке, ни в Японии; командный пункт находился в бетонном бункере, а денег для них не жалели. Но все рабочие встречи происходили в невзрачном домике, по которому плакал капитальный ремонт. Так было проще и удобнее. Случайный человек, окажись он здесь, хотя это полностью исключалось, никогда бы и не подумал, что угодил в совещательную комнату Отряда "БейСС". Звучное название, придуманное Адаменко, расшифровывалось некрасиво: "Бей ссыкунов".

Подразделение было малочисленным в силу секретности и новизны дела.

Неловко поднялся Лазарев. В отличие от грозных товарищей, он был похож на худосочного айтишника.

- Десятка, женщина лет пятидесяти, судя по внешности - с большой придурью, положил на углу Ленина и Корытникова, проблем не возникло, расход материала - один боеприпас.

Адаменко кивнул Ткачеву. Этот встал плавно, как хорошо смазанный киборг.

- Мужчина лет сорока, - отчеканил он. - Сто девятая маршрутка, на подъезде к южной развязке. Девятка плюс запредельная органолептика. Расход материала - один боеприпас, проблем не возникло.

Адаменко махнул обоим, чтобы сели.

- А я, представьте, отдыхал, - усмехнулся он, что бывало с ним крайне редко.

Ткачев и Лазарев приготовились услышать нечто забавное.

- Сижу, пью чай, подметаю блины. Вдруг машинка раз - и зажглась! Смотрю в окно, а там крадется какой-то хер, боится собаки в соседнем доме. Перепугался так, что лучше бы в штаны наложил. Она, понятно, и сорвалась! Порвала в лоскуты. Я потом переговорил с хозяином - тот диву давался, цепь была прочная. Как она, дескать, лопнула? Ну, я не стал объяснять...

Ткачев и Лазарев понимающе хмыкнули.

Их деятельность опиралась на выдающееся научное открытие: человек, который отчаянно чего-то боится, притягивает беду. Не то чтобы даже открытие, это знали давно, однако статистику собрали только недавно и убедились, что это именно так. Секретная государственная программа подразумевала оснащение всех транспортных средств черными ящиками наподобие самолетных со встроенными регистраторами мозгового излучения. Академик, расшифровавший волновые паттерны страха и паники, получил орден. После анализа сотен катастроф достоверно установили, что во всех случаях на борту или в салоне находился кто-то один, настолько трусивший, что делал катастрофу неизбежной. Как именно и откуда притягивалась беда, оставалось неясным, но данных хватило для создания сети профилактических подразделений "БейСС". Вооруженные датчиками, его бойцы разъезжали по городам и весям, вылавливая трусов и паникеров. После их вмешательства эксперты, не имея повода подумать о худшем, диагностировали смерть от естественных причин. Она такой и бывала, потому что остановка сердца есть остановка сердца.

Адаменко замолчал.

- Как там Шмерц? - спросил он вдруг.

- Хуже ему, товарищ капитан, - ответил Лазарев. - Липкая зараза. Пожирает его заживо.

- Снесите ему апельсинов, что ли, - буркнул Адаменко.



5

Страхи заразны. Лейтенант Шмерц посмеивался над этим и знай отмахивался, но зря. Беда стряслась на борту самолета, куда его отрядили сопровождать нервного типа, который уже в здании аэровокзала выдавал шестерку.

Шмерц был высок, румян и статен; соломенные волосы, натуральный загар, белоснежные зубы, широкие плечи. Он словно сошел с физкультурного плаката. Простой, как три рубля, Шмерц ничего не боялся и никогда не унывал. Он не ведал сомнений, и расправлялся с опасными элементами настолько непринужденно, что ежился даже непрошибаемый Ткачев. Шмерц обладал богатырским здоровьем, гнул подковы и забивал молодых бычков одним ударом в рогатое лбище из чисто спортивного интереса. В нем не было ни грана лукавства, он был предельно честен со всеми, всегда готовый подставить плечо, голову и ногу. Ему хотелось дружить со всеми, но его сторонились. Детская непосредственность Шмерца внушала некоторую тревогу.

В самолете выстрелить нелегко, а деваться было некуда. На взлете прибор зашкалило. Шмерцу пришлось пойти на тесный контакт. Дослав ядовитый патрон отсроченного, пятиминутного действия, он встал и вышел в проход, как бы желая размяться. Широко потянулся, зевнул, не спуская глаз с проблемного пассажира. Тот сгорбился в кресле. Спасибо, что не возле окна, не нужно тянуться. На коленях мелко подрагивала газета. Шмерц решил, что ею-то и воспользуется.

С широкой улыбкой он подошел к изнемогавшему от страха крысенышу и спросил, не одолжит ли он эту газету на десять минут - все равно не читает.

- Пожалуйста! - подскочил тот, обрадованный возможностью отвлечься.

На кончике носа у него повисла капля - то ли сопелька, то ли слезка.

- Волнуетесь? - участливо шепнул Шмерц.

Из рукава пшикнуло. Пассажир ничего не почувствовал. Через пять минут он умрет, и остается надеяться, что не успеет добояться до авиакатастрофы.

- Ничего не могу с собой поделать! - вымученно хохотнул крысеныш. - Каждый раз зарекаюсь летать, но потом все сглаживается, забывается.... до следующего полета.

- Скоро все кончится, - пообещал ему Шмерц.

Пятью минутами позже пассажир перестал подавать признаки жизни. Сосед ничего не заметил, он спал, как и положено нормальному человеку. Но Шмерца точило странное чувство. Напоследок он зачем-то заглянул крысенышу в глаза. Там горела робкая надежда. Но не только. Что-то еще. И это нечто перетекло в Шмерца. Впрочем, он выкинул эту глупость из головы и тоже заснул здоровым сном, а пробудился уже под посадочные рукоплескания публики.

Адаменко первым заметил неладное, как и положено командиру. Шмерц перестал улыбаться и выглядел озабоченным, а то и виноватым. Подождав пару дней, Адаменко прямо спросил, что случилось. Шмерц не умел юлить. Сгорая от стыда, он признался, что да, в нем поселился неукротимый страх перед пауками.

Эта мелкая неприятность была, однако, событием беспрецедентным и чрезвычайным. Адаменко немедленно отправил Шмерца в карантин. Бойцы отряда "БейСС" имели право испытывать естественный страх в боевых столкновениях и в случае прямой угрозы для жизни. Им не было чуждо ничто человеческое. Но это праведное чувство не имело никакого отношения к нелепым фобиям. Было ясно, что Шмерц подцепил какую-то гадость.

Его отправили в секретную ведомственную больницу без номера и адреса, которая находилась в цветущем пригороде и скромно пряталась в окружении вишен, яблонь и сиреневых кустов. Там лечились диверсанты и ликвидаторы, особые порученцы с подписками о неразглашении; герои химических, бактериологических и радиационных очагов, неизвестных широкой общественности. Сотрудник отряда "БейСС" угодил в это место впервые. Шмерца положили в бокс, отгородив от других пациентов нервно-психиатрического отделения. Ему поставили диагноз арахнофобии - боязни пауков.

Это было только начало.



6

На свете есть много фобий. Если на то пошло, не существует ни одной вещи, ни одного события и даже фантазии, которые не способны породить страх и даже пещерный ужас. Несчастный отлично понимает, насколько не прав. Шмерц прекрасно знал, что в пауках нет ничего страшного - во всяком случае, в местных резидентах средней полосы. Мало того: он хорошо помнил недавние времена, когда совершенно о них не думал, а если вдруг замечал, то относился с симпатией, а одного, помнится, даже откармливал мухами, которых именовал "говядами". Но все это не помогало. Мимолетного представления о пауке хватало, чтобы он задрожал и увлажнился во всех положенных местах.

Специально приглашенный и глубоко засекреченный консультант Иван Миронович Греммо, светило нейрофизиологии и нейрохирургии, неплохо разбирался и в психологии. Он взялся за дело по старинке, применив метод последовательной аппроксимации. Шмерца начали заново приучать к паукам. План был такой: сперва он привыкнет к изображениям, потом успокоится в присутствии живых, а дальше, глядишь, и потрогает, а то и съест. Шмерц с грехом пополам примирился с картинками, но неожиданно испугался самого Греммо. Точнее, его белого халата. Никто не успел оглянуться, как он уже боялся всех поголовно. К нему перестали ходить в халатах, а Греммо выразил желание порыться в его черепной коробке руками, но получил категорический отказ.

Стоило отменить халаты, как Шмерцу примстилось, что у него грязные руки. Он принялся мыть их. Он мыл их с утра до вечера, пока ему не перекрыли стояк. Тогда он испугался вороны, которая прилетела на окно.

- Он совсем спятил, - доложили Адаменко.

- А сколько по шкале?

- Уверенная десятка. Но он изолирован и не опасен для окружающих.

- Ну да, конечно. А потом в здание угодит метеор.

- Это даже не производственная травма, - возразили ему. - Это боевое ранение. Мы не можем так поступить с героем.

- Оставьте ваши сантименты! - рыкнул Адаменко.

Но он и сам не хотел крайностей. Ему казалось, что надежда еще не угасла.

Так оно было или нет, но фобии посыпались на Шмерца, как из рога изобилия. Он начал бояться темноты, солнца, сифилиса и прочих болезней, шума, тишины, прикосновений, одиночества и тайного гомосексуализма. "Полно вам, голубчик", - нашептывал Греммо, подражая старинным литературным врачам. Шмерц лежал неподвижно и смотрел в потолок, которого тоже начинал побаиваться.

- Придется комиссовать, - развел руками главврач.

- Чепуху мелете, - отрезал Адаменко. - Вам отлично известно, что это значит по нашим правилам. Пусть лежит. Я подам рапорт.



7

- Я же говорил, что надо валить их, - тихо произнес Лазарев.

- Молчать, суки!

Лазарев послушно затих на полу, лежа на животе и положив на затылок руки. Ткачев растянулся рядом. Посетители банка тоже не подавали признаков жизни.

Двое громил в масках принимали у кассирши наличность. Третий поигрывал гранатой. Лазарев покосился на пожилую пару, уткнувшуюся лицами в пол. Эти двое боялись на пару, и Ткачев отказался гасить их на месте. Он резонно заявил, что это будет выглядеть подозрительно. А Лазарев видя десятку, считал, что стоит рискнуть. Несчастье могло случиться в любой момент - пожар, обрушение или взрыв. Оказалось, что предстоит ограбление. Пожилая чета явилась за пенсией и, видно, отчаянно боялась грабителей. Тем и накликала. Лазарев и Ткачев ни разу не сталкивались с так называемым "безумием на двоих", когда супруги сходят с ума совместно и уже невозможно понять, кто виноват. Ткачев предложил проследить старичков до квартиры и уже там обеспечить утечку газа или нечто подобное, не вызывающее лишних вопросов. Но тут ворвались эти уроды и положили общество на пол.

Ткачев и Лазарев могли убить их движением пальца, да не смели раскрыться.

Бандиты выбежали на улицу. Взревел мотор, взвизгнули шины. За пуленепробиваемым стеклом разразилась истерика. Клиенты робко поднимали головы и озирались. Самые смелые уже встали на четвереньки. Пожилая чета лежала неподвижно.

Лазарев выпрямился, отряхнулся, подошел, нагнулся. Тронул дедушку за плечо, перевернул.

- Наша помощь не понадобилась, - сказал он Ткачеву. - Сами преставились.

- Все бы так, - кивнул тот.

Они покинули отделение банка, будучи сильно на взводе. Ни капли не испугавшись - это исключалось по определению, - оба пришли в сильное бешенство из-за бессилия перед заурядными уголовниками. Зашли в трактир.

Лазарев и Ткачев, хотя и были разительно не похожи друг на друга, отлично сработались и даже сдружились, насколько позволяла служба. Взяв по сто пятьдесят и салат, они устроились в дальнем углу.

- Слышал про спутник? - спросил Лазарев, выдыхая и морщась, но больше для виду.

- Слышал, - кивнул Ткачев. - Скоро должны объявить.

- Жди пополнения. И серьезного. Прикинь, сколько таких по стране, вроде этих старичков.

- Всякая шушера попрет в ликвидаторы, - угрюмо ответил Ткачев.

- Это точно. - Лазарев подцепил что-то съедобное в майонезе, сунул в рот. - Давно хотел спросить: ты знаешь, что Адаменко носит в ладанке сухое дерьмо? Говорят, что это отцовское. Несчастный случай на охоте. Пошел на медведя, а тот на дыбы. Он струсил и наложил в штаны, а медведь его заломал. И Адаменко носит этот кал как память о страхе, чтобы не допускать...

Ткачев долго молчал.

- Не отцовское, а людоедово, - уронил он наконец. - Жена у него была. Маньяков боялась страшно. Ну, и притянула одного своими страхами. Маньяк ее похитил, растерзал и сожрал. Адаменко вломился к нему, да поздно. Сутки продержал на мушке, пока съеденное не полезло наружу. Это память, да.



8

Спутник, которым интересовался Лазарев, был военного назначения. Его вывели на орбиту через четыре дня. Он был дополнительно оснащен супердатчиком биоволн, который ловил сигналы опасного страха на огромной территории, по сути накрывая гигантским зонтиком половину земного шара за раз. Невидимая лапа делала пассы, как бы поглаживая планету и чутко впитывая легчайшие уколы ужаса. Еще через сутки были обработаны первые данные, и Адаменко созвал совещание.

- Аппарат очень мощный, - заговорил он, не утруждаясь вступлением. - Тысячи очагов. Наша структура неизбежно разбухнет, как на дрожжах, и я боюсь, что эти дрожжи полетят в нужник. Но мы солдаты, наше дело исполнять приказы. Наш отряд - старейший и опытнейший в стране. Он не будет усилен, так нам предстоит выполнить задание чрезвычайной важности.

Ткачев сидел неподвижно, как аршин проглотил. Лазарев преданно кивал каждому слову.

Адаменко озабоченно поерзал за столом. Даже ему было не по себе от новости, которую он изготовился сообщить.

- Аппарат оборудован новой шкалой, - проговорил он медленно. - Не десятичной, а сразу сотенной.

Ткачев остался невозмутимым. Лазарев вытаращил глаза.

- Сотенной? Но зачем? Так не бывает!

- Представьте себе, бывает. Спутник зафиксировал очаг смертельного ужаса, который находится на территории нашей страны. Это сущая глухомань. Не тайга, но почти. Мы никогда там не работали. Вот здесь...

Адаменко подошел к новой, отечественной карте и ткнул пальцем в середку.

- Смету составлю к вечеру, - снова кивнул Лазарев. - Выехать можно завтра.

- Не гони лошадей, - поморщился Адаменко. - Знаешь, сколько там по шкале?

Тот помотал головой и нахмурился.

- Девяносто четыре фон, а если источник активен - зашкаливает.

Послышался щелчок. Это у Ткачева отвалилась челюсть.

- Не может быть, - выдавил из себя Лазарев.

- Я тоже так сказал. Но со специалистами не поспоришь. Я запросил подробную информацию об этом месте. Это скит. В нем обитает некий Христофор, к которому стекается народ. Дикое место, добраться туда от областного центра можно только по одноколейке. Там ходит какой-то несерьезный поезд, который называют "подкидышем". Утром и вечером, до поселка. Дальше пешком. Дорог никаких. От этого скита прет такая жуть, что звездам страшно. Когда был выброс, то со спутником на восемь минут пропала связь.

- Чего же он боится? - потрясенно спросил Лазарев.

- Думаю, что Господа Бога, - развел руками командир. - Вы понимаете, что он может накликать своими страхами? Правильно. Конец света. Кроме того, он срывает секретную государственную программу радости по поводу неизбежного Апокалипсиса. Все пойдет насмарку, колоссальные средства будут израсходованы впустую. Потому что это не тот Апокалипсис.

Воцарилось молчание.

- Не знаю, - сказал наконец Ткачев и снял солнцезащитные очки. Харизма киллера международного класса разлетелась вдребезги. За очками прятались маленькие, поросячьи глазки. Хуже того: они светились наивным младенческим любопытством. - Это какие-то чудеса. Возможны самые разные неожиданности.

- Поедете через неделю, - подвел черту Адаменко. - Действуйте по обстановке. Не суйтесь, не зная броду, но если получится - ликвидируйте и немедленно доложите.

Он вроде бы закончил, но у него явно вертелось на языке что-то еще, и Лазарев с Ткачевым остались сидеть. Адаменко крякнул.

- Говорят, что он киноцефал, - сказал он нехотя. - Но не всегда, а время от времени, в минуты особого просветления, которое сочетается с преображением.

- Кто-кто? - переспросил Ткачев.

- Песьеголовец.



9

Шмерц лежал на полу. Его перевели в палату для буйных и депрессивных, где не было никакой мебели - только мягкие подушки, которые выстилали стены, пол и потолок. Да и кровати Шмерц успел испугаться. Он понимал, что в ней нет ничего страшного, но все равно стал бояться.

Доктор Греммо, одетый в противочумный костюм, стоял, прислонившись к стенке и скрестив на груди руки. Костюм понадобился, потому что Шмерц опасался микробов. Шмерц свернулся калачиком, и было непонятно, слушает он или блуждает в своем королевстве ужасов.

- Вы слышите меня, Шмерц? - окликнул его Греммо. - Позвольте узнать, о чем вы думаете?

- Я представляю себе большую трубу, - глухо отозвался Шмерц. - По ней течет страх. Великий, вселенский страх. Наверное, Божий. И некоторые люди к ней подключаются.

- Делают врезки, что ли? Как в нефтяную?

- Может быть. Я что-то вроде патрубка.

- Божий патрубок, - вздохнул Греммо и почесал было нос, но не позволила маска. - Плохо ваше дело, Шмерц. У вас развилась панфобия. Вы знаете, что это такое?

- Нет, но догадался. Наверное, это боязнь всего.

- Правильно. Не понимаю, как вас приняли в "БейСС". Такого труса еще поискать.

У Греммо давно сложился коварный план, но он притворялся, будто утратил всякую надежду. Пациенты склонны сопротивляться психотерапии. Они адаптированы, хотя и патологически. Как ни странно, им довольно уютно в своей болезни. Любая лечебная разадаптация, предпринятая с самыми благими намерениями, встречается в штыки. Шмерц не должен заподозрить, что его лечат.

- Я заразился, - процедил Шмерц. - Сколько можно повторять? Этот полоумный внушил мне какую-то гадость. Подключил к Божьей трубе...

- Я вам сочувствую и просто дружески подначиваю вас, - утешил его Греммо. - Не отчаивайтесь. Знаете, ваш случай еще не самый тяжелый. - Он как бы задумался. - Был у меня пациент, который действительно всех перещеголял. Ни за что не догадаетесь, чего он боялся.

Шмерц развернулся из положения калача и превратился в рогалик. Он жалобно уставился на ученого.

- Чего? - выдохнул он.

- Бояться. Он боялся бояться, то есть фобий. У него развилась фобофобия. Понимаете? Страх перед фобиями вообще. Заразнее беды не придумаешь.

Шмерц помолчал.

- Почему же беда? - осторожно спросил он. - Это же здорово.

- Не настолько, как вам кажется. Это все-таки фобия, то есть страх. Человек постоянно боится чего-нибудь испугаться. Ужас перед испугом занимает все его помыслы. У него размякают кости, по членам растекается тошнотворное тепло. Он не может пошевелиться. Ему невыносим белый свет, потому что там может найтись что-нибудь страшное. Он смыкает веки. По телу разливается тяжесть... Он засыпает, предпочитая забыться и не думать. Вот так. Примерьте-ка это на себя. Глаза закрылись, вы расслаблены, внутри замирает всякая жизнь...

Шмерц перестал двигаться и даже, с первого взгляда, дышать.

Греммо, наоборот, снял маску и с наслаждением вдохнул полной грудью.

- Вам страшно, - молвил он благожелательно. - Вы очень боитесь испугаться. Вас поразила фобофобия в ее тяжелейшей степени...

Поговорив так еще минут десять, он на цыпочках вышел.

...На другой день Шмерц встретил лечащего врача словами:

- Вы не могли бы вернуть мне кровать? Без нее неудобно. Я, конечно, ее немного побаиваюсь, но больше думаю о другом...



10

Поезд-подкидыш был почти пуст, паломников не видать.

Лазарев и Ткачев подивились его убожеству. Они и не знали, что в стране еще сохранились такие уродцы. Облезлый тепловоз тащил по ржавой одноколейке состав из четырех карликовых вагончиков. Ликвидаторы в жизни не видали таких. Лазарев предположил, что нечто похожее разъезжает по детской железной дороге, но точно не знал. Областной центр был редкостным захолустьем, но стоило ему скрыться за поворотом, как путники в полной мере познали, что такое настоящее запустение. Бурьян, нескошенные луга и мрачные, местами выгоревшие рощи чередовались как попало; палило солнце, жужжали страшные, невиданные насекомые размером с кулак. Если бы люди вовсе не оставили здесь следа, то было бы легче, но мертвящая атмосфера исправно сгущалась, как только в поле зрения попадала ржавая балясина, когда-то бывшая неизвестно чем, или какой-нибудь прохудившийся бак, или скелет коровника, или доисторическая тракторная гусеница. В вагоне, кроме Лазарева и Ткачева, ехала старушка. Ее словно долго выпекали в печи, а потом забыли. Ткачев машинально навел на нее коробочку, но стрелка не шевельнулась.

- Что у нас есть на Христофора? - спросил он.

- Отшельник и чародей, - пожал плечами Лазарев и поправил очки. Он взмок, и след от дужки хрящеватом носу увлажнился, приобретя вишневый оттенок. - Оперативного интереса не представлял, данных мало. Его славят разные сумасшедшие, но у него даже нет своего сайта.

Отправляясь на совместную акцию, они никогда не обсуждали детали заранее - только по мере приближения к объекту. Мелочи не успевали забыться.

- Я о другом, - сказал Ткачев, сменивший строгий костюм на ветровку, брезентовые штаны и кирзовые сапоги. - Эти фокусники часто берут себе имена святых.

- А, вон ты о чем. Святой Христофор - единственный песьеголовец в иконографии. Иногда он иппоцефал, то есть голова лошадиная. Говорят, что он был очень красив, но до того набожен, что попросил у Бога уродства, чтобы не искушали девки. Но есть и другая версия: это был древний римлянин или варвар, не помню, фантастический страхолюд и скотина. Но он уверовал и начал творить добро. - Лазарев помолчал. - Всегда возможно и самое удивительное. Не исключено, что он и правда был песьеголовцем.

- Как Анубис, - кивнул Ткачев.

- Типа того. Вот мы сейчас у бабули спросим. Бабушка! - позвал Лазарев. - А что у вас слышно про старца-анахорета? Который Христофор?

Поезд со стоном раскачивался из стороны в сторону на скорости пятнадцать километров в час. Старушка бесстрастно уставилась на ликвидаторов.

- Бабушка, ау!

- Божий человек он, - назидательно отозвалась старая ведьма. - К нему все ходят, люди и звери. Медведи ходят, зайчики, лоси, лисы, волки. Он каждому рад. Иной раз корова прибьется или коза. Только уж нету у нас, почитай, коров.

Ткачев и Лазарев переглянулись.

- Зачем к нему медведи ходят? - осторожно поинтересовался Ткачев.

- Потому что любовь у него великая, - объяснила старуха. - Возле него не бывает греха. Вот нагрянули к нему однажды лихие люди. Разбойнички, шалят у нас тут. Ружье у них было, ножички, много народу погубили. А он вышел, пал им в ноги и причитает: радость моя! отрада моя! Душегубы-то постояли, да ножички и выронили! Один потом удавился, второй в монастырь ушел, а еще двое Бог знает, где.

- Прямо так и выронили ножички?

- Истинный Бог, бросили. Медведь как подойдет поближе, так смирнее овцы. Христофор ему что-то пошепчет, и он уж обратно идет!

- У него правда собачья голова? - глупо спросил Лазарев.

Бабушка не удивилась.

- А всякое говорят. Может, и собачья. Кто его знает!

Поезд за разговором почти докатил до поселка, находясь при последнем издыхании.



11

В поселке жила эта самая бабушка и еще пять таких же. Когда-то его построили для мелиораторов, провели железную дорогу и даже соорудили скромный аэродром. Но история пошла на вираж, и дело заглохло. Про поселок просто забыли. Осталось несколько бурых бараков, заколоченный продмаг и желтый бульдозер, с годами все сильнее напоминавший омертвевшего представителя древнего животного мира. Аэродром зарос лебедой. От поселка в лес убегала еле заметная тропа. Скит отшельника находился километрах в семи. Ткачев сверился с навигатором и навел в его сторону датчик. Лампочка коротко вспыхнула, после чего прибор взорвался. Ткачеву обожгло запястье и разбило осколком очки.

- Сука, - пробормотал он озабоченно.

Лазарев поежился.

- Никак, ты боишься? - прищурился Ткачев.

- Да брось, - отмахнулся тот. - Просто сомневаюсь, а я к этому не привык.

Ткачев расчехлил винтовку.

- Спорим, что положу его с семисот метров.

- Зачем так далеко? Подойдем ближе.

- Ну, не знаю. А если мы тоже побросаем оружие?

- Так не вплотную же. Давай хотя бы с двухсот. Небось не дотянется.

Приведя себя в полную боевую готовность, они тронулись в путь. Долго молчали. Разговаривать почему-то не хотелось. Лес, едва начался, сразу стал невозможно мрачным. Жутко поскрипывали деревья, изредка вскрикивала неизвестная птица. Тучей вились комары. Всюду был бурелом, перемежавшийся зловещими болотцами. Многие деревья были давно мертвы. Росли чудовищные грибы, но ликвидаторам было не до них, хотя в другом случае Лазарев, который фанатично любил их собирать, тут бы и заночевал. Промелькнула какая-то жизнь - заяц или кабанчик. Дробным стуком обозначился невидимый дятел. Наконец, Лазарев не вынес молчания.

- Что там намедни стряслось? Шеф распекал кого-то.

- Да ерунда, - отмахнулся Лазарев. - Лифт. Стажер не поспел. Пассажир в нем сам и угробился. Один боялся. Насколько же это легче, привычнее, безобиднее! - не выдержал он. - Эх, не ценили мы!

- Да погоди ты ныть, - огрызнулся Ткачев. - Подумаешь, старый хрыч. Сейчас разберемся.

- Конечно. Только вот датчик взорвался.

- Ну а я не скулю.

Лазарев споткнулся о корягу и выматерился.

- А вот еще шеф рассказывал случай, - продолжил он, переведя дух. - Шел он как-то ночью мимо кладбища, и датчик проснулся. Ну, шеф решил проследить. Ликвидировать не собирался, потому что какая беда может случиться на кладбище? Пусть себе дрожит. Засек какую-то тетку. Стрелка уже ползет к десяти! Шеф усмехается, крадется. Тетка спешит по дорожке, озирается поминутно, пыхтит. И чего ее туда понесло? Ну да черт с ней. Вдруг соседнее надгробье заерзало и поехало в сторону! Шеф крепкий мужик, но отшатнулся. Пригляделся - лезет кто-то! Натурально высунулась нога! Не рука, заметь, как в кино, а здоровенная ножища. Шеф, не долго думая, разрядил в эту тетку всю обойму. Плита после этого на место не встала, а нога убралась. Вот тебе и шалости с мистикой!

- Ты это зачем рассказал? - недовольно спросил Ткачев.

- А затем. Больно уж ты легкомысленно настроен.



12

Адаменко чувствовал себя неуютно в бахилах, как будто ему что-то навязали и выкрутили руки. Он верил только в зримого врага. Микробы его не пугали. Он принес дежурные апельсины, но еще не отдал их, будучи перехвачен Греммо.

- Вот, - Адаменко приподнял пакет. - Апельсинов он хоть не боится?

- Он и не боялся самих апельсинов, - ответил Иван Миронович. - Ему было страшно подавиться косточкой.

Адаменко навострил уши:

- Было? Почему в прошедшем времени?

Греммо поправил очки, сцепил на животе пальцы.

- У нас есть основания надеяться, что ваш боец идет на поправку.

- Не верю. Он же совсем свихнулся!

- Тем не менее. Я применил своего рода психологическую вакцину. Вы знаете, что такое вакцина?

Адаменко признался, что представляет это довольно смутно.

- Если предельно упростить, то это ослабленная культура микробов или их яды, тоже ослабленные. Если ввести вакцину, у человека начнет вырабатываться иммунитет к настоящей заразе. Я сделал вашему Шмерцу прививку. Отчасти это похоже на гомеопатию. Подобное подобным, слыхали?

Адаменко нетерпеливо махнул рукой.

- Я всегда считал, что это бред сумасшедшего.

- И напрасно. Так или иначе, мое лечение помогло. У вашего подчиненного развилась так называемая панфобия, то есть боязнь всего на свете. Я внушил ему расстройство еще более сумасбродное - боязнь боязни. Этот недуг захватил его целиком, не оставив времени на прочие страхи. Он продолжает бояться, но только собственной трусости. В остальном он здоров.

Адаменко посмотрел на него недоверчиво.

- Ой ли? Ваша панфобия - очень опасная штука, особенно если десятка по шкале. Может притянуть какую угодно беду, пострадают невинные граждане. Мне приходилось сталкиваться с отсроченным эффектом.

- Простите?

- Бывает, что страх не сразу притягивает несчастье, а только создает задел на будущее. Вот вам случай из жизни. Был у меня солдат. Ничего не боялся, кроме пидоров. Вечно трясся, как бы его не оприходовали. Поехал в самый рассадник, в Европу, потому что он был крепкий мужик и не хотел дрожать. И ничего! Все как-то обошлось. Даже странно. Наши поначалу не верили. Вернулся домой, шел вечером мимо гаражей. Уже и забыл про свой страх! А тот его настиг... Ударили по кумполу и отхарили. Так что не знаю!

- Поучительная история, - согласился Иван Миронович. - Будем надеяться, что катаклизма не случится. Я плохо разбираюсь в механизме притяжения. Вы ведь и сами не знаете, откуда и что они сосут. Я только хочу сказать, что мы его скоро выпишем.

Адаменко посмотрел на апельсины.

- А нельзя его перевести в какой-нибудь карантин?

- Нельзя, - категорично ответил Греммо. - Изоляторы заняты, а коек больше нет. Если сомневаетесь, посадите под какой-нибудь домашний арест. Понаблюдайте.

Тот почесал в затылке.

- Датчик-то все равно сработает. Поди разберись, чего он зассал. Придется каждый раз выяснять. А он еще и не скажет...

Греммо встал.

- Воспитывайте ваших бойцов сами, уважаемый. Коли они у вас такие несознательные, гоните их в шею. Моя же работа завершена, и если будете писать какой-нибудь рапорт, не забудьте упомянуть мою скромную особу.



13

Планам Лазарева и Ткачева стрелять не то что с семисот, но даже с двухсот метров не суждено было сбыться. Скит находился на опушке. Его скрывал лес. Когда ликвидаторы вышли на божий свет, до избушки осталось шагов пятьдесят. Это было бревенчатое строение с луковкой, из которой торчал кривоватый крест. Из щелей лез белесый мох. Рядом раскинулся жалкий огород, чуть дальше виднелся колодец с воротом из цельного, неошкуренного бревнышка.

Ткачев снял винтовку.

- Погоди, -шепнул Лазарев. - Давай лучше сразу запалим.

Но тут скрипнула дверь, и на пороге возник Христофор.

В его лице и правда было что-то собачье. Больше вытянутое рыло, чем лицо, с жалобными глазами и редкими седыми космами. Старец был одет в длинную заношенную рубаху, словно только проснулся или вышел из бани - пришельцы плохо разбирались в тонкостях народного быта.

- Миша, Мишутка, - позвал отшельник, и вышел среднего роста медведь.

Старик улыбнулся.

Ткачев уронил винтовку.

Христофор запустил прозрачные пальцы в бурую шкуру и принялся там мять-шуровать, извлекая из медведя довольные утробные звуки.

- Радость моя! - воспел Христофор, и от него распространилась ударная волна благости и добра.

Лазарев упал на колени.

- Ой-ой-ой! - залопотал агент, хватаясь за голову. - Ой, какое добро!

Рядом пищал Ткачев:

- Не могу! Полно! Довольно!..

Он уткнулся лбом в землю, потом принялся ее пожирать вместе с травой и микроскопическими насекомыми.

- Мир вам, - сказал Христофор и шагнул вперед.

Лазарев посмотрел одним глазом. Вокруг отшельника расходилось свечение, а череп начал дрожать и меняться. Он не застывал в преображенных состояниях, и те стремительно чередовались сквозь радужную зыбь. Собачья голова мелькала все чаще. Отшельник, исполнившись света, уподоблялся своему небесному покровителю, но совершенства еще не достиг, и трансформация оказывалась временной. Христофору предстояло совершить еще много добрых дел, прежде чем окончательно зафиксироваться в идеальном облике волшебного пса.

Мишутка закосолапил к Ткачеву. Тот протяжно завыл, удивив животное. Медведь дошел до ружья, прихватил его передними лапами, на задние встал и поковылял к старцу. Тот принял ружье, ласково улыбнулся и положил его к садовому инвентарю.

- Кваску не угодно ли? - приветливо спросил Христофор.

Лазарев забился в падучей. Ткачев уже распростерся навзничь. Разбитые очки глядели в синее небо, где описывала круги хищная птица. Изо рта торчала трава.

- Эк вас бесы-то корежат, - сокрушенно произнес старец и удалился в дом.

Лазарев, тяжело дыша, упал на живот. Ему казалось, что он угодил в нечто вроде магнитного поле. Его накрыло куполом, его окутало коконом. Оглушительно гудел невидимый колокол, колебля пространство и резонируя с неисследованными тайниками души. Прошло часа полтора, прежде чем он сумел подняться на четвереньки. Схватив Ткачева за руки, он начал пятиться к лесу, волоча напарника в травах. Каблуки Ткачева оставляли две черные борозды. Когда избушка скрылась из виду, его отпустило. Ткачев неуклюже сел и ощупал себя. Потом поглядел в сторону скита.

- Вот холера, - сказал он.



14

Кое-что от песьеголовца передалось и бойцам. Они вернулись, поджавши хвосты. Адаменко мрачно выслушал их доклад. Какое-то время он барабанил пальцами, рассматривая столешницу. Потом ослабил узел галстука и крякнул.

- Ну и как же нам расхерачить этот комбинат благодати?

- Ракетой? - с надеждой спросил Лазарев.

- Он, может быть, и ракету остановит, - сипло возразил Ткачев. - От него так и прет любовь! А то и хуже получится - отклонит ее. И куда упадет?

- Тогда нужно поставить какой-нибудь экран. Или саркофаг. Обнести эту зону бетонным забором.

- Это ему не помешает, - сказал Адаменко. - Как боялся, так и будет бояться.

- Ну и пора, - уныло произнес Лазарев. - Чего тянуть? Пусть все накроется. Давно напрашивается.

Командир вышел из-за стола и заходил по комнате. Бойцы старались на него не смотреть. Пометавшись какое-то время, он вдруг застыл.

- А ведь вы струсили, - сказал он.

- Шеф! - вскинулся Ткачев. - Как можно?! Никак нет...

- Струсили, - уверенно повторил Адаменко. - Вот медведь - тот не убоялся. Он оценил, что с ним по-хорошему. А вам это невыносимо. Решили небось, что расплющит.

- А хоть бы и так! - дерзко крикнул Лазарев. - Вас там не было, шеф! Силища просто неимоверная! Какая там сотня баллов - не меньше тысячи! Да еще начал превращаться в собаку!

Ткачев промолчал. Он вообще замкнулся, осунулся, перестал быть похожим на киборга и больше напоминал замурзанного пенсионера. Он состарился лет на пятнадцать.

Адаменко испепелил взглядом Лазарева и тот заткнулся.

- Хватит переливать из пустого в порожнее. Клин вышибают клином. Надо выставить против его любви нашу любовь...

- Как же! - язвительно отозвался Лазарев. - Его любовь от Божьего страха. А я не верю в Бога.

- Даже теперь не веришь?

- Да какой же там Бог. Там старый хрыч с паранормальными способностями.

Адаменко молча теребил легендарную ладанку с драгоценным калом.

- Клин клином, - повторил он с отсутствующим видом.

Ткачев, хорошо разбиравшийся в настроениях начальства, выжидающе поднял голову. Начальство осенило. Начальство что-то придумало.

Адаменко просветлел.

- Мы зашлем другого агента, - сказал он зловеще. - На жопу с закоулочками найдется хитрый болт.

- Только накачайте его транквилизаторами, - буркнул Лазарев. - Или стимуляторами. А лучше пусть идет под гипнозом.

- Тепло, между прочим, - осклабился Адаменко. - Почти угадал!

- Бросьте, шеф, - подал голос Ткачев. - Там химия не поможет.

- Химия не поможет, а поломанные мозги, глядишь, и справятся. К отшельнику пойдет Шмерц.

Лазарев изумленно откинулся на стуле. Ткачев снял новенькие очки и приоткрыл рот, в котором еще сохранился почвенный привкус.

- Шмерца переколдовали, - объяснил Адаменко. - У него развилась последняя фобия, которая перекрыла все остальные. Теперь он боится только одного: бояться. Пусть потолкует с этим дедом. Глаза в глаза. Пусть подробно распишет свои ощущения, как бы жалуясь. Дескать, он пришел исцелиться. Старый черт обязательно надышится от него.



15

Шмерц прибыл в поселок вечерним поездом. Был август, успело стемнеть. Его отговаривали идти ночью и стращали лесом, но он отмахивался. Спешить было некуда, черепную коробку распирало от страха перепугаться, а все остальное нипочем. Он поправил ранец с палаткой и сухим пайком; проверил оружие, которое вряд ли понадобится. Взъерошил соломенные волосы, сделал глубокий вдох и невольно расплылся в мальчишеской улыбке. Аромат лесов, полей и лугов пробрал его до печенок. Где-то сонно залаял пес. Шмерц подумал, уж не отшельник ли.

- Шмерц, - раздалось в ухе. - Доложите обстановку.

Он дотронулся до гарнитуры.

- Все в порядке, - отчитался он, трогаясь с места.

- При малейшем сомнении - не молчите, - приказал Адаменко.

- Есть, - ответил Шмерц.

Выступила роса. Наученный опытом предшественников, Шмерц надел сапоги повыше, болотные. Они успели засверкать от влаги. Выкатилась луна, зажглись звезды. Оглушительно стрекотали цикады. Он взял курс на черный лес. Белели туманы, любовно растекавшиеся по травам. Шмерц думал о сверхъестественном страхопроводе, к которому так опрометчиво присосался. Где-то высоко и даже не среди звезд, а позади них за всем, что есть, струился поток нечеловеческого ужаса. Живым существам перепадали от него жалкие крохи. Возможно, эта божественная труба прохудилась. А может быть, струйки, стекавшие в патрубки, были задуманы изначально.

- Шмерц, - позвал Адаменко.

- Слушаю, шеф.

- Как настроение? Самочувствие?

- В полном ажуре.

- Ты обязательно задуши его, если не выйдет иначе. Готовность прежняя?

- Так точно.

Адаменко замолчал, и Шмерц подумал, что он сомневается и вообще недоволен.

Трава шуршала. Он шел, посматривая вверх. На ум пришли слова мыслителя о звездном небе над головой и нравственном законе внутри, которым только и можно удивляться. Но от удивления один шаг до испуга, и Шмерц запретил себе думать о них. В звездном небе не было ничего необычного. Нравственный закон предписывал Шмерцу не бояться ни бога, ни черта. Он вспомнил, как ломал пятаки и гнул подковы, воображая себя былинным богатырем. Он и есть богатырь. Шмерц по-немецки - "боль". Эту фамилию даровал его пращуру лично царь Петр. Тот был заплечных дел мастером и растерзал великое множество внешних и внутренних врагов. А старая неизвестна. Может, ее и не было.

- Шмерц, доложите, где находитесь.

- Захожу в лес, - отозвался он.

...Путь до избушки растянулся на несколько часов, и Шмерц вышел к ней на рассвете. Он много раз падал, ушибался, но поборол искушение разбить лагерь. Движение отвлекало от мрака, который нес в себе много потенциально страшного. Скит стоял темной глыбой. Изнутри не доносилось ни звука.

- На месте, - шепнул Шмерц в микрофон.

- Ну, с Богом, - ответила гарнитура.

Он только на секунду отвел взгляд, а в следующий миг перед ним уже стоял Христофор. Старец мигом принялся источать любовь, но вовсе не страшную, как показалось сослуживцам, а довольно приятную и безобидную.

- Я ведь, дедушка, ничего не боюсь, - улыбнулся Шмерц.

Он взял Христофора за хрупкие плечи и посмотрел ему в глаза. Тот попытался их скосить, но Шмерц догнал и вернул на место. Какое-то время старец таращился, после чего разинул беззубый рот.

- Мишенька, Мишенька, - залепетал он, входя в собачий образ.

Но Мишенька не вышел. Шмерц хмыкнул.

Тогда Христофор запрокинул голову и безнадежно завыл на луну.



16

Спутник скользил в ледяной пустоте. Красная лампочка, ярко горевшая до сих пор, внезапно погасла, и он равнодушно поплыл дальше.

Это заметили далеко внизу. Там бодрствовал штаб, он провел бессонную ночь.

- Готово! - выдохнул Адаменко.

- Ура, - неуверенно ответили Лазарев и Ткачев.

Потом они дружно застучали зубами от непривычного, беспочвенного чувства.

Их медленно сковывал страх.


апрель - май 2015




© Алексей Смирнов, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность