Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


Опята
Книга вторая



Глава третья
БИЛЛАНЖИ  FOREVER


7. Лесосплав


Магелланово путешествие Билланжи, бывшего начальника службы безопасности при покойном Давно, затянулось по независящим от него причинам. Течением его занесло в мелкую бухту, метра два на четыре площадью, где он и пролежал, покачиваясь на воде, многие дни. Его окружали кувшинки, лилии, камыши, да осока. Билланжи не был уверен в правильности ботанической классификации, так как мало что видел, кроме неба - то спокойного, то грозного, то пасмурно-депрессивного. Его взор был устремлен вверх; орлиное зрение наладилось поперед прочих способностей, ибо пленка отшелушивалась быстрее и не была такой плотной, как та, что еще продолжала сковывать мышцы, члены и внутренние органы.

Нетронутым оставалось лишь самое существо Билланжи. Под сотней древесных одежек, превративших маорийца в подобие луковицы-капусты, затаилось поруганное, но не сдавшееся достоинство. В своей сердцевине размалеванный идол кипел и бурлил, переполненный яростью и желанием отомстить. Эти благородные эмоции переваривались в отчаяние, потому что не находили не только выхода, но и адресата - все по той же причине: Билланжи рассматривал небеса и не мог покоситься на распоясавшиеся берега. С берегов летели камни. Чопорная статуя разбухла и не чувствовала боли, но каждое сотрясение доходило до сокровенных глубин, усугубляя скованное до поры бешенство.

Вынужденная остановка бесила Билланжи сильнее беспомощного плавания. Хотя и казалось, что лучшего ему желать нечего: лежи, отдыхай и дожидайся раскрепощения. Билланжи, однако, не выносил пассивного выжидания, предпочитая пусть подневольное, но все-таки продвижение к неведомой цели. С тем, что этой целью явилась затхлая лужа, его оскорбленный рассудок смириться не мог. Невыносимость положения усугублялась тем, что Билланжи хотелось есть, пить и опорожняться; желание это было, скорее, надуманным, ибо все физиологические процессы затормозились, но знание об этом не приносило облегчения.

Несмотря на мучительную беспомощность, обер-телохранителю повезло, и повезло крупно. Когда он, многократно деревенея и обрастая кольцами, успел разложиться на несколько статуй - непредсказуемый эффект, порожденный слоновой дозой декохта, судьба над ним смилостивилась и отправила по речному маршруту оригинал. Дубликаты, так или иначе обреченные на распад, давным-давно сгорели в печке, где обычно сжигали конфискованный кокаин. Размышляя над этим, Билланжи молился кому попало и говорил себе, что такой шанс выпадает лишь избранным существам, отмеченным высшими силами для грандиозных подвигов. Но своенравные воды никак не способствовали думам о доблестях, подвигах и славе. Билланжи предчувствовал, что торжество предварится многими унижениями, большая часть которых еще впереди. Стоило этой догадке оформиться в зрелую мысль, как спасительное унижение не заставило себя ждать: Билланжи заметили ребятишки, явившиеся на реку строить плот. Они бросили рваную, отданную им на растерзание, сеть. При виде жуткой фигуры, чьи свирепые глаза были очень похожи на настоящие, дети бросились бежать с криками:

- Тятя, тятя! Наши сети!..

Они привели мрачного, похмельного отца; мужик наподдал истукану и столкнул его в воду. Потом отвесил равнодушную затрещину первому сорванцу, какой подвернулся, и молча зашагал прочь. Билланжи, как ни старался, не сумел зафиксировать в цепкой памяти лица своего бесцеремонного спасителя, чтобы в дальнейшем, вылупившись из кокона, отплатить ему той же монетой. Проучить, а потом сделать что-нибудь хорошее. Например, отрезать яйца и дать много денег.

Билланжи был готов продолжить странствие, но дети взялись за багор, подтянули его поближе и включили в состав запланированного плота. Соседствуя с презренными бревнами, приняв на себя шумных и глупых пассажиров, маориец мысленно заскрежетал зубами. Неблагодарный, он быстро забыл о незаслуженной милости небес. То, что Билланжи выжил после возведения в степень, могло показаться чудом кому угодно, но только не ему самому. Он считал это событие вполне закономерным, объясняя случившееся ношением висячего языческого амулета, с которым не расставался.

Погода - к облегчению и в то же время неудовольствию Билланжи - вскоре испортилась. Дети бросили плот и помчались домой. Билланжи, оказавшийся составной частью плота, попробовал пошевелиться и высвободиться из веревок, но у него ничего, как и много раз до того, не получилось. Плот вынесло на середину реки, где он закрутился и, влекомый ветром, ринулся вниз по течению. На следующий день его прибило к серьезному лесному массиву, сплавляемому компанией лихих и грубых людей, вооруженных шестами-баграми. Крохотный, неумело слаженный плот с Билланжи по краю не возбудил в них ни малейшего любопытства. Билланжи несколько раз досталось по ребрам. Он уже приготовился к новому унижению, а потом воспринял тычки с посильным спокойствием. К полудню его, готового вновь отбиться, пихнули, разрешая обособиться и плавать самостоятельно. В какой-то момент плот превратился в помеху, он не давал дотянуться до увертливого ствола, и Билланжи пожертвовали ради ценного сорта древесины. Сообщенное ускорение позволило плоту изменить курс. Билланжи свернул в речной рукав и устремился на юг.

Еще через пару дней он, не веря одеревенелым ушам, расслышал знакомый голос. Посмотреть он, как и прежде, не мог, но сразу же узнал проклятого щенка, которому был обязан своей фантастической экзистенцией. Билланжи не сомневался, что младший Амбигуус стоит на берегу и указывает на него непочтительным пальцем.

- ...труп твоего врага, - разобрал Билланжи.

Он попытался зажмуриться от невыносимого гнева и не поверил себе. О, небо! - у него получилось!..

Прежде, чем он осмелился шевельнуть пальцем, обидчик остался далеко позади. Но теперь Билланжи не сомневался, что рано или поздно воздаст ему за содеянное.




8. Азбука выживания и чтение по слогам


И если мы обуглены по краю,
То изнутри, из глубины листа,
Я говорю, горю и не сгораю
Неопалимей всякого куста.
В. Пугач 


Можно смеяться, но руководителю безопасности снова не повезло. Плот прибило к берегу в укромном месте, где можно было высвободиться и полежать до полного раздеревенения; наверное, там удалось бы даже скрести себя и чистить, снимая за слоем слой. Но, к сожалению, туда же пожаловало на водопой стадо вооруженных боевиков. Они-то и выудили Билланжи. Его занесло в суверенную свободолюбивую речушку, богатую порогами и подводными камнями. Билланжи активно размягчался, и придонный рельеф причинил ему дополнительные страдания.

Отрядом командовал печально известный полевой командир Каллапс Гвоздоев. Звали его так за вечно немытые лапы, но он в свое время закончил санитарно-гигиенический институт и даже имел какую-то степень. Он знал истинное значение слова при его правильном написании и не обижался - тем более, что любил и умел выполнять все действия, ведущие к оригинальному значению при соблюдении норм право- и чистописания.

Еще он до войны выступал в кукольном театре и писал романтические стихи на производственную тему. Да в придачу - развязные детские сказки: "Ноздря сокровищ", "Ухо сокровищ" и прочие труды, посвященные ковырянию и его правилам.

За командиром, подобно тени, следовала его правая рука: арабский наемник Мулло-Насрулло с позывными "Акбаров". В теневом кабинете Гвоздоева он занимал пост премьера и министра.

Левой рукой служил Очкой-Мартын - отпетая сволочь, уродливый старый китаец, урожденный Ужас-мин, докатившийся до предельного дна, готовый на любое варварство, но при том обожавший жасминовый чай, тогда как в своем имени под "мин" он почему-то разумел себя, намекая, что сам по себе он, отребье, есть Ужас. Китаец утверждал, что происходит из мусульманских провинций и поклоняется Магомету с Аллахом, но в это никто, конечно, не верил. Поговаривали, что он сбежал из Хабаровска, где его собирались прижать за торговлю взрывоопасными петардами. И только знание минно-взрывного дела помогло ему прижиться в отряде Гвоздоева, который - хотя и молчал об этом - немного побаивался свирепого старика.

У каждого из этой грозной троицы, наводившей Ужас на Грозный, болталась фляга с грибным декохтом, полученным от генерала Ганорратова через десятые руки. Из этого было ясно, что Гвоздоев не ограничивался двумя руками. Количеством рук он мог потягаться с любым божеством из индуистского пантеона. И положил бы это божество на обе, если их две, лопатки, потому что мог умножаться не только частями, но и полностью, в любых соотношениях. Смену раздвоения утроением боевики встретили восторженным ревом. Теперь их зеленка становилась поистине неопалимой. Воспламененная вертолетами, она горела, да не сгорала - конечно, в образном смысле, как пояснял образованный Каллапс Гвоздоев, питавший слабость к высокой поэзии. Прототипы отсиживались в бункере, накачиваясь героином, а расходные материалы вели боевые действия. Федеральные силы ежедневно рапортовали о задержании то правой, то левой руки, но руки те сказочно таяли, а победители грустно взирали на опустевшие кандалы.

Единственным, что не устраивало Гвоздоева, была необходимость выплачивать Ганорратову астрономические суммы. Он не раз засылал агентов и диверсантов, желая разведать места складирования чудодейственных фляг, нанести на карту грибные плантации, да подтвердить или опровергнуть упорные слухи о существовании бессмертных леденцов. Посыльные не возвращались, однако слухи набирали силу помимо них. Из тюрьмы, разнесенной демографическим взрывом, сбежал не только Куккабуррас, но и многие соплеменники Гвоздоева; они-то и рассказали ему, что сведения эти - чистая правда. Информация застряла в его бритой башке, как застревает в бороде гречневая каша.

- Эй, посмотри, - прокудахтал Мулло-Насрулло.

Гвоздоев проследил за его пальцем и увидел плот, уткнувшийся в прибрежные камни. Кусок плота извивался вялыми сокращениями.

"Шайтан", - пролетело в испуганном мозгу. Полевой командир почитал Аллаха, но содрогнулся, ощутив глубину собственного неверия во все, что не умещалось в прицел огнестрельного оружия.

Рядовые бойцы тоже заметили страшное средство водного сообщения. Они отпрянули с возбужденным клекотом, а некоторые залязгали затворами.

- Не стрелять! - поднял руку Гвоздоев. Не сводя глаз с плота, он окликнул китайца: - Мандарин! Спустись и выясни, что это такое.

Он чувствовал, что нуждается в генетической мудрости древней Поднебесной Империи. Очкой-Мартын погладил жидкую бороду и, ни слова не говоря, начал спускаться по каменистому склону. Наследие предков материализовалась в виде ручной гранаты, которую он сразу же приготовил на случай вмешательства дьявольских сил.

Спустившись, китаец выждал, затем крадучись подошел к плоту и сел на корточки.

Каллапс достал бинокль. Старик шевелил губами, обращаясь к подвижной составляющей. Каллапс пригляделся: полумертвое лицо Билланжи напоминало картинку из комикса. За нарисованными физиономиями в этих книжках всегда угадывалась какая-то посторонняя, непонятная, главная мысль.

Китаец выпрямился. Он спрятал гранату и махнул рукой, показывая, что опасности нет. Достоинство, вложенное в это движение, красноречиво добавляло, что угроза была, но ее, как всегда, ликвидировал скромный и бескорыстный Очкой-Мартын.

Гвоздоев изготовил автомат и нарочито небрежной походкой приблизился к своему заместителю. Нахмурив мохнатые брови, он уставился на Билланжи, усиленно и пока еще с великим трудом гримасничающего, пробуя, что такого можно сделать лицом.

- Ты кто такой? - Каллапс легонько пнул его в бок.

Губы Билланжи разлипались медленно, как у рыбы.

- Выпустите меня, - еле слышно пролепетал он.

Гвоздоев смерил его внимательным взглядом, вынул кинжал и перерезал веревки. Те и без того держались на честном пионерском слове, но резать кинжалом было эффектнее. Командир выпятил из бороды губу и пощекотал Билланжи клинком чуть выше полупарализованного адамова яблока.

- Грибы, - прошептал мореплаватель, еле ворочая языком.

Каллапс напрягся. Он оглянулся и проверил, не подслушивает ли кто - нет, все было в порядке. Отряд устроился на привал; бородачи переговаривались и поминутно поглядывали в сторону командира, боясь, как бы с ним не случилось чего-нибудь неожиданного. Мулло-Насрулло встал, напоровшись на взгляд Гвоздоева, но тот знаком велел ему оставаться на месте.

- Поди, скажи людям, что все хорошо, - распорядился Каллапс, обращаясь к китайцу.

Тот, уловивший слово "грибы", понимающе закивал и, пятясь, начал отступать.

- Какие грибы? - оскалился командир, приступая к чурке - Гвоздоеву было приятно, что он теперь тоже с полным правом может считать кого-то чуркой.

- Сильные... о, какие сильные... потрогай меня.

Каллапс прикоснулся к Билланжи и подивился твердости его членов.

- Было хуже, - пожаловался тот, теряя последние силы. - Ученый щенок... отравил меня...

Каллапс, видя, что сейчас от найденыша ничего сверх сказанного не добиться, махнул двум ближайшим головорезам.

- Забирайте его, - приказал он кратко. - В яму его.

Билланжи попытались усадить, но это не получилось из-за тугоподвижности спинного хребта. Тогда с ним обошлись грубо и просто, по-охотничьи: повторно связали руки и ноги, просунули жердь и понесли, подобно плененному хищному зверю. Билланжи не провисал и покачивался, располагаясь параллельно шесту.

На исходе дня отряд добрался до микроскопического высокогорного селения. Соскучившаяся овчарка с лаем бросилась к носильщикам, и ошалевший Билланжи с натугой выдавил из себя нечто вроде "селям-алейкум". Его опустили на землю - несколько резче, чем ему хотелось. К этому времени он уже с грехом пополам поворачивал голову; пока Билланжи несли, слои слезали с него тончайшей шелухой. Ветер подхватывал оболочку, трепал ее, бросал боевикам в глаза; те ругались и договаривались очистить Билланжи ножиком, как морковку. Очкой-Мартын, замыкавший процессию, подбирал ошметки, бережно расправлял их и складывал в вонючий сидор. Он сильно расстроился, когда по прибытии выяснилось, что от одежек осталась горсточка бесполезного и малоинформативного праха. Но скоро не стало и горсточки.

Каллапс Гвоздоев нагнулся, рванул на себя кольцо и с грохотом откинул решетчатую крышку люка, проделанного прямо в земле посреди лужайки. Из ямы пахнуло сыростью и гадостью. Билланжи успел разглядеть зияющий проем и попытался выразить жалкий протест, однако не успел. Он слишком долго раскачивался в прямом и переносном смысле. Один сапог уперся ему в ухо, другой - в тазобедренный сустав. Обретя ускорение, Билланжи провалился в подземелье.

Он ударился оземь, крякнул и какое-то время лежал неподвижно. Решетка захлопнулась, в глаза посыпалась труха. Билланжи попробовал приподнять руку, и у него получилось. Минут через пятнадцать он уже стоял на коленях и тоскливо осматривал свой вынужденный приют. Солнце садилось; орлиное маорийское зрение с трудом различало мелкие и крупные косточки, засохшие экскременты, выбитые зубы. На противоположной стене, если можно так выразиться применительно к окружности, виднелись какие-то буквы. Билланжи подполз поближе и прочитал по складам: "Жи-лин... Кос-ты-лин..."

Он еще был очень слаб и позволил себе завалиться. Опрокинувшись, он погрузился в размышления о прошлом и будущем.



Продолжение: Глава 4. С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ

Оглавление




© Алексей Смирнов, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.





Словесность