Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Dictionary of Creativity

   
П
О
И
С
К

Словесность




ФОТОГРАФИИ  ЛЕФШИЦА


- Почему ты Лефшиц?

- Потому, что еврей.

- Да ну тебя. Будто я не знаю. Обычно бывает Лифшиц или Лившиц.

- Мало ли, что бывает. Левия выворачивает по-всякому.

- А может быть, это от слова "лев"? Или "левый"?

- С ошибкой, да? Впрочем, запросто. Тогда уж от "левый". Сама посмотри - что во мне львиного?

- А левого?

- Плечо. Я часто смотрю через левое плечо.

- И что там?

- Смерть.

- Веселый ты человек, не отнимешь.

Терпение Клары сгорало кораллом. Злая досада не смутила Лефшица - он словно того и ждал: удовлетворенно кивнул и продолжал идти, не сбиваясь с ноги.

- Побежали пить кофе?

- Пойдем, - пожал плечами Лефшиц.

- Нет, побежим!

Тот усмехнулся и нехотя перешел на вымученную трусцу. Ему очень нравилась Клара, и он был готов на уступки. Клара опередила Лефшица; на бегу она оглянулась и принялась энергично подманивать его, маша рукой: давай, давай, просыпайся! Вылитая Лиза Бричкина.

Она жалела, что приняла пари. Девчонки твердили, что ей ни за что не удастся расшевелить снулого Лефшица, недурного лицом, но муторного в общении увальня, неживого, мешковатого, рыбообразного. Зато Клара слыла бой-бабой; она заявила, что Лефшиц, стоит ей за него взяться, побежит, как в кино: по васильковому лугу, с хохотом, к речке, вздымая брызги, размахивая венком. Они возьмутся за руки, они будут мчаться, подобные воплощенной юности, лубочной и голубочной.

Они укроются под единым зонтиком, они приютятся в подъезде.

Она, осторожно орудуя ногтем, зашифрует ему на груди свои секретные имена.

То, что вместо василькового луга вышел февральский проспект, не остановило Клару. Обстоятельства суть гончарная глина, но сам Лефшиц покуда был ей не по зубам. Умный и скучный, до тошноты податливый, заинтересованный в Кларе - это ее не радовало, потому что спор затевался не о формальном результате. Вопреки клариным стараниям, Лефшиц оставался овцой, ведомой на случку, и Кларе казалось, что если бы случка сменилась закланием, он бы не особенно возражал. А всякое дыхание рот в рот, не приводящее к оживлению, есть поцелуй, нанесенный трупу.

Они вошли в просторное кафе. Клара чуть запыхалась, Лефшиц вышагивал степенно. Он пригнул голову и настороженно посматривал по сторонам.

"Подпоить его, что ли", - подумала Клара. Тут ей в глаза бросился фотографический автомат: моментальная съемка.

- Бежим фотографироваться! - она вскочила со стула, на который только что успела присесть, и потянула Лефшица за рукав.

- Зачем это? - голос Лефшица зазвенел.

- Да бежим же скорее, что ты за тюлень такой! - Клара решила, что ей почудилось, и тембр голоса у Лефшица не изменился.

- Я не хочу фотографироваться!

- А я хочу! И попробуй только не улыбнуться!

Она развела шторки, плюхнулась на круглое сиденье и втащила следом упиравшегося Лефшица. Тот не удержался и грузно плюхнулся ей на колени; "Так еще лучше", - обрадовалась Клара. Она притиснула Лефшица, свободной рукой опустила монеты в прорезь.

- Смотри, сейчас птичка вылетит! Чииииииз!...

Лефшиц сдался и нехотя улыбнулся. Клара округлила глаза и высунула язык.

- Ээээ! - крикнула она, одновременно дергая наколенного седока за ухо. Лефшиц скривился и был заснят. - Уууу! - продолжила Клара и состроила Лефшицу рожки. - Ага! - молвила она многозначительно; быстрым движением задрала подол и выпростала ногу, затянутую в сетчатый чулок. Нога пролегла под носом Лефшица. Клара протяжно вздохнула и смежила веки.

- Зануда, - сказала она Лефшицу перед выходом. - Не вижу инициативы.

Она подхватила снимки, и тот протянул руку:

- Дай-ка сюда.

Клара с неудовольствием наблюдала, как Лефшиц лезет во внутренний карман, вынимает очки, цепляет их на вострый, но милый носик. Фотографии получились приличные: глупые, смешные рожи, почти счастливые. У Клары выбилась пышная прядь, недоуменные брови вскинулись, щеки надулись. Набухшие губы рогатого Лефшица, с трудом преодолевая собственный вес, чуть скривились в мудрой ухмылке; глазки, похожие на оливковые опята, источали беспричинную печаль.

- Инициатива готова, - неожиданно молвил Лефшиц. - Мы идем ко мне. Там будет и кофе, и все, что пожелаешь. Устраивает?

Могло показаться, что ему не терпится убраться из кофейного зала, от людей.

- Устраивает, - она многообещающе улыбнулась.

- Бегом побежим, - уточнил Лефшиц без тени улыбки, так что Кларе пришлось догадаться о шутке. И ее собственный напускной задор испарился.

- Не надо было фотографироваться, - непонятно пробормотал Лефшиц, покосившись на снимки, которые она все еще держала в руке. Клара сунула их в карман.

- Почему - не надо?

Он придержал перед ней стеклянную дверь.

- Потому что создается повод.

- Повод - к чему?...

- Я тебе потом объясню. Пойдем, здесь рядом.

И опять раздражение, которое Клара сдерживала вот уже больше часа - именно столько времени продолжалось это тягостное свидание - настойчиво запросилось наружу: в основном, из-за последнего уточнения: "здесь рядом", как будто Клара не знала, где проживает Лефшиц, и сам он прекрасно знал, что она знает, но все-таки поставил дополнительный штрих, подстраховался неведомо на какой случай, лишний раз утвердился на прочной почве двумя ногами, жалея, что нету третьей.

Клара поправила прическу, вздохнула, взяла Лефшица под руку. Сам он даже шутя не додумался оттопырить галантный локоть, похожий на сдобный крендель.

- Чем же мы у тебя займемся? - осведомилась Клара с несколько пресыщенной игривостью. - Кроме кофе? Будем рассматривать семейные альбомы?

Вот так ему, грубее, оскорбительнее. Если она проиграет, наплевать, она открыла вдруг, что уже смирилась с этой возможностью. Спорили на шампанское - ну и чудесно. Купит пару бутылок, отдаст девчонкам. "Все равно вместе разопьем. А героя-любовника раскатаю в блин. Из гриба выйдет камбала".

- Будем, кстати сказать, - кивнул Лефшиц.

"Кстати сказать, - повторила про себя Клара. - Как это правильно, литературно. Можно ведь было обойтись одним "кстати", но мы себе такого не позволяем, мы аккуратно добавляем "сказать"".

- Ты мне заранее водки налей, - попросила она. - Стакан.

- Хоть два, - сказал Лефшиц.

Клара недоверчиво покосилась на него. В голосе Лефшица лязгнуло железо. Неужели все-таки расшевелила? И чем? Но он почему-то недоволен. "Динамо, - подумала Клара. - Он боится динамы".

- Мои альбомы покажутся тебе необычными, - предупредил Лефшиц. - Но ты их посмотришь. Теперь тебе от этого не отвертеться.

- А что такого случилось?

- Я потом объясню.

- Может быть, лучше сразу? Чтобы не мучиться?

- Не мучиться? - Лефшиц горько усмехнулся. - Да, можно попробовать обойтись без мучений. Но для этого ты должна кое-что сделать.

Они свернули за угол, и дом Лефшица стал приближаться, слегка покачиваясь в такт шагам. Глухая стена, обращенная к ним, была чуть подрумянена розовой акварелью, но краска облупилась, и румянец обернулся болезненным шелушением.

- Например? Сгораю от любопытства.

- Например? Ну... для начала - порвать фотографии.

- Вот эти? - изумилась Клара, машинально дотрагиваясь до кармана.

- Эти самые.

- И не подумаю, - отрезала она, хотя ей было не жалко снимков.

- Тогда мы будем смотреть альбомы.

Она поджала губы:

- Как хочешь.

- И ты поймешь кое-что. Потому что стала мне дорога.

- С какой это вдруг радости? - спросила Клара. - Чем это я заслужила такое счастье?

- Счастье не заслужишь, - тонко рассмеялся Лефшиц, - оно сваливается. Знаешь, как рушатся панельные дома? Кому-то повезло, он оказался в тесном пространстве под плитой счастья. Плиты счастья завтрашнего дня, да? И вот объявляют минуту тишины, замолкают собаки, останавливаются моторы. Все слушают: откуда пискнет счастливец?

Они уже пришли, шагнули в сырой подъезд; Лефшиц бросился отомкнуть тяжелую железную дверь в стене: лифт.

- Пешком не пробежаться? - издевательски пискнула Клара.

- Можно, но я люблю на лифте. Когда поднимаешься, в нем что-то щелкает, между этажами. Как будто отсчитывает этапы. Проехали первый - стук - назад не вернуться. Проехали второй - стук - на первый не попадешь.

- А как же кнопка "стоп"?

- Ну, это будет нечестно. В жизни таких кнопок не бывает. Разве что у фотоаппарата.

Войдя в прихожую, Лефшиц сразу же втолкнул Клару в жилую комнату; дальше он повел себя неожиданно, как ей с ее спорщицами не снилось во сне: вместо обещанной водки, не поминая даже фотографии, звучавшие в его речах подозрительно часто, он навалился на Клару, меняя в ней прежнее представление о его мнимой бесхребетности. Обнажившись и оставшись без очков, он вдруг разбух и стал похож на белого кита, еще молодого, но пятиметрового в перспективе. Левиафан, по-детски вскрикивая, придавил Клару к родовой оттоманке. Веки маленьких подслеповатых глазок Лефшица сомкнулись; Клара уперлась ему в мясистые бока, пытаясь столкнуть, но тот не поддался, руля тугим хребтом, пока не докончил начатого. Клара лежала и боялась посмотреть: какой он, Лефшиц? Она приоткрыла левый глаз и увидела, что Лефшиц уже нашел очки и заворачивается в плотную простыню.

Вокруг царила корабельная кунсткамера: прадед Лефшица, отставной офицер флота, обставил гнездо на собственный вкус. Круглились штурвалы, похожие на плоские рогатые мины; стены были покрыты огромными картами морей и океанов, которые - моря, океаны и карты - расползались от ветхости и были аккуратно проклеены скотчем. В мутных шкафах золотились книги; пыльные кипы атласов улеглись штабелями; почтенные чучела скалились и целились остриями шипов; не сосчитать было кораллов, крабов, раковин, морских ежей и звезд. В умерших кожаных чреслах обвисли военные бинокли; подзорные трубы, установленные на специальные подставки, целились в глобусы древние и поновее. Поблескивали кинжалы и кортики; за неимением вод повсюду плавала пухлая пыль, непотревоженная светом от плотно зашторенных окон.

Взгляд Клары упал на недавний снимок, который вывалился и валялся на ковре, полуприкрытый брючиной.

Смех, выжимавшийся снимком, сходил на нет.

- Сейчас будет водка, - Лефшиц нагнулся и поцеловал Клару в лоб.

- А что - и альбомы будут?

- Обязательно, - Лефшиц развел руками, и простыня его тоже разошлась. - Теперь без них нельзя, теперь я обязан тобой дорожить, потому что ты у меня в памяти.

Клара почему-то решила, что Лефшиц принесет ей мокрые снимки мокрых трупов, разрезанных и растерзанных; что за его китовой сонливостью скрывается серийное чудовище. И плещет обоюдоострым хвостом, величиной с вертолетный пропеллер.

Лефшиц ушел и вернулся. Он смахнул со столика какой-то кляссер, поставил стаканы, разлил водку и сок, выложил новенький сотовый телефон.

- Это зачем? - покосилась на телефон Клара. Она тоже закуталась в простыню и сидела вся мокрая от пота.

- После, - сказал Лефшиц, сел рядом. Выпил из стакана, не предлагая Кларе, потянулся и снял с полки, что была в изголовье, первый альбом: настоящий, семейный, пахучий, коричневый от сопревших эпох. - Что ты говоришь, когда слышишь, будто нельзя войти дважды в одну и ту же реку?

Клара выпила водку, выпила сок, подышала, помолчала.

- Говорю, что я и не выйду, - ответила она мрачно. Все шло не так, как мечталось.

- Глупая, да я же давно тебя люблю, - Лефшиц придвинулся и обнял Клару свободной рукой. Вторая была занята альбомом. - А теперь я просто вынужден беречь тебя. Брось ты свои смешки с отговорками. Дважды войти в воду нельзя, даже если всю жизнь не вынимать ногу. Состав уже другой. Вот дернулась из-под пятки пиявка, вон кто-то помочился с мостков - и все, ингредиенты сменились.

- Я вообще не думаю о таких вещах, - призналась Клара. От водки ей делалось хорошо, и она даже была готова посмотреть альбом.

- Это напрасно, - упрек засел в голосе Лефшица прочно и основательно, и если упреки располагают ногами, то этот даже закинул одну на другую. - А я думаю только о них. Это то же самое, что остановить мгновение, то есть умереть и попасть в ад, прижимая к груди это бесценное мгновение, которое у тебя тут же отберет в карантине рогатый прапорщик и отнесет своей рогатой зазнобе, в дом, где все мгновения прекрасны, все стены ими увешаны, где они вечны. Остается фотография. Это дьявольская штуковина, вырванная из лап преисподней. Открой альбом, - возбудился Лефшиц.

Клара послушно подцепила ногтем картонную корку, взглянула. Откинула папиросный слой. Недоуменно всмотрелась, затем перелистнула еще и еще.

- Послушай, почему одни похороны? - спросила она неприязненно.

- Потому что про них забывают, - Лефшиц забрал у нее альбом, перевернул несколько страниц. - Смотри: вот это хоронят бабу Марусю. Осторожно! - крикнул он, потому что капля с клариного лба ударилась в коричневое карликовое дерево на снимке. - Утрись. А вот здесь - здесь хоронят дедушку Осипа.

Клара, нахмуренная, всматривалась в выцветшие картонки: картузы в широких лапах, оградки, чинно стоящие женщины в темных платках, глядят в объектив. Некоторые - поверх объектива, щурятся на солнце. Сомкнутые губы, стиснутые колени, долгие плащи, земляные насыпи. Посреди - продолговатый ящик, расширенный кверху; из лент и букетов выглядывает нос, навечно утративший не только нюх, но и принадлежность.

- Смерть, - сказал Лефшиц, - она застигает, когда не ждешь. Случались попытки поправить это дело. Помнишь причту о человеке, который увидел на базаре смерть, и та погрозила ему пальцем? Бедняга так перепугался, что оседлал коня и удрал на нем в город, отстоявший на много миль; там-то и помер. Смерть встретила его со словами: ну, молодчина - ведь я-то знала, что нынче вечером ты должен быть здесь, со мной, и очень удивилась нашей встрече на тамошнем базаре.

- Тысяча и одна ночь? - уточнила Клара, вытягиваясь под простыней и постепенно увлекаясь фотографиями.

- Не помню. Возможно.

- Но почему ты снимаешь сплошную смерть? - снова спросила Клара, ибо дошла уже до современности, где все оставалось прежним, только качество фотографий повысилось. Да вот же - вот же она сама, с опущенной головой, стоит в почетном карауле при гробе их химика, скоропостижно скончавшегося весельчака.

Не отвечая, Лефшиц послюнил снимки, сделанные в кафе, и прилепил рядом, благо они были узкие, и рядом как раз оставалась полоска кладбищенского картона.

- Убить меня, что ли, хочешь? - шепотом спросила Клара.

- Спасти, - Лефшиц обнял ее вновь придавил. Казалось, что у него вот-вот разойдутся теменные швы, и ударит прозрачный фонтан. - Задержать, - он щелкнул зубами, и Кларе снова почудилось, но на сей раз - китовая решетка, в которой застревает мелочь. Клара уже давно перестала воспринимать себя оторвой, поспорившей на спиртное с такими же, как сама, идиотками. Левиафан вел ее, Левиафан одаривал ее. - Спасти тебя не удастся, потому что всему доброму, - он кивнул на веселые снимки, - всему этому существует противовес. Человек даже умеет бессознательно резаться ножом, наказывает себя за хорошую жизнь. Только человек устроен так снисходительно, что быстро забывает о плохом, а это неправильно. Ты можешь вспомнить о каком-нибудь особенно гадком, нестерпимом событии в твоей жизни?

Клара перевернулась на спину, благо Лефшиц уже отпустил ее, и крепко задумалась.

- Могу, - согласилась она.

- И как оно теперь? - не отставал Лефшиц. - Каким оно ощущается? Что ты чувствуешь?

- Ничего, - честно ответила Клара. - Как будто ничего и не было.

- Но правильно ли это? Ведь что-то было?

- И что с того, что оно было?

- А то, что после, когда тебя не станет, тебе освежат память, и ты с ужасом вспомнишь все неприятности, которые благополучно похоронила твоя заботливая память. И ты дашь трещину... ты сникнешь, ты ужаснешься... ты зашатаешься на тоненькой ниточке-лучике, по которой пойдешь к свету.... И ты упадешь, обязательно упадешь. Но я-то не из таких, - Лефшиц стряхнул с полки сразу несколько альбомов, три или четыре из них раскрылись. - Я ни о чем не забываю, и я останавливаю мгновения. Погляди сюда... это мой двоюродный братец-дебил, пробует делать куличики. Это наш кот, который вернулся с задней лапой, обмотанной проволокой до мяса... с нее сошла вся шкура... Вот еще похороны... вот бабушка в гробу, все надулись, стоят важные...

- Прекрати, - Клара села, взяла новенький телефон и стала крутить его в пальцах. - Если ты хочешь, чтобы всего было поровну, не забывай и про хорошие снимки. Море, пляж... Роды... Дни рождения...

- А зачем? - рассмеялся Лефшиц. - Я же и говорю тебе: человек так устроен, что о хорошем он будет помнить без всяких фотографий. Я помню все свои дни рождения... все подарки, которые мне принесли...

- Я, пожалуй, оденусь, - решительно сказала Клара. - Мне холодно здесь. Немного театрально получается, правда? Как в готическом романе. Но тут уж ничего не поделать.

Лефшиц нагнулся, собрал с пола вещи Клары, перебросил ей.

- Пожалуйста, - голос его был спокоен и даже равнодушен. - Но только не забудь телефон.

- Зачем ты даешь мне телефон?

- Дарю. Чтобы контролировать. Чтобы всегда знать, где ты. Чтобы попытаться уберечь тебя от судьбы, которая, конечно, не потерпит такого счастья, какое было сегодня.

- Тебе надо лечиться, - посоветовала Клара, но положила телефон в сумочку. У нее никогда не было сотового телефона. Этот был розовый, с веселыми зверьками.

- Я пытался тебя предупредить, - печально сказал Лефшиц, кутаясь в простыню. - Помнишь - я ведь не хотел в это кафе. Не хотел фотографироваться. Не хотел всего этого... - его передернуло - ...хохота. А теперь я несу за тебя ответственность, и тут уж ничего не попишешь.

Клара стояла уже полностью одетой и взирала на Лефшица свысока. Она уже прикидывала, как подать дело, чтобы отспорить шампанское.

- Значит, ты будешь поминутно звонить мне? Проверять, как я? Что со мной?

- Ну, разумеется, - под очками Лефшица протянулась улыбка.

Клара обвела взглядом беспорядочно разбросанные фолианты с изжелта-коричневыми фотографиями.

- Ну... хорошо, - к ней возвращалось обычное стервозное настроение. - Проверим, какой ты кавалер. Какой ты верный рыцарь. Если звонков не будет, не будет и... сам знаешь, чего.

- Я это очень хорошо понимаю, - серьезно кивнул Лефшиц.

Клара представила, как сидит с подружками, и они заключают пари: позвонит через пять минут. Нет, через десять! Нет, через двенадцать! Забились, девки? По рукам?

Да они на говно изойдут, когда увидят, как прикипел очкарик.

- Это, конечно, пустая надежда - переиграть судьбу, - Лефшиц откинулся на подушки. - Помнишь притчу про Смерть?

- Ты мне ее пять минут назад рассказывал.

- Звонить можно сколько угодно, ловить каждый шаг, и все же...

- Кирпич на голову? - усмехнулась Клара. Ей не терпелось уйти.

- Хотя бы, - Лефшиц не стал с ней спорить. - Тебе хочется выйти из этого дома? Выходи. Только сначала... постой немного...

Он свесился, поискал в брючном кармане, достал телефон, но уже свой.

- Проверим, - пробормотал он негромко.

- Я не взорвусь?

- Нет, нет, - отмахнулся тот и набрал номер. В клариной сумочке заиграл Бизе.

- Работает, - успокоенно сказал Лефшиц. - Не забудь его заряжать и никогда не отключай. Я не буду донимать тебя слишком часто...

- Нет уж, пожалуйста! - Клара шагнула к столику, налила себе, залпом выпила. - Спасибо за интересное времяпровождение! И, конечно, за подарок.

- Пожалуйста, - тихо произнес Лефшиц, ворочаясь тушей под простыней.

Клара хрустнула дверью. Не так, чтобы хлопнуть и выказать хлопком разочарование, но достаточно громко, чтобы до Лефшица дошло: она уходит, и это важно.

Отныне эти хрустящие звуки сделаются для Лефшица водоразделом, границей между прошлым и мучительно гипотетическим будущим. И время распадется, подобно разрезанному запретному плоду.

Лефшиц поднялся с постели. Не одеваясь, вытянул из футляра бинокль, навел на улицу. Нащупал Клару, бегущую через дорогу. Нащелкал номер и с удовольствием увидел, как та притормозила возле химчистки, роясь в сумочке.

- Вечная любовь... - пропел он в трубку, прикидываясь Азнавуром.

- Дурак, - ответил кларин голос.

Лефшиц уселся за стол, взял яблоко, аккуратно разрезал его столовым ножом. Накрыл одну половину ладонью: яблоко. Отнял ладонь, накрыл вторую половину: яблоко. Распахнул обе ладони, разложил их по сторонам: снова яблоко. Соединил половинки и крепко сдавил, чтобы держались: то же самое яблоко. С тоненьким шрамом, похожим на ниточку, по которой шагаешь, покачиваясь бычком, к свету, изо всех сил стараясь не подкачать памятью и не свалиться в ледяные огни.

Посмотрел на часы. Дождался, когда пройдут двадцать минут, и позвонил еще раз.

За день он позвонил двадцать четыре раза. За клариными ответами он различал смешки и шутки ее подруг.

В последний раз он позвонил ближе к полуночи.

Звонил неделю. Пока не услышал от плачущей клариной приятельницы, а после узнал из новостей, что в двух шагах от дома, где Клара жила, Клара и была найдена, полураздетая, с полуотрезанной головой, без телефона. Она вынимала телефон, когда позвонил Лефшиц, и этой дорогой вещью привлекла внимание какого-то уголовника, бомжа, который только и караулил таких, с телефонами, одиноких и полуночных. Клара пыталась сопротивляться, и рассвирепевший уголовник располосовал ей шею.

Судьба, пробормотал Лефшиц. Река, река, омывающая ступни, уплывающие мгновения. Такие случаи известны, их много. Он даже слышал о чем-то подобном раньше. Странно было, что он не припомнил о такой опасности, когда подарил телефон. Подсознание коварно, подсознание гораздо на штуки, оно режет ножом, когда тебе мнится, будто ты, полный радости, чистишь картошку.

Лефшиц решил, что возьмет на похороны фотоаппарат. Если признаться с предельной честностью, ему нравилось фотографировать эти события, да и сами события нравились. Неизбежные издержки натренированной памяти, цепкой к недоброму. Во всем должны быть полнота и завершенность, альфа и омега. Разрезанного яблока не склеить, но можно сожрать его с косточками и даже с веточкой, и даже с листиком, который на веточке.



июнь 2004




© Алексей Смирнов, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.





Словесность