ВПОЛГОЛОСА
* * *
Пока ты спишь, линяют небеса,
стекает ночь, к утру намёрзнет лужей
несказанного. Мне бы описать
причину, по которой мы все кружим
над жизнью, не осмеливаясь жить...
Жаль, не всему людьми дано название,
и мне – не смочь. Опять теряю нить.
Ты знаешь, вызывают привыкание
слова. Простой и честный алфавит.
Мир тесен, а слова – они пространны:
кристалл, вода, бальзам, огонь, магнит –
и исчезают города и страны,
и разность в километрах и часах
легко я сокращаю правой скобкой,
пока ценой бессонниц боль и страх
посредством букв ты отправляешь в топку,
а требуешь немногого: "Пиши".
Подарок ангела, невредная привычка.
Пока ты спишь, озябших две души
прикурят молча от последней спички.
_^_
* * *
Снег летит. Под фонарём – белый.
Заполняет вечера полость.
Как тоска, зима внутри зрела,
А сегодня ледяным впёрлась.
Мужичок наладит путь санный,
Дровенки устелит соломой:
Новый год, шампанское, планы.
Песенка проста и знакома.
Как вы там вели себя, дети?
Вот ужо сейчас я нагуглю!
Всё про вас в момент рассекретим –
Кто конфет достоин, кто – углей.
Снег летит. Он у стекла – чёрный,
Выгорает на золу, видно:
Тигли, муфели, меха, горны –
Мы с тобой от жара слов гибнем.
Дровенки везут для нас ёлку,
Угли я тебе обеспечу.
Скорый поезд, верхняя полка.
Санный путь от встречи до встречи.
_^_
* * *
Год минул: вёрстки, правки, сноски,
тираж, банкет. И новый – в рост.
На зимнем небе – низком, плоском –
вращается десяток звёзд
и процарапывает когтем
джингл-беллсы месяц цвета ржи:
мотив навязчив и дремотен.
Вот праздник под сосной лежит –
колючий... Ну, достань, попробуй:
все живы, сладок каракум
и чудо близко до озноба...
Но дальше – только белый шум.
Спроси у ясеня и клёна,
сдув пыль с виниловых борозд,
и повторяй, как заведённый:
"Зачем так остро, остро, ост..."
_^_
* * *
Пока туман расслаивает дали
на ночь и утро, звёзды и кометы,
нам слышно –
молится неузнанная птица
и через город прорастают ветви –
надмирный треск и невесомый шелест –
хотя, возможно, это дождь крадётся.
Оближет он свинцовый карандашик
и обведёт поярче свет и тени,
и наконец-то прояснит, чем жить.
Скажи мне что-нибудь на белом, довоенном,
и на ночном, теперь уже забытом,
пока совсем, навек, не прояснилось,
пока мусолит время
серый грифель –
ещё один непрошеный художник –
поставить подпись и
"не подлежит".
Сорвался ветер или, может, память,
как после паузы синхронное "а помнишь", –
"нет, лучше ты", –
но никому не лучше –
всё было, было, было, вот в чём штука.
И всё равно давай как можно дольше
побудем здесь – ты, я, туман и птица,
и мальчик глупый за стеной, и ветер.
Я буду лёгкой, если хватит сил.
_^_
МОРОЗНОЕ
Ниже нуля. Меньше чем ничего.
Сыплет колючим белое волшебство
и, наконец, не тает.
Праздник грядет. Фейково и мертво
наглое пластиковое рождество,
сделанное в Китае.
Плеер разряжен. Я до звона пуста.
Заняты мысли, но свободны места,
снижена снегом резкость,
а тишина снижает градус до ста –
самое время в сахарные уста
поцеловать железку.
_^_
* * *
На пыльных плитах тень от тополей,
немытых окон фильтр – чуть-чуть тусклей,
чем наяву – транслирует их ветки.
День выдохся, практически потух.
Перегоняет ветер нежный пух
немаркой маскировочной расцветки.
Старуха холит чахлый львиный зев,
тугой малыш, на корточки присев,
возводит замок: ров, ворота, башня...
Сосредоточен, мудр и отстранён, –
не то, что ты. Как жаль, что ты – не он...
Век – прошлый,
из времени, в котором на гайтан
не крест, но ключ повешен был, и дан
прорабом построенья жизни Ленин.
И тополиным пухом вспыхнул век –
ты слишком медлил, долго брал разбег,
завис – песочных замков вечный пленник.
Семь дней в неделю вместо маяка
фонарь квадратный – монитор ЖК
и трёп за жизнь людей обманно-близких.
Ты ищешь выход, гуглишь тайно: "как?.."
И послан кем-то – нет, не спам, но – знак:
"Рекомендуем выучить английский".
_^_
БОЛЕРО
Погаснет свет, и станет чёрно-сер
и сносен наконец жилища кокон.
Во тьму из тьмы, из инфернальных сфер
я выпускаю внутреннего волка.
Взамен несвязных и не вещих снов
бессонница покажет мне любое –
оно тенями здесь нанесено
на бересте скрутившихся обоев.
У сотен неизвестных городов
ссыпаются от сырости фасады,
и каждый дом принять в себя готов,
и призраки всегда приветить рады.
Сквозь Ваенгу и Лепса из окна –
молитву полуночных богаделен –
тут, в комнате, отчетливо слышна
волна прибоя страстного Равеля.
Скиталец по местам, где нет меня,
мотив, в котором каждый звук перевран, –
смотрю на Марс, исполненный огня,
в надтреснутое зеркало Венеры.
Я никогда не в силах добежать –
хотя спешу – туда, где вроде ждали.
Отказано в рассрочке платежа,
глухи решётки всех исповедален,
а толща расстояний, как вода,
всё преломляет, поглощает, губит.
Волк рыщет, но безбожно опоздал.
И воет на луну вершитель судеб.
_^_
* * *
Давай, апрель, гони волну,
наври, что смерть ещё не скоро,
напомни, каково бухнуть
в сети с кладбищенским гравёром,
напой, как я была нужна
десятку, как казалось, близких –
какого надобно рожна,
пока есть право переписки...
Вина парит на волоске,
весна, как жернов, тянет в лето –
нигде, никак, никто, ни с кем,
и нет "а в это время где-то..."
Не верю я, и ты не верь,
от первого числа считая, –
висит на шёлковом шнуре,
в углу, надежда испитая.
Гаси, апрель, что зря разжёг,
к чему напрасные расходы?
Горит зелёный огонёк
и означает несвободу.
_^_
НЕ ПИШИ
"О Надя, меньше читай; я тебе это не раз говорил
и ещё много раз буду говорить. Книги ведут к размышлению...
это-то и худо... покажется, что надо жить не так,
как живёшь, а отсюда неповиновение и разврат"
(Николай Помяловский, "Молотов")
О Света, не читай!
Там – врут, ведь жизнь посконна.
Захлопни книгу, выйди в мир, окинь с балкона
привычным взглядом то, в чём точно знаешь толк:
стоянку и лесок, где удавился волк,
не в силах вынести родимых ебеней,
но отчего-то вой с тех пор слышней.
Романы – тлен и ложь, источники разврата,
судьба ЛГ нетрезвым циником разъята
и собрана опять, – но ты-то тут причём?
Бумажно-холодно, бумажно-горячо,
и с воем в унисон звучит окрест
церквушки новодельной благовест.
Литературный сюр в реал вползает краем:
вчера пила вино с заезжим самураем,
в апреле выпал снег, и снят тебе стихи, –
цени, всё это круче книжной чепухи.
Твой город чуден, словно трип торчка,
твой путь – по траектории бычка,
фантомной болью воет волк в тиши
про баю-бай.
_^_
МОДНОЕ
Лисички взяли спички и зажгли:
горят моря, мосты и корабли –
горит восток [приём, "Восток-1"]
и запад тлеет в зеркалах витрин,
пылает подзабористой травой
родимых переулков сонм кривой,
линейный Питер [блеск его востёр]
и Мойдодыра пламенный мотор,
дымят тоской чужие поезда,
рубиновым – кремлёвская звезда,
и синим – та, что в небесах горит
[одна с другой давно не говорит].
Пожарный сыплет сверху пироги
на нелюбимых и не дорогих,
Наполеон, упитан и бедов,
командует: "Давай ещё грибов!"
Хоть мой костёр в тумане не светил,
не затмевал собой других светил,
пока вольфрама не прервётся нить,
прошу лисичек: "Дайте прикурить".
_^_
МУ-МУ
Вёсла сушатся, мокнет в реке рука, –
ни малька, ни звука, ни ветерка,
лишь стрекочет кузнечик внутри башки,
эти песни убийственны и бойки.
Колебания водорослей на дне
уловить в бессолнечный день трудней,
через толщу вод слышен личный трип –
разговоры вечно молчащих рыб.
На колу мочало, во мне – оно ж,
словом – можно порезаться как о нож,
чёрт и омут – едины, но в глубине
вечно спорят о том, кто из них главней.
В лодке пусто. Забыты и снедь, и снасть, –
не умею я ни дарить, ни красть,
ничего за душой, вместо слов – му-му.
И его – долой. Камнем. За корму.
Чёрно-белый мир, только страх – цветной,
словно детский сон.
Не ходи за мной.
_^_
ТРАНЗИТ
Здравствуй, папа. Чудо, а не погода.
Я тебе принесла тут песок и воду,
и какую-то вечноцветущую ветку.
Покурю – и за дело. Прости, что редко...
Так народу много... А ты стал моложе.
Я? Да ладно, не думаю – скажешь тоже,
ты всегда был добрый. И помню, ещё бы!
Солнце яркое. Только вот ветер знобок.
Нарядили, посыпали. И конфеты...
Где – обычаи, память, а где – приметы,
нету разницы – нам, и кто жили-были, –
в царстве мраморной крошки, солнечной пыли.
Рвём траву забвения, цветы сажаем –
как могли, убогим одарили раем,
уходя с облегченьем, смертной тоскою,
от своих – к своим, от покоя – к покою.
Те, кто едет в машинах, смотрят вполглаза,
как бредёт по тропе до хромого ПАЗа
вереница старух в кроссовках разбитых,
разбирая даты на могильных плитах.
А с небес на транзитных глядит с укором
Тот, кто впустит нас в вечность.
_^_
* * *
Кого люблю, того дарю
подробностями скучной жизни.
К нехитрых дней инвентарю
нас причащаю всё эскизней –
к чему турусы разводить,
когда мой поезд на колёсах?
Отвергнуты поводыри
на сворках разума несносных.
Я собираю всё сама,
не знаю только – пригодится
портрет мой, старого письма,
за этой новою границей?
Мне брать надежду или – так?
На что выменивать я буду
счастливый чей-то четвертак?
И погашу ли щедрость ссуды,
когда совсем пуста сума?
Там только рифм на дне немного –
ни мадригала, ни псалма,
ни парашюта запасного.
В гостинец – солнца каравай
к твоим ветрам, воде и соли.
Давай, залётная, взмывай,
пока порыв неподконтролен.
Так жарко – до поцеловать,
до общих памятных засечек...
Болят прощальные слова
заранее. Ещё до встречи.
_^_
* * *
Ну давай – за сбычу лета и общие сны,
сколько там её осталось – глупой весны...
Наливай, брат-пушкин, сестре-эвтерпе вина,
расскажи, что бесконечность – смерти равна.
Расцветай-наливайся яблоком, жизнь поправ –
вот арбузный запах свежескошенных трав,
вот щебечет птичка своё смешное та-дам
вопреки километрам-долгам, назло годам!
...а на самом деле тут всё дожди да дожди,
и раскисший Голем за каждым из нас следит:
раз не бог – давай, не ленись, обжигай горшки,
набери лебеды и сору – пускай горьки, –
убедись, что тебе диктовал точно не бес,
примеряй ненадёжность почвы и прочность небес.
Забродивший май посильнее ваших цикут.
Проследи не вчуже, как оно – пьют, не пьют?
У шута – бубенчик, а корона у короля.
У неспетых песен, вестимо, и ноты болят.
Няня, вымойте кружку. Уолтер, гасите свет.
Ночью ляжет иней – синий, как синий мет.
_^_
ПРОШЛЫМ
Не стало солнца. Вместо – вполнакала –
недолуна над миром возникала,
и, как могла, гнала с небес гудрон.
Он полз по крышам – недорастворён,
клубился тучами, – и изливался тьмой.
Так было в первый день, и в день седьмой,
пока не стало ясно: больше нет
на свете лета, да и просто – лет.
Дожди поют, гудят виолончелью,
не мучают ни совесть, ни похмелье,
и всё одно – Талмуд или Коран.
Господь един: газ, тормоз и стоп-кран.
Ты – именинником – пойди сейчас, задуй
последнюю горящую звезду.
Сезон для сбора. Урожай камней
закатан под асфальт грядущих дней.
Из кельи в келью – SOS морзянкой грубой,
остались только руки, только губы,
в которых призрак снятого кольца –
[чека, боёк] – отчаянно мерцал.
Внутри – война, снаружи – прочный тыл;
внутри – огонь, а воздух тих и стыл.
Не отвечай. Не думай. Не сломай.
И грустным Чаплиным – прощальный смайл.
_^_
НАСТЕ
Пальма, пальма,
Скажи, кого же
За зелёную жизнь
Ты больше всего любила?
А в России опадает рябина
(Анастасия Картавцева)
Вот лето пролетело – и ага,
не сжато и не смётано в стога –
осыпалось каштанами и киснет
под медленной улиточной ногой
красивой смерти. Неживой огонь
неспешно разгорается на листьях.
У нас не пальмы, господи прости –
тут воробьёв с рябин бы отрясти,
орут перед зимой, как перед боем.
Какой ни есть, а всё же урожай –
горластый, пыльный ворох "приезжай", –
тут воздух жолт и небо жестяное.
Несёт снега на ягодном хвосте
таинственная птица свиристель,
день станет короток, закат – малинов.
...рябит в глазах от бликов и теней,
а весточки, одна другой странней,
летят над океаном
_^_
ПРИМЕТЫ
Так уж нужно: спать на твоей подушке, есть из твоей тарелки,
помещаться вторым, не стесняя – часть этой вечной сделки,
и пока оно вроде рядом, вроде места себе не просит,
но понятно, как будет отсюда прекрасно видна осень.
Не ходи без меня курить, в магазин, в кино, на кухню,
Позовём гостей и отпразднуем, как некрасиво рухнул
лубяной домок. Добрый день, меня зовут заяц, я буду с краю –
не стесняйтесь, я тоже вас не люблю, не жалею, не знаю.
Кто там в зеркале вместо – неважно, мимо, глаза зажмурь,
не поможет "вместе навеки" – спасёт "чур меня, чур".
Ласточки уснули – значит, нам не пить вина, до утра терпеть.
Козодой к несчастью, – ну так что же ему теперь – не петь?
Будет снова светло, не знаю только, в каком году.
И кукушка твердит в пустоту: me too,
me
too...
_^_
* * *
"Всё okay, будь здоров. Прощай. С теплом..."
Там, снаружи – птичкою за стеклом –
трепыхается посланный мной конверт,
не дошедший до ангельских стратосфер.
Не хочу, но опять – по своим следам.
Не ищи тут смысл – добровольно сдам
все облатки и чеки. Внутри – сквозняк.
Мне неважно, что дальше, а важно – как
осень ржавью разъест совсем, до дна,
и меня поведёт от её вина,
но нельзя ничего. Теперь – табу.
Мы тут все со стикерами на лбу –
веселимся, угадываем. Итог
"Я – зима" холодным взорвёт висок.
Не Мадонна...
И жизнь, как назло, прошла.
Я бесснежна.
Палата белым-бела.
Милосердные суки не гасят свет –
каждый будет обласкан и обогрет,
в перспективе – долгий полярный день...
Одеялом меня с головой одень,
Принеси чашку водки и отвали.
Не люби,
не жалуйся,
не боли.
_^_
ЛЕТО
Говорила: "Смотри: полынок, дикопь-геранька,
это липки, но лучше всех – душистая кашка".
Я кивала и думала – кашка, подумаешь, разве что запах.
То ли дело таинственный сумрачный колокольчик.
И вполуха слушала сказки о прошлой жизни –
было голодно, дети ели рогоза корни,
конский щавель, цветок баранчик, коробочки клёна.
Я просила: "Давай отдохнём?" Искали полянку,
доставали булку и сыр, запивали остывшим чаем
из стеклянной бутылки. Вращались на дне чаинки,
а над нами в небе кружили чаинками птицы.
Набегало облако, закрывала солнце кукушка,
ты её прогоняла страшным вопросом "сколько осталось".
Шевелился в траве уставший от зноя ветер,
вышивал из листьев лето – лицо-изнанка –
и оно жужжало, звенело, летело и не кончалось.
... я его приношу, как раньше, домой букетом,
наливаю воды в щербатый муравленый глечик,
всё пытаюсь вспомнить, о чём мы тогда говорили,
но оно осыпается, только соцветия кашки
попадаются до декабря по углам забытым,
вроде хвои, пойманной пяткой в июле, от праздничной ёлки,
и впиваются зимне и остро в самое сердце.
Снится, как звонит по лету сумрачный колокольчик.
Я теперь за тебя прогоняю кукушку от солнца, мама.
_^_
|
