|
МАЛЬЧИК ОКАЗАЛСЯ СКРОМНЫМ
Отрывок из документального романа "Слова и листья"
И так я шла, гуляя, по улице Ленина, и повернула на улицу 50 лет Октября.
Дошла. Вот он – ресторан "Башкортостан". Стою. Жду Даяну. Ее нет. Жду. Народ фланирует. Почему-то почти одни мужчины. Хотя обычно женщин больше, чем мужчин. Фланирую. Мужчины смотрят. Оглядывают, глядят. Чувствую себя немного голой. Терплю. Жду. Наконец-то, Даяна. Я ей радуюсь. Она радуется мне. Радостные, мы заходим в ресторан. Нам везет: ресторан полон, но нас сажают на хорошие места – недалеко, но и не слишком близко от эстрады, не на виду у всей публики, но и не там, где никто не увидит.
Это был действительно приятный вечер. Вульгарный, но не пошлый. Музыканты играли. Кудрявый хорошенький юноша пел. Спустя несколько минут, как мы сели за столик, оказалось, что я и Даяна сидим в окружении приятных мужчин. Мужчина – редкость, приятный мужчина – двойная редкость. Двойные редкости сидели за нашим столом напротив нас, за столиками сзади и впереди нас, а когда я повертела головой, то обнаружила – вполне приятные мужчины сидят и за столиками в нашем ряду, и за столиками в противоположном ряду, и еще и в перпендикулярном пространстве – тоже с двумя рядами столиков – наблюдается большое количество вполне мужчин, лишь кое-где разбавленных совсем небольшим количеством женщин. И почему-то мужчины показались мне какими-то друг на друга похожими, какими-то одинаковыми, какое-то сходство было в них во всех. И почему-то все они казались приятными. Мы попали в какой-то мир, в какой-то странный ресторан, где фланировали, сидели, смеялись, разговаривали, курили, выпивали одни только приятные мужчины. Может, мне только казалось? Я посмотрела на Даяну. Но ей, видимо, тоже так казалось. Она смеялась, разговаривала с мужчинами, сидящими за нашим общим столиком, мужчина, сидящий за столиком напротив, обернувшись к Даяне и перегнувшись через плечо другого мужчины, улыбался ей и двумя пальцами, как двумя ножками, шагал по плечу, по пиджаку соседнего мужчины, показывая Даяне приглашающей улыбкой и шагающими пальцами, как замечательно им будет, если они вдвоем с Даяной отправятся куда-нибудь: куда-то. Я засмеялась, глядя на невинные игры приятных мужчин, и тут же мужчина напротив о чем-то меня спросил, мужчина наискосок предложил сигарету, а узнав, что я не курю, предложил обсудить, что мы будем пить и что мы будем есть. Но мы ничего не обсудили и не успели отказаться, потому что нас пригласили танцевать мужчины из противоположного ряда столиков. Я танцевала с приятным мужчиной, он о чем-то мне говорил. Потом я танцевала с кем-то другим. Потом мы с Даяной пили вино. Мужчины за нашим общим столиком с нами вино не пили, они пили сами по себе, потому что на нас обиделись. Они на нас обиделись потому, что мы с ними не танцевали, а танцевали с другими. Но мы с ними и не могли танцевать, потому что другие нас пригласили первыми. Потом нас еще кто-то пригласил первыми, и мы снова танцевали. Потом что-то заказали и что-то поели. И разговаривали с очень приятными мужчинами, которые сидели за нашим общим столиком. Это были уже другие мужчины, те мужчины, которые были раньше, куда-то исчезли, ушли, наверное, окончательно обиделись. Потом была викторина, или лотерея, или викторина, соединенная с лотереей. Но это было неважно. Важно то, что я в этой лотерее выиграла. Я всегда выигрываю в лотерее, но только если эта лотерея живьем, а не в газете. Я выигрываю, если лотерею разыгрывает живой человек, который смотрит на меня и меня видит. Живой человек – мальчик-певец смотрел на меня и говорил, что я должна сделать. Я сделала то, что он сказал, и выиграла. Бутылку шампанского. Это было очень кстати. Хотелось пить и выпить. Мы с Даяной выпили еще по бокалу шампанского. Я пила шампанское и думала, что если самую главную лотерею разыгрывает бог, и если эта лотерея живьем, если она вживую, то ее я тоже выиграю. Шампанское было ледяным. Оркестр играл. Живой мальчик пел. Публика веселилась. Солнце где-то там садилось. Ресторан сиял ярким розовым светом на стенах и желтым электрическим светом на потолках. Лотерея повторилась. Я снова выиграла. Снова бутылку шампанского. Но мне почему-то ее не дали. Вместо шампанского нам принесли пирог, национальный башкиро-татарский пирог. Называется "губадия". Я хотела возмутиться, но передумала. Наверное, из-за Даяны. Она сказала, что хочет есть. Я тоже хотела есть. Мы ели пирог. Потом танцевали. Музыка была. Какие-то приятные мужчины были. Потом какие-то приятные мальчики, которые весь вечер сидели за столиком, который находился прямо за нами, за нашими с Даяной спинами, угощали нас шампанским. Чтобы удобнее было угощать нас шампанским, они пересели за наш столик, потому что к тому времени наш столик освободился: мужчины, вторая пара двойных редкостей, куда-то подевались, наверное, тоже на что-то обиделись. Но это было неважно, потому что мы – я, Даяна и три или четыре приятных мальчика сидели тесным кружком за нашим столиком, чему-то смеялись, о чем-то говорили, пили шампанское и доедали пирог. Я посмотрела на стену, так недавно или так давно озаренную розовым светом. Розового света на стене не было, он исчез, растворился, ушел. Я подумала, как странно – самым приятным моментом в нашем вечере был тот момент, когда я во второй раз выиграла в лотерею и публика от удивления перед моим двойным везением аплодировала, а мальчики, которые сидели за нашим столом, а тогда за соседним, в восторге что-то кричали. И в воздух чепчики бросали. Я никогда не любила быть в центре внимания, это было самое мое нелюбимое – быть в центре. Но сегодня, когда мне аплодировала ресторанная публика из-за двойной победы в какой-то лотерее и я стояла и была в центре внимания – всенародного признания и восторга – я чувствовала себя очень приятно и очень естественно, будто мне на роду написано быть в центре признания и восторга. Вечер угас. Погасли люстры. Умолкла музыка. Все ушли. Мы вышли из ресторана последними. На пустынной площади было свежо, была ночь. Ночь была на улице, по которой мы шли. Ночь была на тихой улице, куда мы свернули. Ночь была повсюду, и повсюду она была одинаковая: темная, тихая, сокровенная. Один или два лишних мальчика куда-то ушли, куда-то свернули, может быть, обиделись. По улице шли я, Даяна и еще два мальчика. Один из них был ненужным, но он этого еще не знал, Даяна ему не сказала. Один из них был нужным, но он этого еще не знал, я ему еще об этом не сказала. Я ему еще об этом не сказала, а уже размышляла о том, как ему сказать, что он мне нужен для одного конкретного, чрезвычайно конкретного дела. Для дела очень материального и практического. И так мы шли, гуляя. Потом оказалось, что нам нужно разойтись. Даяна сказала, что она идет домой. Мальчик, который шел рядом с ней, сказал, можно, он проводит ее. Даяна сказала, можно. Потом она чуть отвела меня и на правах старшей подруги, хотя она была старше меня всего на двенадцать дней, быстро и четко прочитала мне то, что в таких случаях старшие подруги читают: инструкции, наставления, назидания. Плюс добрые советы и пожелания. Плюс "главное – будь осторожной". Я послушно кивнула головой. Даяна с мальчиком, который теперь подозревал, что он не особенно нужен, удалились в ночь. Мы – я и один мальчик – шли куда-то в ночи. Я не знала куда. Как чуть позже выяснилось, он тоже не знал – куда. Стало прохладно, он одел меня в свой пиджак. Пиджак был большой и теплый. Мальчик был светлый: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза. На год старше меня. А мне казалось, на год моложе. Мальчик оказался скромным: он не мог прямо на улице и поэтому завел меня в какой-то подъезд. Я пошла в подъезд, хотя предпочла бы прямо на улице. Потому что на улице была майская ночь. А в подъезде не было майской ночи, хоть и было темно. Пахло мышами и кошками. И спящими людьми. Но мне было все равно, какой запах. Все равно, что в подъезде – подъезд, а не майская ночь. Все равно, ночь или не ночь. Потому что он меня обнимал. Он меня целовал. В первый раз меня обнимали. В первый раз целовали. Я не знала, что это так просто и так хорошо. Теперь я это узнала. Но среди объятий и целований он вдруг остановился и странно изменившимся голосом сказал – хватит. Я не поняла, почему. Мы вышли из подъезда, из которого мне не хотелось выходить. И пошли куда-то. Я шла и чувствовала на своем бедре, левом бедре, как будто ожог. Ожог был от его руки. В подъезде он с силой гладил меня рукой по бедру сверху платья. Потом залез рукой под платье и крепко, очень крепко сжал всей рукой и всеми пальцами мое бедро. И теперь я шла и чувствовала на своем бедре как будто ожог. Ожог этот отличался от прочих ожогов, от обыкновенных ожогов, которые у меня когда-нибудь были, тем, что он постепенно не успокаивался, а требовал новых ожогов. Мальчик был студент, и пойти к нему в общежитие мы не могли. В санаторий-профилакторий я не смогла бы попасть даже одна, не то что с ним: в одиннадцать там закрывали. А одиннадцать было еще тогда, когда живой мальчик пел об английских чувствах и итальянской абракадабре. Чувства были, абракадабра тоже была. И ведь была еще Даяна. Точно, ведь сегодня я должна была спать у нее: она теперь жила не в гробу Раскольникова, а в двухкомнатной квартире своих знаменитых театральных родственников, которые вместе со всем башкирским театром уехали на гастроли и оставили квартиру на нее. И теперь она была в ней: Даяна в квартире. А в квартире две комнаты: Даяна в одной, а мы в другой. Даяна открыла сразу, как будто нас только и ждала. Потом была комната. И, как я и думала, в комнате были мы – я и мальчик. Окно было открыто. В комнате была майская ночь и раскладной диван. На диване – мы: я и он. На диване он делал то же, что в подъезде. Я сделалась как будто сплошное левое бедро. Как будто все новые ожоги. Ночь не уходила. Ко мне пришло беспокойство: мальчик был приятный и обыкновенный. И я думала, что он самым обыкновенным образом, наконец, сделает то, для чего я его привела. То, для чего, мне казалось, он пришел. Но он почему-то этого все не делал. Моя девственность уже год или два меня тяготила, а здесь, на раскладном диване, она меня уже не тяготила, а отягощала. Она превратилась в тяжеленный камень. Только не на шее. Я уже давно сама сняла с себя красное платье, и уже давно стащила с него брюки: он сопротивлялся, и довольно серьезно, но я подумала, что это у него такая игра. Но мне казалось странным, что он так и оставался в своих наивных белых трусиках, а мои попытки снять мои собственные трусы решительно пресекал. Наконец, на еще одну мою попытку снять их, он простонал: "Я только потрогаю там рукой". Он своей рукой делал это сильно и крепко. И с громким отчаянием. Будто в последний раз. Камень превратился в ожог. Мне показалось, он рукой сделал то, что обычно делают совсем не рукой. Но каким-то образом я поняла, что он этого не сделал. Я не выдержала и прямо ему сказала, чего я от него хочу. И при помощи какого инструмента. Сказала настолько прямо, что не привожу здесь те прямые и выпуклые слова. Которые тогда, среди громкого отчаянья и жесткой нужды, прозвучали к месту. Но совсем не к месту было то, что я вдруг услышала от него. От его слов я опешила. Мальчик был обыкновенный, и до того говорил обыкновенными словами, а среди объятий и лобзаний издавал так много разных и всяких звуков, что я, иногда приходя в себя, успевала удивиться, что страсть, оказывается, такая шумная. Но я опешила не только от слов, которые он вдруг вытащил из какой-то своей неизвестной мне глубины, но и от той патетики, от того пафоса, от того невероятного изумления, с которыми он их произнес:
"Ты хочешь принести себя в дар?!"
Ну и ну. Подумала я. Растерянно лежа на раскрытом диване. Тут уж ничего не поделаешь. Он думает, что я – это дар. Что какая-то там нераспакованность – дар. Он даже не представляет себе, как мне надоело носиться с этим даром. А я даже не представляла себе, что этот приятный молодой мужчина, эта двойная редкость, окажется редкостью тройной. Что он окажется средневековым рыцарем. Трубадуром. Миннезингером. Менестрелем.
"Но мне его благородство обходится боком", – подумала я. "Но это пока", – решила я. Я решила взять его какой-нибудь хитростью. В следующий раз.
© Раиля Шаяхметова, 2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Надежда Жандр. "Чусовая" и другие рассказы [Высокие скалы стоят по берегам Чусовой – Священной реки каньона, – так называли её коренные жители этих мест. Она змеится, пересекая Уральский хребет...] Раиля Шаяхметова. Мальчик оказался скромным [Мы попали в какой-то мир, в какой-то странный ресторан, где фланировали, сидели, смеялись, разговаривали, курили, выпивали одни только приятные мужчины...] Александр Карпенко. Зов предков (О книге Татьяны Медиевской "Его величество случай") [Мне кажется, я уловил главную, стержневую мысль Медиевской: это – бессмертие рода. Наши бабушки и дедушки – колодец, из которого мы черпаем родниковую...] Владимир Алейников. Моление в начале ноября [От Юга, прогибавшегося книзу, / До Севера, меняющего ризу / На снежное, как в песне, серебренье, / Вынашиваем мы сердцебиенье...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть I [нарежьте мне море лимонными дольками / без чаек отчаянья / море – и только / чтоб был ободок от восхода по краю / и быстрый дельфин как посланник...] Мария Фроловская. Туфелька на снегу [Нас весна сотворила счастливыми и свободными, / без шарфов полосатых, намотанных, как намордники, / и пускай по углам трутся заморозки зловещие.....] Михаил Ковсан. 4 = 3 + 1 [Четверо вместе, один из них – он. Ещё библейская формула, матрица древних рассказиков-притч, в которых трое – мейн стрим, общее мнение, а у него, хоть...] Татьяна Горохова. Живое впечатление от Живого искусства (Духовное в живописи Александра Копейко) [Для меня лично самое важное в картинах Александра то, что он сумел перенести на холст решающий момент радости души, когда первый луч радости обжигает...] Анастасия Фомичёва. Memento mori [29 июня в Библиотеке № 73 – Культурном центре академика Д.С. Лихачева прошло закрытие выставки фотопортретов авторов антологии "Уйти. Остаться. Жить"...] Наталья Захарцева. Сны сторожа Алексеева [Позволь, я расскажу тебе тебя, прекрасную, как летний сон ребёнка. Твоя душа сработана так звонко, что звёзды слышат и слоны трубят, ведя своих слонят...] Ренат Гильфанов. Повод (для иронии) [Я не плавлю сталь, не летаю к звездам. / Круг забот моих узок, апломб забыт. / Но если это нормально: любить то, что создал, / то я буду это любить...] Максим Жуков. Любить иных [Любить иных – тяжёлый крест, / Но крест и вправду непосильный, / Когда средь прочих, остальных, / Полюбишь ту, что из иных...] Елена Шилова. Третий берег [...Зная, что главное – впереди: / Света ли край или третий берег? / Я до сих пор, как ребёнок, верю / Компасу, спрятанному в груди.] |
| X | Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|
