Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ПРОГУЛКА


Чтобы сэкономить деньги, мы с Виктором идем пешком. Шестьдесят блоков - разве это много? Если на каждый по минуте, то всего час. Правда, если по две - то уже два часа. Не так-то приятно. Тем более, по жаре. Тем более через Гарлем. И тем более - с Виктором. Обидно два часа слушать неистребимо русские выражения еврея в последнем уж, наверное, поколении. В Викторе перемешались идеи сионизма (как ему кажется) с брежневской дружбой народов, омраченной перестройкой.

- Пусть они только подойдут к нам, - говорит Виктор, глядя на экзотических еще для нас местных жителей, если они случайно смотрят на нас.

- Пусть только подойдут! Уж одного-то я точно припечатаю. Ты, Борь, держись поближе ко мне.

Обитатели Гарлема русский язык не понимают и не подозревают о грозящей им со стороны Виктора опасности, - тем более, что говорит он не азартно, а медленно, обстоятельно улыбаясь.

А для нас, конечно, прогулка по этому району рискованна: шумно, грязно, неуютно. Но любопытно: какие-то парни с завитыми волосами раскачиваются на уличных почтовых ящиках; другие, разложив свой товар прямо на асфальте, продают "вандалов" ("One dollar, - кричат они, - "ван долла"); лысый человек непонятного пола застыл в оцепенении, выпучив глаза без бровей; рядом пожилая заботливая бабушка сидит на пляжном раскладном стуле, как на берегу Финского залива, присматривает за внуками-чертенятами, только вместо шума воды - рык машин.

Пока никто из аборигенов к нам не подходит. Один, правда, нищий, вяло попросил у нас 25 центов, но мы не ответили. Если бы он попросил деньги более настойчиво, да еще вынул бы пистолет, - тогда другое дело: я бы не стал спорить, хоть рядом со мной Виктор.

Виктор - невысокий, крепкий, широкоплечий, старше меня почти в два раза. Его русский акцент чувствуется даже когда он молчит.

- What time is it now ? - спрашиваю я. Мы договорились, что в дороге будем общаться только по-английски.

- Я не ношу часов,- говорит Виктор. - Отвык. На работу я приходил, когда хотел. Опоздаю на час - ничего страшного. Я ведь, Борь, был замдиректора института по хозяйственной части. Я авторитет имел. Ко мне все подходили, просили. У меня, Борь, все было, чего я хотел. У меня связи были. Я на работе мог и...

Виктор употребляет глагол, который может означать и "выпить" и "иметь секс". Я не уточняю, какое значение он имеет в виду. Вообще, надо говорить по-английски. Не для того же мы изучаем язык, чтобы, выйдя на улицу, тут же все забыть.

- У меня, Борь, две машины были, дача двухэтажная, с подвалом.

- С подвалом..., - почему-то повторяю я.

- С подвалом, - подтверждает Виктор, даже как будто обиженно, будто я ему не поверил. - Но у меня, Борь, все в порядке. На каждую доску накладная. Мне-то зарываться никак нельзя было. С моей, Борь, пятой графой мне бы ничего не простили. Да... и одна машина - похуже - на сына.

- Чего же вы уехали? - спрашиваю я. - Вы же там счастливы были, кажется.

- На свете счастья нет, а есть покой и воля, - говорит Виктор. В середину строки - между "счастьем" и "нет" - он вставляет еще одно, короткое слово, стараясь этим усилить смысл. Причем произносит так громко, что с трудом прислонившийся к стене негритянка открывает пошире глаза, почти удивленно смотрит на нас и чуть ли даже не пытается сделать шаг в нашу сторону.

- Бухая, - радостно смеется Виктор.

Сам он в Америке не пьет, из экономии, и поэтому ему приятно видеть, к чему приводит излишнее употребление алкоголя.

- Может быть, она наркоманка, - говорю я, чтобы показать, что тоже кое-что понимаю в американской жизни.

Виктор любит стихи, особенно классику. Для него классика - и Пушкин, и Симонов, и Асадов, - Виктор читает привезенные из Союза книжки в перерывах между занятиями.

Негритянка оседает на землю.

- А ведь среди них есть хорошенькие, - говорит Виктор и застывает, как бы удивленный собственными словами. - Слушай, Борь, - он даже останавливается и делает паузу, решая - продолжать или нет. - Есть у меня соседка, с четвертого этажа. Фигурка - во! - Виктор вытягивает руки, почти не оставляя расстояния между ладонями, и резко опускает их вниз, изображая в воздухе нечто овальное. - Фигурка - обалдеть: красивая, высокая, стройная. Поверь, Борь, я женщин знаю. Но эта...

Теперь мы идем медленнее. Виктор тяжело молчит. Вокруг нас только черные. Жарко.

- Слушай, Борь. Я один раз опаздывал, вышел из дома двадцать минут девятого и встретил ее. Мы потом вместе ехали в сабвее до сто двадцать пятой. Поговорил с ней. Откуда только английский взялся! Она такая аккуратная, скромная...

- Черная? - как бы невинно спрашиваю я.

- Да, - отвечает Виктор, - такой, знаешь, матовый блеск кожи. Нос небольшой, губы... Работает где-то в офисе, секретаршей. Ну, понятно. Такую только за стол посади, все клиенты сразу....

Вдруг я замечаю странного негра. У него мрачный вид, а на голове множество косичек - ни то, ни другое как раз не странно, но необычен значок на футболке - карта Африки, которую покрывает шестиконечная звезда, еврейский символ. Но еще необычнее сама футболка: медведь идет по канату и подпись - "Московский цирк", русскими буквами.

Я толкаю Виктора в бок, но он увлечен своим. То есть, своей соседкой.

- Она, чувствуется, умная. Ухажеров, конечно, имеет, но ведет себя скромно. Мне, говорит, учиться надо.

- Учиться, учиться и еще раз учиться, - говорю я, а Виктор вдруг обижается и смотрит на меня с сожалением. Мол, есть же вещи, над которыми не шутят.

Виктор замолкает надолго. Я вспоминаю, что он рассказывал мне раньше: о сыне, сейчас он начинает занятия в университете, вот только бы денег хватило, а так хорошо им вдвоем - сын в комнате, учится, а Виктор на кухне - готовит; о том, как прошлым летом он с каким-то мужиком строил коровник в деревне Черепаново и об оригинальном способе оплаты, предложенной женщиной-председателем; об Израиле - Израилю надо быть твердым и решительным, пускай сильных не любят, но что это за глупая еврейская привычка нравиться всем и переживать из-за ненависти врагов; о своем умном разбогатевшем дяде, который, чтобы его не посадили, накануне раскулачивания пошел и отдал все удивленному начальству, и сам уехал в Среднюю Азию, и стал там работать с утра до вечера, и разбогател опять, и его все-таки посадили; о женщинах - то стихами, то крепким анекдотом, но в любом случае самодовольно и с легкой грустью - оттого, что все они они одинаковы и даже у самых порядочных одно на уме; о том, что у нас (у нас, в России, а не в Гарлеме) все делается наобум, без всякого плана, по русской привычке: раз, два, вернулся этот неврастеник из Германии, три, четыре, залез на броневик, пять, шесть, наговорил черт знает что, семь восемь - ура!.. побежали... куда?.. девять, десять, одиннадцать, двенадцать - а

мы все куда побежали... в Америку? Зачем, надо было в Израиль, там свои...

"Кто ж ему, Виктору, свой," - думаю я, чтобы не думать о себе.

Тринадцать, четырнадцать... тридцать шесть, тридцать семь...

Шестьдесят блоков - это немало, но мы прошли уже больше половины. Виктор молчит. Неужели сердится на меня?

- Да я просто так сказал про вашу соседку ленинскими словами, пошутил.

Виктор машет рукой: мол, он зла не держит. "Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума", - вдруг вздыхает он.

Я понимаю это так: надо выбросить из головы все эти глупости в отношении соседки.

Мы останавливаемся на перекрестке, и долговязый подросток с держащимися на бедрах штанами, из-под которых виднеются ярко-красные трусы - последняя местная мода - кричит нам что-то неразборчивое и машет руками. Но Виктор сейчас размягчен и не обращает на него внимания.

- Я получил письмо от бывшей жены, - говорит он. - Борь, она хорошая женщина, просто так получилось, она приедет сюда, наверное, с семьей, она пишет: "Мы очень переживаем и боимся за родину и жалеем ее".

Виктор опять добавляет короткое слово, и трудно понять - к чему оно относится: к жене? К ее семье? К жаре? К родине? К орущему подростку? Ко всем ораторам на всех броневиках?

- What time is it? - спрашивает Виктор, а я отвечаю по-русски и не сразу, потому что думаю: ведь Виктор может встречаться со своей соседкой каждый день - выходить из дому позже, двадцать минут девятого, ехать с ней на сабвее - но тогда придется тратить доллар с четвертью на проезд. Морально тяжело на это решиться.



© Михаил Рабинович, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Словесность