ВСЕ ХОРОШО, ВСЕ ПРОСТО СУПЕР!
(О стихах Сергея Трунева)
"Люди наполняли собой кровеносную систему улиц, умножали собой спрессованную тесноту автобусов, где бензиновая вонь перемешивалась с духотой человеческих испарений; в конце пути каждого ждал томительный многочасовой обмен вынужденного трудолюбия на вознаграждение в виде нескольких разноцветных бумажек, - всякий раз оскорбительно невесомое и большей частью призрачное, поскольку чаще всего оно принимало облик начальственных обещаний. Ближе к вечеру стрелки повторяли свой распахнутый жест, свидетельствуя о том, что чужое время прекращает свое течение до утра, но люди, отравленные его предчувствием, были равнодушны к этой малой милости и жили забвением самих себя, надеясь скудостью умственных и мышечных движений отсрочить неизбежное завтра..."
Это портрет одного из провинциальных российских городов. Александр Кузьменков, автор строк, живет в Братске. "Сумрачный сибирский маргинал" - окрестила его столичная публика. Но место прописки писателя вполне можно было бы и скрыть. "Периферия вся одинакова, хошь "Терминатора" без декораций снимай", - говорит один из персонажей Кузьменкова. С этим всякий раз соглашаешься, когда берешь в руки книги поэтов-провинциалов. Свердловчанин Рыжий, казанец Михалев, Комлев из Череповца, Прокошин из Обнинска, саратовец Сергей Трунев...
Не прекращаются споры: как называть-величать. Тынянов предложил "литературным героем", Андрей Белый - "субъектом". Долгое время герой-субъект числился "нашим современником", пока в горбачевские времена - по решению одного из съездов - решительно и окончательно не был обезличен, умерщвлен в элемент статистики - "человеческий фактор". "Фактором" за пределами Садового кольца он и остается по сей день.
Случилось, когда-то мы вышли в жизнь, диплом об окончании института прожигал нагрудный карман, глаза светились ожиданием счастья. Шли вместе, на перекрестке пути расходились. Теперь, через четверть века, стежки-дорожки сошлись в одной точке - точке невозврата. Приглядитесь: мы, по сути, одно "существо без возраста и пола" - провинциальный "офисный планктон" с высшим образованием...
Эх, счастье, счастье! Счастье - это же "когда душа поет". Вот и пробует Сергей Трунев затянуть во всю мощь, пропеть городские "планктонные" песни" "окаянный голос срывая в крик / так, чтоб умолкли суки на две версты".
Сперва, разумеется, звучит застольная - "Степь, да степь, ямщик давно откинулся...":
ты прости меня, мое отечество
шапка мономаха, белорыбица
я теряю облик человеческий
и другого вроде не предвидится
или:
Окрасился месяц багрянцем
Как бритва в дрожащей руке
Вот так и подохну засранцем
В своем никаком далеке
Потом вспомнится "частушка про город Чугуев" (он же Урюпинск, он же Мухосранск):
я свалил с работы, слышишь
расступитесь, голуби
у меня мозоль от мыши
и от тесной обуви
И пойдет-поедет - гуляй Саратов! - пока окончательно не превратится в любимый-разлюбимый "городской романс". В меру жестокий, т.е. воровской шансон:
нечайно хапнул с бодуна
не ту облаточку
теперь шукайте пацана
в ряду овальчиков
теперь ищите молодца
у церкви с боженькой
на пасху водки да яйцá
оставьте бомжикам
Голова упала. Закончились песни. "Волонтер, обрусевший грасхоппер, / Нам на ложках фламенко стучит". Видно в вечернем окне, как усатая старуха на балконе напротив кормит птицу счастья, "лукавую синицу". Кормит чем бог послал - маргарином.
Перед глазами прожитый день "в урбанистической скворешне". Каждый день с нуля. Время с утра недвижно застыло. Как и все, восемь часов "полз глистом", штурмуя "карьерные лестницы", "где небеса из стали / и ангелы из жести" "Имел" их "графики по самое нельзя". "Еще желаю каяться: / похлеще всех непрух / мне желчью отрыгается / корпоративный дух". Таращился в монитор, грело: "кантуюсь не хлебом единым". Все о "вечности" сокрушался, о ней, родимой думы думал! Булькало где-то в глубине души анемичной: нет, блин, ни хрена этой самой вечности...
По звонку взмыли "однодневные мошки" в муть "родного болота". "Ворота заколочены гвоздями / Суши, сестра, матрасы на заборе!". "Штурм Зимнего" - автобус боем! В грязные окна было видно одинокого философа, который предпочел пойти "своим путем" - пешком. Кивали в его сторону: "Спешит куда-то, ин-те-лли-гент! Обдумывает некие делишки". Делишки?! Сам-то "философ" давно "открыл", что столбом стоит на месте, "в ушах кричат вороны / А на ветвях развешано тряпье /Последним бастионом мирозданья..."
я мертв, я уже не потею
мне некуда больше спешить
изнанкой вонзаются в тело
бесшовные нити души
На привокзальной площади "бюст узурпатора, порченный птицей счастья". "Вокруг бредут смурные лица, / неся в руках ручную кладь": старики и калеки, юные наркоманы "с ножами в недетских руках", Проносятся мимо иномарки "ударников капиталистического труда". Шипит стеклоподъемник, расширяется щелка в "их мир", оттуда летит на дорогу использованный презерватив - пузырь с мочой. Бабац! Хохот блядей, "Батяня-комбат" хором. "...Летят самолеты и танки горят /Так бьет е комбат е комбат / Комбат батяня батяня комбат / За нами Россия..." Стекло взмыло вверх, захлебнулось.
Отправляясь гулять, не забудь захватить автомат
Может, встретишь кого и окажешься вдвое сильней
Ну а коли не встретишь, не жди, возвращайся назад
Изучать запредельные свойства фамильных корней
У тебя есть твой угол, а все остальное в тебе
Хочешь, сделайся краеугольным во славу угла
Но клопов не гони, тараканов убогих не бей
А подкармливай кровью и всякой едой со стола
Кривобокие дома, фабричные трубы... Поворот в сторону от дома - по случаю получки - в рюмочную. Молчаливое "созерцание будущего".
для укрепленья сил
сто пятьдесят винтом
кто тебя, пес, просил
людям вилять хвостом
Хэппи-энд, типа. "Докури бычок, улыбнись на прощанье звездам"... Домофон, площадка, сосед, уснувший на аммиачном коврике. Всё хорошо, всё нормалёк! Ныряй, суслик, в свою нору.
Оставайся внутри, ведь снаружи чужая страна
И влюбиться в нее много хуже, чем триппер и корь.
Окно в мир - телек в одиночной камере. "Размазывают сопли / про непрерывность новых улучшений / и невозможность оных избежать" "Должно быть, речь идет о Президенте...". Но беспокоит меня Гондурас! Что за день нового-то случилось? Катманду накрылся медным тазом, в Европе - потоп, украинское эмбарго на поставку сала, горят авто на площади Бастилии...
Фиалки дохнут, вянут гиацинты,
по воздуху разносятся непруха,
куриный грипп, и ёккарный бабай
Стало быть, "как ни крути, ничего не меняется в мире / Пешки дебютные ходят Е2-Е4". Но ведь о том, о настоящем, то есть, новостей по-прежнему как не было, так и нет... И "нафига залапали мозги!"
Куда же себя приткнуть, приспособить? Книга, взятая с полки, увы, не лечит, хоть и классика. Те же баре, те же холопы, провинция, да-с... "Истратить ли досуг литературой"? Стихи - в альбом. Строишь, возводишь строфы, а получаются... все те же заоконные косолапые дома, корпуса заводские, ампир во время чумы. Пародия, гротеск, деформация. "Ешь ананасы, ликеры пей / хавай свои мюсли" - испорченный Маяковский. "Зубы давай рушиться / щерится рот мидией / и помереть пушкиным /нету причин видимых" - какой-то душевно больной Вознесенский. Или вот этот приблатненный бродский Гомер: "Кто победил - не помню / Но чувствую, что боги не в убытке / Послать меня в такие ебеня..." А то и вовсе вынырнет из октябрятского детства, извините, стишок из "Букваря" (в новой, надо понимать, редакции):
а из нашего окна
Площадь Красная видна
кэгэбэшная квартирка
мы не смотрим из окна
а из Вашего видно
Южно Бутово одно
надышавшись клея Гошка
об забор хуярит кошкой
Поэт, провинция, глубинка... "Лучше заткнуть хайло / пока менты не обрили лоб". Но если и не заткнуть, то все равно не достигаешь согласия с самим собой, с родным языком, на котором пишешь. Городской сленг упрямо теснит литературную речь, феня соседствует с телевизионным гламурным новоязом, научные термины перерождаются в воровские "понятия". "Прикид сопряженья виртуальных дерм" "кривится курчавым языком", так же "как пубертатная прыщавость / коробит лица огурцов"... А все почему? Да потому что сам человек давным-давно по чьему-то злому умыслу не живет человеческой жизнью, а превращен в "человеческий фактор". Так же, как... подскажите... субъект, объект, герой, антигерой стихов Сергея Трунева. Ой, как хотелось бы назвать героем, да перо не выводит! "Богатыри не мы!"
Вот раньше, действительно, были герои: брали в полон персидских княжон, любили их, а наутро бросали за борт. А нонче ерои повывелись. Нонче за борт летит не княжна (где же ее взять?), а "надувная баба-дура" для сексуальных утех. Бултыхается в воде, авось да прибьет ее к какому-нибудь далекому провинциальному берегу. Казанскому, рязанскому, нижегородскому... И выловит ее, музу-нимфу, еще один горемычный поэт.
и теперь упрямо выводит мое стило
не стихи, а реквием времени, что ушло
как вода сквозь пальцы, чуть намочив ладони
остывают рельсы, гаснет далекий гул
остается времени только собрать баул
и хилять босиком по шпалам вором в законе