 | |
Главы из книги
"ГРУЗИНСКИЙ РОМАН"
|
АКАДЕМИК МАМУКА
Если ты брат мне, то спой мне за чашею,
И пред тобой на колени я грянусь.
|
| Т. Табидзе |
Второй день второй поездки в Тбилиси я провела спокойно. Прошла пешком весь проспект Руставели, нашла замечательные подъезды в Авлабаре с раскрашенными стенами и резными перилами. Сфотографировала несколько удивительных балконов, побродила по улицам. Успела посетить одну выставку современной живописи, буквально за день до закрытия. Выставленные тут работы грузинского художника были интересными - абстракции и полуабстракции с характерными белыми пятнами, иногда заметными, иногда не очень. Когда я поняла, что светлое пятно есть на многих работах, стала искать его на остальных. Особенно мне понравились несколько женских портретов. Перед самым выходом с выставки я вдруг вспомнила... Имя художника было мне знакомо. Это был тот самый, которого мы с другом встретили в трактире в прошлом году. Сомнений быть не могло. Телефон его я, конечно, потеряла, но имя помнила. В буклете, впрочем, координат не было никаких. Вернулась в зал, нашла менеджера и долго беседовала с ним обо всем, что касалось Украины и Грузии, чтобы заполучить телефон художника. С Вахтангом, так звали менеджера, мы выпили по три чашки кофе и по две бутылки боржоми. Оказалось, что в этом выставочном зале незадолго до моего приезда проходила выставка пяти украинских художников. Все это было бесконечно радостно слышать. Организовывались мало-помалу фестивали, встречи, гастроли, общение и связи между странами возобновлялись и развивались. Телефон художника Вахтанг, разумеется, не хотел давать, ему, возможно, и не разрешалось этого делать.
- Поздороваться, значит, хочешь?
- Ну да. Когда еще я буду в Грузии?
- А вот так не надо говорить. Приезжай хоть каждый месяц, не надо думать, что в последний раз.
- Але! Валико, привет! Как дела, дорогой? Тут одна девушка зашла на выставку. С Украины. Зовут Мария. Говорит, ты должен помнить, как она плакала в прошлом году от музыки. Да-да. Телефон просит. Давать?!
Вахтанг стал записывать то, что диктовал ему Валико.
- Вот. Прошу, дорогая гостья. Будет рад, сказал, если позвоните ему.
Заполучив, наконец, телефон художника, я растерялась. Работы его я увидела, мне они очень понравились, но что еще мне делать с ним, зачем звонить и встречаться, я понимала смутно. Разве что от скуки. Еще два дня я собиралась оставаться в Тбилиси, прежде чем ехать в Поти. Отложив до позднего вечера звонок ему, да и всем остальным, я посмотрела еще одну выставку, попав на открытие, после чего отправилась на встречу с виртуальными друзьями. Это были три совсем молоденькие девушки и один мужчина лет тридцати. С Георгием я встретилась раньше прочих, возле оперного театра. Я собиралась купить себе билет на какой-нибудь спектакль. Вместе с новым знакомым мы зашли в билетные кассы. Перед этим я заняла очередь и теперь стояла очень близко к окошку. Вдруг Георгий сказал:
- Убери кошелек. Нельзя.
Я послушно убрала его в сумку, размышляя о том, что, возможно, в Грузии считается плохой приметой вынимать кошелек до того, как начинаешь расплачиваться. Однако когда мы подошли к кассе, Георгий меня отстранил, несмотря на протест, и купил мне билет за свои деньги. Я была ошеломлена. Мы знали друг друга ровно пять минут. Никаких отношений, кроме дружеской беседы, наша встреча ни в коем разе не предполагала. Я из переписки знала, что у Гии - молодая любимая красавица жена, маленький ребенок, и семейная жизнь является для него огромной ценностью. Кроме семьи Гию занимали экономика, образование, политика, культура, и именно поэтому мне показалось интересным встретиться с ним в Тбилиси. А он мало того, что преподнес мне прекрасный тбилисский сувенирчик, еще и билет в оперу купил. Это было удивительно, тем более что в последнее время я полностью перешла на самофинансирование при совместных посещениях культурных и любых других мероприятий со знакомыми мужчинами и привыкла к этому. Однако после широкого жеста Гии, который он таковым, разумеется, не считал, нельзя было не вспомнить совсем недавний случай, который произошел со мной и моей подругой в киевском кафе.
Ирина провела весь день в нашем городе, решая деловые вопросы, и должна была уехать к себе домой на вечернем поезде. Я собиралась ее проводить. У нас оставалось немного времени, и я вспомнила о концерте в одном из клубов, на который меня звал знакомый журналист. Решили совместить - послушать музыку, поужинать, да и с ним увидеться. Мы с Иркой были очень голодны. Нашли свободный столик, долго ждали, пока принесут заказ, поглядывая на часы. Наконец дождались. Подругу мой знакомый тоже знал, мы не в первый раз встречались в таком составе. И вот в конце ужина принесли счет - сто тридцать гривен. Каждый посмотрел, сколько стоила его еда. Я положила большую часть денег за наш с Иркой ужин - стогривневую купюру, журналист внимательно прочитал счет и выложил ровно двадцать три гривны. Он счел нужным заплатить только за себя, и ни копейкой больше. И это вывело мою обычно флегматичную подругу Ирину из равновесия. Такая мелочность ее совершенно взбесила. Она что-то насмешливо сказала нашему спутнику. А я видела, что он даже не понимает смысла ее слов. После ужина мы подвезли его до метро, а сами поехали на вокзал. Как только дверь за журналистом захлопнулась, Ира дала волю словам:
- Боже, какой мудак! Почему ты с ним встречаешься? Он же придурок полный!
- Матушка, ты не понимаешь. Я всегда плачу за себя сама, когда мы с ним куда-нибудь ходим. Мы ведь не любовники, а просто друзья.
- Да какая разница! Мужику сорок пять лет, а он не в состоянии заплатить за девушек семь гривен! Семь гривен! Нет, это никуда не годится, дорогая! На кой черт он тебе сдался, такое убожище! Я б ему морду расцарапала на второй день! Куда мы катимся! Что ты о себе думаешь?! И ты ведь спала с ним?
- Раньше - да, было. Но мы все равно не любовники. И потом, что же делать, дорогая?! Ты прекрасно знаешь, что с N было не лучше. Несколько шоколадок за два года - это все, что составило материальную, а точнее, цветочно-конфетную часть нашего романа. На мое отношение к мужчине это не оказывает решительно никакого влияния.
- Да-а-а! Я помню, что когда на третий год он пришел к тебе с цветами не восьмого марта и не в день рождения, а просто так, ты об этом сообщила мне таким тоном, будто небо упало на землю или, наоборот, небеса разверзлись и оттуда...
- Ирка, перестань!
- Нет, не перестану. Про те цветы ты говорила мне непрестанно два месяца. Мало того, кажется, даже засушила их, черти б тебя побрали! Что ты о себе думаешь, спрашиваю?! Тебе тридцать пять лет, а вокруг одни мудаки! Посмотри на себя в зеркало - красивая тонкая девушка, выглядишь на двадцать пять, пока рот не откроешь. А откроешь, так и прут из тебя ум, самостоятельность и эмансипированность. Тебе ж никто не нужен! Ты все сама можешь!
- Нет, не все! Что ты несешь?! Еще и как нужен!
- Так какого черта, скажи на милость, вокруг тебя такая мудота?! Зачем ты тратишь на них свое время?!
- Ну почему сразу мудота? Зачем ты так?!
- Да потому, потому. Семь гривен! Семь гривен, - это мудота! Нет, это непостижимо! - кричала она на всю машину возмущенно.
Пока я вспоминала тот случай, пришли девушки, и мы направились в кафе неподалеку от знаменитого Театра марионеток, созданного Резо Габриадзе. Как на грех, и театр был закрыт на реставрацию. Мне не везло. Не только музеи, в которые хотелось попасть, были закрыты в Тбилиси, но и некоторые театры.
Наш один на всех кавалер был на редкость красив, умен и удивительно галантен. После недолгого общения с ним, я подумала даже, что вот такой президент нужен Грузии. В нем чувствовалась интеллигентность, образованность, архаичная аристократичность и в тоже время современность, властность, и поэтому, глядя на него, я неотступно мечтала, чтобы этот Георгий стал следующим Грузинским президентом. Устроили в кафе небольшое, но веселое застолье. После чего меня на такси отвезли домой, где я продолжила веселиться с Цисаной, Мишей и поляками. Они пили вино и чачу каждый вечер за ужином, и я к ним время от времени присоединялась.
Утром, после чашки кофе и легкого завтрака, я позвонила по всем телефонам, которые у меня были. Художнику, режиссеру-документалисту, телефон которого мне дала общая знакомая, чтобы я передала от нее книжку, написанную ее покойным мужем, еще по нескольким телефонам виртуальных друзей, в том числе в Поти, родственникам. Режиссер пригласил меня в гости, художник сказал, что может со мной встретиться вечером, а про Поти отдельная история. Пришла пора решать, на чем ехать, и где покупать билеты.
Погода в тот день была дождливой, самое время ходить по гостям. Как я уже говорила, несколько музеев, которые я хотела посетить в Тбилиси, были закрыты. Удивительно, что даже Музей советской оккупации, который появился в городе совсем недавно, не работал. На нем висел подозрительный листочек с объявлением о том, что идет ремонт.
Режиссер-документалист жил в отдаленном районе, до которого надо было добираться на автобусе или такси. Машину я не стала брать, потому что не спешила, да и хотелось проехаться для разнообразия в общественном транспорте. У меня были адрес, телефон и название остановки. О том, когда мне выходить, я спросила красивую немолодую женщину, которая везла из школы двух девочек-близнецов. Радуясь тому, как легко в Тбилиси можно управиться, не зная грузинского языка, я просто плыла от счастья в автобусном пространстве. Ощущение это было удивительным - находишься в далекой стране, вокруг тебя звучит непонятная речь, все надписи на чужом языке, буквы особенные, причудливые, ни на латиницу, ни на кириллицу не похожие, но как только ты заговариваешь на своем родном языке, тебя понимают, тебе отвечают.
Мамука, так звали режиссера, должен был прийти на остановку в белой кофте, так он сказал по телефону. Я знала, что это немолодой человек лет шестидесяти. Скоро я его увидела. Кофта действительно была замечательной. То ли женская, то ли детская домашняя кофта, она едва прикрывала его лопатки, рукава заканчивались чуть ниже локтя, и все пять пуговиц были не только разного цвета, но и разной формы, и разного размера. Сначала Мамука был молчалив, это меня немного расстроило, ведь мне хотелось услышать интересные истории о том, как живут люди в Грузии. Потом мы зашли в дом, и все оказалось гораздо хуже. Он провел меня в гостиную, усадил в кресло, а сам ушел, попросив подождать, пока он уладит свои бытовые хлопоты. В ванной у него работал сантехник, и ожидался приезд из мебельного магазина нового книжного шкафа. Когда я, скучая, перелистывала лежавший на журнальном столике альбом и уже теряла надежду перекинуться с хозяином хотя бы несколькими словами и выпить чашку кофе, Мамука вдруг принес порезанный крупными кусками белый хлеб и сыр.
- Да зачем же это, Мамука?! Достаточно будет чашки чая.
- Чай тоже будет. Однако, во-первых, мы должны отпраздновать нашу встречу, дорогая Даша.
К этому времени Мамука уже много раз называл меня Дашей. Видно, когда мы разговаривали в первый раз по телефону, он не расслышал мое имя. Всякий раз, как только собиралась, я не успевала его поправить. С каждой минутой он делался все более словоохотливым. В конце концов, мне показалось, что выправлять ситуацию с именем слишком поздно, неудобно. При этом он все время исчезал, чтобы поговорить с сантехником. Кроме того, в дом пришла какая-то родственница и привезли шкаф. Его тут же стали собирать. Мамука все контролировал, извинялся, что так получилось. Вообще-то мебель была куплена две недели назад, и то, что ее привезли сегодня, в момент, когда я пришла в гости, было совпадением. Все время, пока собирался шкаф, Мамука что-то приносил из кухни, и ко времени, когда сантехник и мебельщики уехали, на столе в гостиной стояли выпивка и закуска на добрых пять-шесть человек. Вопрос с именем отпал, я не стала ему перечить и сделалась на некоторое время Дашей. Однако я предполагала вечером встретиться с Валико и потому засиживаться не собиралась. Да и Мамука предупредил, садясь за стол, что ему надо в пять вечера поехать на одно мероприятие в центр города. Сначала мы пили чачу. Наливалось во что-то среднее между рюмкой и стаканом. С каждым новым рюмко-стаканом Мамука становился все разговорчивей. Первым делом он признался в любви к той моей знакомой, которая дала его координаты, и ее покойному мужу, посетовал на жизнь, в которой часто видеться стало очень сложно. Расстояния и деньги - слишком большие, но поскольку жить становится немного лучше, была у него надежда еще когда-нибудь увидеться со старыми друзьями.
Почти каждый второй тост мы пили за меня. За мою красоту, ум, за то, что я такая образованная, талантливая, внимательная, и такая, и такая... При этом я почти ничего не говорила, у меня и не было ни малейшей возможности проявить хотя бы какое-нибудь одно качество. Кроме разве того, что можно было увидеть после нескольких стаканов чачи. Мамука ничего не спрашивал, совсем ничего обо мне не знал, даже не дал возможности исправить имя. Все свои слова для тостов в мою честь Мамука черпал из воздуха. И мне было трудно не заметить, что, оказывается, грузинское гостеприимство совершенно не зависит от того, кто на самом деле гость. Кем бы ты ни был, каким бы ты ни был, в Грузии всегда там, где ты гость, о тебе скажут больше хорошего, чем ты мог услышать за всю свою жизнь в любом другом месте, даже от любимых и родных. Затем Мамука стал рассказывать, как он живет. О талантливых и замечательных детях и внуках, о больном брате жены, о тетке жены, которая прожила остаток жизни после сталинских лагерей у него в доме и умерла у него на руках. О жене - мало, но тоже хорошо. А к тетке Мамука возвращался и возвращался. Тетка была необыкновенной женщиной. Отсидев лет тридцать в лагерях, загубив там лучшие годы жизни, старая и больная, она оставалась коммунисткой. Написала воспоминания, которые Мамука разбирал и планировал когда-нибудь издать. Время от времени режиссер упоминал о том, что он один в семье всех любит, обо всех бесконечно заботится, и без него бы все умерли или пропали. Но главное - он все время повторял, какие вокруг него замечательные люди. Наконец мне удалось спросить, чем он теперь занимается. Оказалось, Мамука преподает в киноуниверситете режиссуру и сам иногда снимает документальное кино. Не так давно снял фильм о грузинских церквях в Турции. Вся группа его нынче состоит из девочек-студенток, которых он тоже, естественно, бесконечно любит. Иногда даже всех вместе приглашает к себе на дачу, угощает шашлыками. Несмотря на такие нечастые радости, жизнь Мамуки легкой, простой и спокойной назвать я бы не решилась. Брат жены - старый парализованный человек, для которого приходилось держать сиделку или исполнять роль сиделки самому, жена тоже, похоже, была нездорова. Дети далеко: сын в России, дочь в дальнем зарубежье. Однако, слушая Мамуку, я наслаждалась, потому что говорил он много и интересно. Пили мы тоже много. Я вполне справлялась с объемом и того, и другого, и третьего и не пьянела. После четырех часов застолья я стала напоминать Мамуке, что скоро нам следует остановиться. Но тут мы как раз перешли к политическим вопросам. Мамука должен был идти на заседание Академиков Грузии - группы, которую нынешний президент страны назвал "лжеакадемиками". Эта формулировка больше всего раздражала Мамуку. Он остановился на этимологии этого слова, настаивая, что такое понятие в принципе невозможно. Потому что можно быть академиком или не быть им, но лжеакадемиком быть невозможно. Вот и ворд, подчеркивая красным это слово, подтверждает справедливость гнева Мамуки. Это все равно что назвать лягушку лжечервяком, говорил он. Потому что ведь либо ты червяк, либо лягушка, а быть лжечервяком или лжелягушкой невозможно ни при каких обстоятельствах. И так далее, и так далее. Из-за стола мы встали, когда заседание академиков уже час как началось. Мамука был спокоен, сказал, что ему не обязательно быть там вовремя. Главное, прийти, чтобы передать какую-то кассету. Напускал загадочности. Кассету положили в карман плаща академика, который заменил прекрасную белую кофту а-ля-Мамука. Во время сборов выяснилось, что мой новый знакомый, который уже успел полюбить меня неземной любовью за все мои распрекрасные качества, на ногах держится плохо.
- Мамука, а может, не надо уже ехать на заседание?! И опоздали, и поздно, и после того, как мы столько выпили...
- Как не надо?! Обязательно надо. И потом, я должен тебя проводить. А сколько мы выпили? Ерунда какая! Какая же ты молоденькая, Дашенька.
- Ой, ну я-то справлюсь, меня можно не провожать, я сама доберусь.
- Как не надо?! Обязательно надо. Как это я не провожу такую красивую...
И так далее, и так далее.
Я, наконец, устала уговаривать Мамуку остаться, мы вышли из подъезда и, покачиваясь, направились к дороге. Автобус нам в таком состоянии не подходил, поэтому мы сами подошли к стоящим у обочины такси. Уселись в старенький жигуленок. Оказалось, что таксист - знакомый Мамуки.
- Ой, друг дорогой, привет! Даша, познакомься. Это мой лучший друг Виктор. Даже если бы у меня совсем не было денег, он бы меня все равно повез куда надо, хоть в Батум. Но у меня есть деньги. Правда, повез бы в Батум, Виктор?
Тот молча кивнул. Да-да, да-да. И улыбнулся. Опьянев, Мамука сделался еще более человеколюбивым, чем в начале нашего знакомства. Всю дорогу мы с Виктором слушали дифирамбы в мою и его честь. Наконец приехали на проспект Руставели. Расцеловавшись со мной, пожав руку таксисту Виктору, заплатив за проезд и объяснив ему, куда меня надо отвезти, Мамука вышел из машины. Действительно, мы находились возле здания Академии наук. Виктор сказал, удивленно глядя ему вслед:
- Куда он пошел такой пьяный?! Он же еле на ногах держится.
- Я знаю, я его отговаривала, но он и слушать не хотел. Что я могла сделать?
- Не знаю, что сделать. Но он очень пьян, очень, - покачал головой Виктор.
Я не стала говорить, куда именно пошел Мамука, на какое заседание, чтобы не компрометировать перед народом и без того обиженную словом президента группу, вставшую теперь в оппозицию к нему.
ПОЕЗД В ПОТИ
Вокзал, несгораемый ящик
Разлук моих, встреч и разлук,
Испытанный друг и указчик,
Начать - не исчислить заслуг.
|
| Б. Пастернак |
Тбилисский вокзал вечером, а я там оказалась чуть раньше полуночи, наверное, самое мрачное место в городе. То, что я увидела, превзошло наихудшие ожидания. Таксист любезно проводил меня до нужной платформы и ушел, а я тут же ощутила, как страшно стоять здесь одной. Вряд ли со мной что-то могло случиться, все-таки на вокзале дежурили полицейские, да и людей было много, но, несмотря на это, перрон производил впечатление устрашающее. Это трудно объяснить, но созерцание ожидающих поезда людей вызывало у меня панический страх. Тут и там сновали мрачного вида мужчины, подростки с сигаретами в зубах, одетые в какие-то бушлаты. Одиноких женщин вроде меня не было, их в этом месте, как мне теперь видится, и не бывает. В основном здесь были мужчины, старухи или семьи. Естественно, я привлекала внимание, хотя и оделась без затей. Мне становилось все страшнее, и, чтобы немного успокоиться, я достала сигареты и закурила. Стало еще хуже, ко мне тут же подошел молодчик и с кривой ухмылкой попросил закурить. Прикинулась немой, размышляя тем временем, как себя вести, и рассматривая все вокруг.
Вообще грузины, несмотря на их радушие, искренность и щедрость, - нация мрачная. Песни поют грустные. Это прекрасные, божественные песни, но какие же в них печальные мелодии! Даже не зная слов, можно разрыдаться. Они никогда не улыбаются бессмысленно, как американцы и многие европейцы. Те лыбу скорчат, встретившись случайно взглядом, а иногда даже и поздороваются с незнакомым человеком. Хотя, конечно, грузины и улыбаться, и смеяться умеют в своем кругу. Украинцы в этом смысле не слишком отличаются от грузин. Когда возвращаешься в родной Киев из какой-нибудь поездки и попадаешь в общественный транспорт, сразу обращаешь внимание на насупленные, удрученные лица. Счастливое, а тем паче улыбающееся лицо на киевских улицах - редкость. Но все-таки грузины в этом отношении превзошли украинцев еще и своей страстью к черной одежде, усугубляющей мрачное впечатление. Женщины - и молодые, и старые - почти всегда одеты в черное. Мужчины, если не пижоны и не богема, - тоже обычно в черном. У меня даже стало покалывать в сердце от страха и мелькающей черноты. Я вспомнила, что в сумке у меня - два фотоаппарата, видеокамера, диктофон, мобильный телефон. В общем, достаточно большое количество ценной техники, о которой мне придется беспокоиться всю дорогу. Дело осложнялось еще и тем, что несколько единиц были чужими, взятыми у друзей на время.
Зайдя в вагон, я немного успокоилась. Это была достаточно комфортабельная электричка, можно сказать, европейского класса (в Украине такие курсируют между Киевом и Харьковом). Рядом со мной появился усач-бородач интеллигентного вида, на нем был, не в пример одежде пассажиров на перроне, пестрый полосатый свитер. И я уже не удивилась, когда он оказался иностранцем. Вторым за последние два часа в Тбилиси! Этот был американцем. Напротив меня с оханьем, аханьем и причитаниями умостилась старушка. Ее сопровождал, по-видимому, сын. Когда он ушел, пожилая женщина продолжала что-то эмоционально восклицать по-грузински, обращаясь прежде всего ко мне. Я уже успела привыкнуть, что грузины принимают меня за свою, поэтому помалкивала и кивала, не смея разочаровывать старушку. Было очевидно, что она возмущалась сыном, с которым холодно распрощалась, и еще веником, которому никак не находилось места. Она пыталась пристроить его на верхнюю полку для багажа, но он падал на голову, потом под сиденье - он торчал и мешал поставить удобно ноги. Наискосок от меня присел средних лет мужчина, по виду из тех, что торгуют у нас на рынках фруктами. И я не ошиблась, оказалось, третий сосед по купе живет в Одессе и был тем самым, о чем я подумала. Он ехал в родную деревню с печальной миссией - хоронить отца. Как только поезд тронулся, я почти перестала тревожиться. Компания в купе была совершенно мирная. Самой воинственной среди нас была старая грузинка. Она продолжала бороться с веником и что-то говорить мне, надеясь на понимание. Наконец я не выдержала и сказала, что говорю по-русски. И, как уже случалось десятки раз, старушка спокойно перешла на довольно сносный русский язык. Она утихомирилась, обрадовалась, что я из Украины. Не она одна - еще одесский грузин был этому рад. И совсем уж подарком я оказалась для американца, поскольку свободно общалась с ним по-английски. Он спрашивал об Украине, интересовался, зачем я еду в Поти. Затем мы с ним стали вести долгую и обстоятельную беседу о его пребывании в Грузии. Оказалось, он - преподаватель английского языка. Ехал учить школьных учителей. В Грузии, и как раз в Поти, Ричард, назовем его так, бывал и прежде - два раза по нескольку месяцев, но особого восторга от своих вояжей в эту страну не испытывал: работа как работа. Из беседы с ним я предположила, что обучение английскому в провинции Грузии является частью программы подготовки страны к вступлению в НАТО. Молодые и маленькие грузины перестают говорить по-русски и активно осваивают английский. Второе было замечательным, а вот первое меня скорее печалило.
Некоторое время мои соседи бодрствовали. Одессит смотрел в украинскую газету "Факты", старушка глядела в темное окно задумчиво и по-старушечьи скорбно, я принялась за чтение книги, которую взяла с собой. Первым отключился американец. Он вытянул ноги под сиденье и задремал, вскоре заснула и старушка. Мужчина из Одессы был более беспокойным, чем другие. Через некоторое время оказалось, что он с нетерпением ждет остановки, чтобы выбежать на перрон и купить перекусить. Он рассказал мне шепотом, что не успел поужинать и что совершенно не переносит голода. Мучения его нельзя было не заметить, и я его хорошо понимала: он был довольно худым, как и я. Всегда думала, судя по себе, что худые люди испытывают особенное чувство голода, намного более ощутимое, чем все остальные, обычного телосложения или полные. Я, когда бывала голодна, испытывала острую головную боль и порой находилась в состоянии, близком к обмороку. У меня в сумке было два банана и несладкое печенье, все это я незамедлительно предложила соседу и товарищу по несчастью. Он не отказался, накинулся на банан, съел несколько печений и смешно и искренне поблагодарил.
Вскоре все мои соседи уснули. Некоторое время я читала и получала удовольствие от чтения, тишины, монотонного звучания колес. Затем почувствовала, что в поезде слишком жарко. Было начало мая, в Грузии это уже лето, и непонятно, почему в вагоне было так сильно натоплено. Совершенно нечем было дышать. Очевидно, что душно было не только мне, но почему-то никто не открывал окон. Наконец я не выдержала и приоткрыла окошко над собой, ибо у меня появилось предчувствие, что если я не получу хоть немного воздуха, потеряю сознание. Стало легче дышать, я снова увлеклась чтением, а когда оторвалась от него и огляделась вокруг, увидела, что в вагоне очень многие, хотя и не все, спят. Спят очень красиво. Во-первых, прекрасными были все мои соседи по купе, да и остальные пассажиры тоже выглядели весьма живописно. Мне захотелось сделать портреты грузин, спящих в поезде, - много разных портретов. Социальный статикум, такой очевидный, все-таки заслонялся именно пунктумами каждого отдельного портрета и лица, которые я видела пока не через видоискатель, а жадно и воровато их оглядывая. Вон молодая женщина с маленьким ребенком, который уткнулся в ее мягкую подмышку, сплющив нос. Вот пара пожилых людей, приникших друг к другу головами, и тут и там уйма других колоритных персонажей. Спящие люди виделись мне самым лучшим объектом для съемки в путешествии по этой стране.
Трудностей на пути к осуществлению моей идеи была тьма. Во-первых, я не могла пройти в вагон, не разбудив Ричарда, для этого нужно было перелезать через его вытянутые ноги. Во-вторых, я понимала, что некоторым может не понравиться, что их фотографируют без разрешения. В-третьих, я попросту боялась вытащить настоящую камеру, да и щелчки аппарата и блики вспышки могли разбудить спящих. Кроме того, в вагоне было несколько компаний, состоящих исключительно из молодых людей, которые не спали вовсе; они выпивали и довольно громко разговаривали, время от времени дружно выходя покурить в тамбур.
Вскоре мое желание фотографировать спящих грузин стало непреодолимым. Я достала маленькую цифровую камеру, которую держала наготове в кармане куртки, и принялась потихоньку нацеливать видоискатель на своих соседей. Мне удалось сделать три отличнейших кадра почти сразу и остаться незамеченной. Одессит спал, прикрыв лицо газетой, широко расставив ноги в темных штанах в едва заметную полоску. Старушка была восхитительна - в съехавшем на сторону платке, с выбивающимися из-под него седыми кудряшками, она подрагивала и посвистывала. Жаль, храп не зафиксируешь фотокамерой. Американец, спящий с открытым ртом, также был великолепен. Хотя самым главным в этой серии должно было стать именно то, что это грузины спят в своем поезде по дороге домой, статикум состоял в этом. Поэтому мне хотелось снимать еще, мне нужно было много кадров, чтобы получилось несколько достойных.
Просмотрев отснятое еще раз, я поняла, что на этом нельзя останавливаться. Тогда я решилась перелезть через стол и сделала это, не разбудив соседа. Снимать открыто было опасно, я это хорошо чувствовала, но сдаваться не собиралась. Я как можно медленней двигалась в конец вагона, успев сделать по дороге еще два кадра. В тамбуре никого не было, я закурила, рассматривая людей, намечая следующий объект и размышляя, как быть менее заметной при осуществлении своего замысла. Докурив сигарету и немного успокоившись, я медленно пошла по проходу в обратную сторону, сделала несколько снимков, миновала свое место, прицелилась и сфотографировала великолепную пару - мужчину и женщину. Я ничего не замечала, кроме спящих пассажиров, но вскоре оказалось, что за мной наблюдают. Рядом с парой, которую я сняла, сидел огромный мужчина с большущими усами, в сванской шапке. Он резко вскочил со своего места, двинулся на меня с поднятыми руками и закричал:
- Ты что снимаешь!?
Я не ответила, сделала успокоительный жест рукой, мол, ничего, ухожу, развернулась и в ужасе бросилась к своему месту. Стараясь никого не разбудить, перебралась через стол и вжалась в сиденье. Было слышно, что в конце вагона, где я фотографировала, назревает буря. Мужчина с усами не успокаивался, он разбудил моих моделей, а также своих соседей, громко им что-то говорил на своем языке и через некоторое время прибежал ко мне, громко крича и бурно жестикулируя:
- Что ты снимала? По какому праву ты снимала?
Я успела ответить, что по праву искусства и потому что я фотограф. Было немного страшно от своей дерзости. Видно было, что без последствий для меня эта история не закончится, но я уже придумала, что делать.
- Какого еще искусства? - не утихал возмущенный моей наглостью сван, гневно размахивая кулаками.
Держа камеру за спиной, я потихоньку вытащила из нее карточку. Протянула ему фотоаппарат и как можно спокойнее сказала:
- Возьмите. Забирайте, если вам надо.
Не знаю, что было бы дальше, если бы я не сделала этого, но ярость в глазах мужчины мгновенно погасла. От крика и шума проснулся американец, за ним и одессит. Последний сонно протирал глаза, а Ричард испуганно вскочил на ноги и первым делом глянул на полку, где лежал его чемодан. Вздохнул с облегчением и сел на место. Сван развернулся и, бормоча под нос ругательства, зашагал к своему месту. Мои проснувшиеся соседи спросили, что случилось. Я им честно все рассказала. Все, кроме одного. Я не призналась, что сфотографировала их тоже. Они сделали вид, что прекрасно меня понимают. Было ясно, что меня защитила беседа с американцем, которую мы вели в начале пути. Она создала у пассажиров впечатление, будто мы едем вместе. Мужчина он был видный, и связываться с ним никому не захотелось.
Моя фотосъемка оказалась не слишком удачной. Повезло сделать всего пять-шесть кадров, и это была лишь ничтожная часть того сонного великолепия, которое мне хотелось запечатлеть. На одной из остановок одессит купил лаваш и хачапури, стал жадно жевать, предложив и мне. После всех этих волнений аппетита у меня не было, читать тоже не хотелось. Люди понемногу просыпались, и я стала наблюдать за большой семьей с детьми, которая явно возвращалась из Тбилиси с покупками. У них было много больших коробок, тюки с одеялами, огромные парусиновые сумки. Не то свояки, не то семья, в общем, компания эта состояла из двух молоденьких женщин, двоих их маленьких детей и взрослой тетки. Вскоре я поняла, что именно так сильно притягивало мой взор. Одна из молодых женщин была поразительно красива. Женская красота всегда привлекала мое внимание, но грузинская красота особенного свойства...
Я вспомнила, что у моего сына в средних классах было двое школьных друзей, грузинских мальчишек. Они приходили к нам домой - смешные, симпатичные и непосредственные. Говорили с акцентом, восторгались тем, что я была в Египте, с огромным интересом разглядывали фотографии пирамид. Сын тоже ходил к ним в гости, рассказывал после о разных дивных угощениях, в том числе о ящике мандарин, присланном семье с родины. Я несколько раз разговаривала с матерью мальчиков по телефону, у нее был довольно приятный голос, но видела ее только один раз.
В школе проводилось очередное родительское собрание, как всегда бестолковое из-за переливания из пустого в порожнее, и оно уже близилось к концу. Я уже собиралась уходить, но тут вдруг в дверях появилась женщина - не то чтобы красивая, но - высокая, с великолепной осанкой, с копной пышных, рассыпанных по плечам волос, с роскошными черными бровями, ухоженными и великолепно изогнутыми, с большими карими глазами. Мне не показалось. Все присутствующие в классе родители замерли, утихли разговоры. Мамаши подняли головы, перестали переписывать из журнала оценки потомков, замерли, и даже нависла угроза, мне показалось, что кто-то привстанет и зааплодирует. В общем, мадам была царицей. От нее трудно было отвести взор. И главным образом потому, что она совершенно не вписывалась в эту суетливую массу простых украинских женщин, порченных проблемами собственных детишек. Вряд ли она хотела подчеркнуть свою особенность, тем более, что она ничего не успела сказать, но осанка и горделивость были естественными и тем самым чрезвычайно привлекательными. Мальчики ее проучились в русской школе недолго, к моему сожалению, вскоре семья уехала в Грузию.
Точно так же взгляд невозможно было оторвать от этой молодой грузинки в поезде. Сочиненная мною история о том, что из Поти, например, она ездила за покупками в столицу, казалась вполне правдоподобной. Разумеется, я не понимала ни слова из того, что говорила она своему ребенку, о чем она беседовала с остальными - они разговаривали по-грузински. На вид ей было не больше двадцати, очень молоденькая, поэтому, несмотря на наличие малыша, я про себя называла ее девушкой. Черные волосы, вьющиеся или, не исключено, завитые крупными локонами. В столицу ведь едут, чтобы и себя показать. Красиво очерченный нос, не маленький, не большой, прелестные чувственные губы, позже она накрасит их розовой помадой и тем немного испортит. Впрочем, я забегаю вперед. С другой стороны, есть ли смысл описывать женскую красоту словами? Сколько великих мужчин это делали! Мне даже неохота совершать попытку. Словом, я любовалась девушкой и даже забыла о своей неудачной сессии со спящими пассажирами. Глядела, как она разговаривает с подругой и смеется - тогда на щеках появлялись ямочки, как целует сынишку. Хотелось делать портреты, конечно, но я решила не торопиться. Почти сразу, как только я стала посматривать на нее, она этот взгляд заметила. Тут же начала кокетничать и вести себя ненатурально, что портило всю естественную прелесть лица и жестов, которые все равно фотографированием не схватишь в той мере, в какой это видят глаза. Разумеется, я старалась не смотреть пристально, а только поглядывала на нее время от времени, но девушка всякий раз перехватывала мой взгляд. В сочиненной мною легенде красавица пропадает в провинции никем не замеченная - в стирке, штопке и стряпне. Или, хуже того, на огороде или в свинарнике. Разумеется, у нее есть муж, который что-то однажды заметил, женился на ней, и вскоре у них родился ребенок. Еще у нее есть родители, родственники, соседи, знакомые, но никто по-настоящему не видит красоты. Возможно, никто никогда не говорит ей об этом и она сама не знает. Тут я внутренне возмутилась такой несправедливости мира, мне захотелось подняться и громко, на весь вагон сказать речь. Примерно такие слова просились:
- Люди! Как вы можете спокойно жевать свои чебуреки и хачапури, читать книги и газеты и, тем более, спать, когда в одном вагоне с вами едет такая красивая девушка! Как вообще вы можете жить и не замечать, какая красота рядом с вами! Вы только посмотрите на это прекрасное молодое лицо, взгляните в эти черные глаза, вы только представьте, как великолепно это юное тело! И жизнь ваша изменится, как только вы поймете, что есть красота такая на земле! Что есть красота, которую следует оберегать, никогда не обижать и лишь радоваться ей!
Проговорив эти глупые восторженные слова в воображении, я немыслимо разволновалась. От красоты как таковой и своего возмущения тем, что ее никто не замечает. Между тем поездка близилась к концу. Девушки начали краситься. Стало заметно, что та, которая вызвала во мне восторг, глядя в зеркальце, частенько посматривает в мою сторону. В этом ничего особенного не было, я ведь прославилась уже на весь вагон своим фотографическим нахальством. В конце концов, я поняла, что до Поти еще далеко, а девушки с детьми и теткой выйдут раньше, на какой-то маленькой станции. Расставаться с грузинской красавицей было жаль. Но они уже снесли в тамбур большинство своих тюков, разбудили детей, оделись и приготовились к выходу. Я подумала, что если спрошу разрешения, она, возможно, согласится сфотографироваться. Конечно, согласилась, стала позировать. Я сделала три-четыре снимка и поняла, что на них совершенно не видно никакой красоты, все пропало неизвестно куда. То ли она была нефотогенична, то ли иссякли мои силы, то ли еще что другое мешало. А тут еще вторая девица спросила, выдавая зависть, обиженно подсовываясь со своим ребенком:
- А почему вы нас не хотите сфотографировать?
Вынуждена была щелкнуть и их и тут же стереть все. Не получилось ни одного портрета...
Скоро на одной из маленьких станций вышла старушка, и грузинский одессит покинул вагон. Остались ехать до Поти только я и американец.
© Хелена Томассон, 2008-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
