Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Мемориал-2000

   
П
О
И
С
К

Словесность



ПИСЬМА  БЛАНШ  ОТ  ЛЕЙТЕНАНТА  БЕНЦА


 


      CHAMONIX-MONTBLANC.  ЗАРИСОВКИ

      -1-

      Маленький город, зажатый меж горных троп;
      беспорядок подъемов, лестниц, пологих полок,
      понабежавших разноязыких толп
      и - раз январь - то новогодних елок.
      Беспорядок старинных зданий, шпилей, покатых крыш,
      но выше и больше - склоны, вершины, гряды.
      И в глазах все рябит от курток, шапок и лыж -
      или просто от солнца, как счастья в пределах взгляда.
      Принимая гостей с равнины который век,
      он ползет, припадая к склонам двумя боками,
      и самые главные улицы смотрят вверх
      и пропадают в небе за облаками.

      -2-

      Мало снега, и мало дней. В рюкзаке билет
      на обратный рейс вникуда; и уже так скоро.
      А мы пьем и ждем снега, как счастья. И снега нет.
      Мы не хотим уезжать, и оставьте споры.
      Толчея. Ближе к ночи, рой бриттов, бухих в говно,
      соревнуясь с дневною русской толпой, кто гаже,
      наполняет бары. И все равно
      побеждает с отрывом - а вроде, уже куда же?
      Так живем. Что там дальше? Сколько осталось лет?
      Кто утолит нам жажду, кто нас насытит?
      А мы пьем и ждем счастья, как снега. И счастья нет.
      И не хотим умирать.
      А потом он сыпет.

      -3-

      На центральной площади, стиснутой в кабаках,
      два героя Монблана, гордо застывших в камне
      точно Минин с Пожарским, зажав ледорубы в руках,
      зовут за собой, указуя перстом, куда мне.
      И когда подшофе из кафе в заводной толпе
      в поздний час покурить с К.В. на минутку выйдешь,
      то они зовут - не на ляхов, нехристей и т.п.,
      но наверх, на горы; а здесь только их и видишь.
      Ибо лучше уж брать вершины, вгрызаясь в лед,
      чем - вгрызаясь в глотки - Варшавы или Парижи;
      и уж раз суждено спустить эту жизнь в пролет,
      лучше всего это делать встегнувшись в лыжи.

      -4-

      Твои годы стучат по лбу, убыстряя бег,
      и ты усвоил в сердце, пока живое:
      счастья на свете нет. Но бывает снег -
      вот он и сыпет сверху покой и волю.
      Снег приходит стеной. И не важно, что ты искал,
      что расплескал, что сердце в пути ловило:
      это нежность мира ложится на плечи скал
      и обрывается вниз, грохоча лавиной.
      И как в песенке старой пелось, еще до нас,
      но и мы здесь отчасти бывали счастливы сами,
      вниз по склонам лихой судьбы уходя вне трасс,
      пока снег шелестел, засыпая следы за нами.

      -5-

      Это маленький город, где не разойтись двоим:
      всюду встретишь знакомых, хоть не видались годы.
      Потому что, куда нас не носят судьбы по дну долин,
      под конец, все равно, все дороги приводят в горы.
      Здесь, как в трех соснах, я плутал через все мосты,
      все проулки и бары, ругаясь и злясь до воя,
      от того, что на всех углах мне встречалась ты -
      а когда не встречалась, ругался и злился вдвое.
      Но вползало время ворохом верст и виз,
      и широченных улиц других городов; где вечно
      с непокоренных вершин мы спускаемся вниз.
      И, как правило, врозь. Без тормозов по встречной.

      _^_




      LIGHT  FOR  THE  NIGHT

          I am of those who like to stay late at the cafe.
          With all those who do not want to go to bed.
          With all those who need a light for the night.
                      E.H.

      Зимнее царство. Порой полуночной
      нет никого ни в кино, ни в рюмочной.
      Ни на скамейке. В столице сумрачной
      мороз блюдет комендантский час.
      Ночь немотой на дома надвинута.
      Столица становится вдруг покинута -
      что означает победу климата,
      или введение в жизнь без нас.

      И пустота прорастает спазмою,
      и улица светит холодной плазмою -
      лишь сонмы лампочек жарко празднуют
      на все лады ледяную ночь;
      пока прохожий, хмельной и брошенный,
      проспектом поздним, как гость непрошеный,
      спешит в метро через снег раскрошенный,
      и последний поезд плетется прочь.

      Пока художник, худой и траченый,
      в мятой джинсе, не видавшей прачечной,
      застыв за стопкой, вперед оплаченной,
      над барной стойкой сползает в сон -
      с ворохом строк позапрошлой выпечки,
      с воспоминаньем о некой Ирочке;
      а бармен, зевая, считает выручку
      и сдвигает стулья, и просит вон.

      Вечность, которая нам завещана,
      здесь начинается сразу с вечера.
      Ночь проявляет в снегу засвеченном
      облик обещанной пустоты.
      Береза светится снежным кружевом,
      и когда я скучаю за поздним ужином,
      мне смотрит в окна с холодным ужасом,
      как вопрошая: откуда ты?

      Жизнь, с которою стоит свыкнуться.
      Сладкий дым бессонницы. Вкус бессмыслицы.
      Стекленеет улица. Пепел сыплется,
      и в гортани стынет молчанья гвоздь.

      И окон выцветшие квадратики
      разбегаются в космосе, как галактики;
      и планету, где ты пьешь свой чай в халатике,
      мне найти меж тлеющих этих гнезд -

      как другую жизнь меж молчащих звезд.

      _^_




      ПРАЗДНИЧНОЕ

      Наконец пришла удача. Расправляя гордо плечи,
      вся Канатчикова дача поднимается с колен.
      Славься, славься милый дуче! замолкайте, злые речи!
      с нами Крым, Чечня и Сочи, и Европе - сочный хрен.

      Да, конечно, все не просто. Есть бесчестные аресты,
      есть всевластные прохвосты - недостатков много есть.
      Но зато у нас пока что пидарастам нету места;
      пусть бесчинствуют чекисты - а спасают нашу честь.

      Да, бывают перегибы. Да, бушуют душегубы.
      Но и то ведь - никого бы просто так бы не гребли!
      Ведь не дремлют русофобы, либералы трубят в трубы,
      и бандеры из Бендеры у бруствера залегли!

      Рек наш родины радетель, наш родитель и рыдатель:
      помни, помни, телезритель, есть еще у нас порой -
      кое-кто не рад победе, весь вредитель и предатель;
      зорко бдите, звонко бейте, кто ломает гордый строй.

      Кто ж ругает наш порядок? только лузер или педик!
      Тоже хочет жирный пряник - но мы скажем напрямик:
      ты качаешь наш титаник, ты прилипчив как репейник -
      а ты попросту бездельник и работать не привык!

      Скоро будет жизни проза. Мы не в сказке, мир - не роза.
      Нам и жаль - но раз угроза, то придется без прикрас.
      И все слаще раз от разу бить враждебную заразу,
      задыхаясь от экстазу - в лоб и бровь, и пах, и глаз.

      Больше некуда стремиться. Мало смысла материться.
      Матерь Раша - мастерица растиранья в порошок.
      И на стреме чует сердце, что пружина распрямится -
      будет, будет ламца-дрица топором под корешок.
      _______________________________

      Эту сказку мы читали. Очень скучно ждать детали.
      Очень страшно ждать, что дале. Что ж ты плачешь? не спеши.
      Хорошо ты, милка, пела - подошьют нам это в дело;
      но пока еще не села - эх, пойди и попляши!

      _^_




      * * *

      То по пояс в грязь, то по роже хрясь - ох, святая русь!
      И с похмелья - в пляс. А как плюнут в глаз - ничего, утрусь.

      Сколько лет одно: все смотрю в окно. Что-то взгляд устал.
      Что-то голос сел. Хорошо б отсель - что-то глобус мал.

      По чужим морям, что кружил, упрям? где прожил года?
      что нашел, теряв - знать, мешок дыряв; и пришел сюда.

      В это страшный край, да на вечный круг, под родимый кров.
      Под вороний грай, да на дребезг вьюг, на гульбу воров.

      Меж кувшинных рыл и сожженных крыл, меж увядших краль -
      да и сам ты шваль и живой едва ль; ничего не жаль.

      А и мысль, и боль поразъела моль. На семи ветрах
      оседает пыль на былую смоль на седых вихрах.

      Зарастает боль, нарастает пыль, как дурман-трава.
      Только тяжкий сон, да под коркой стон, не собрать слова -

      как в степи глухой до бровей бухой замерзал ямщик -
      и совсем без слов. В мельтешенье снов, сам не знаешь, чьих.

      _^_




      БЕРЕСТЯНАЯ  ГРАМОТА  #752

        Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне
        не приходил? А я к тебе относилась как к брату. Неужели я тебя задела тем, что посылала
        к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских
        глаз и примчался. Буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнёшь надо мной
        насмехаться, то судит тебя Бог и моя худость.
          Цит. по: А.Зализняк "Новгородская Русь по берестяным грамотам: взгляд из 2012 г."

      "Я к тебе посылала трижды в эту неделю..."
      Что нам понять сегодня об ихнем деле?
      Какие там были за страсти, за охи-вздохи -
      в темные времена при царе Горохе?
      Вот вам клочок бересты как итог эпохи.

      Что остается от этих башен, от капищ, рынков,
      кроме двух-трех черепков и таких обрывков?
      Письмо обрастало глиной, землей, золою,
      и адресат утерян в подзольном слое.
      А недели сплелись в века и в песок просели,
      но, к кому посылала - кажись, не пришел доселе.
      И археолог вздохнет, вытирая сопли -
      что же поделать, ежели все усопли?

      Видишь ли: на перфокарте ли, бересте ли,
      или мобиле - сигнал достигает цели,
      как правило, слишком поздно. И нам не собрать из пыли
      губы, глаза ли, лица, что здесь вот были -
      и тех, кого они звали, кляли, любили.

      То есть, по большей части, всем достается это
      месиво под ногами. И точно эхо
      хрустит на подошвах - грязью, различной почвой;
      в сущности, просто недонесенной почтой.
      И в черноземах, глинах, полезных рудах,
      клинописных табличках, разных дурацких рунах,
      глухо гудят голоса, доходя из глуби
      (то, что теперь земля, было когда-то губы) -
      не разобрать язык, но поймешь идею:
      я к тебе посылала трижды в эту неделю.

      Так следом веков на скалах белеет роспись.
      Так свет от настольных ламп улетает в космос,
      чтобы остаться там, как Земля остынет,
      и в бесконечной тьме бороздить пустыни;
      и в сумме сигналов, что в этих местах издали,
      астроном подберет потом из туманной дали,
      сидя на Тау-Ките ли, другой звезде ли,
      сжатый итог всего, что мы здесь пи..ели:
      я к тебе посылала трижды в эту неделю.

      Потому что и там, на ихней Альфа-Центавре,
      тоже пишут записки, ждут на углу с цветами -
      или что-то в таком же духе. И также в тоске, в разлуке
      там воздевают к небу щупальца или руки
      и издают по сути все те же звуки -
      адресуя подруге, другу, богам, судьбе ли -
      может быть, нам на далеком небе, в его пределе:
      я к тебе посылала трижды в эту неделю.

      Потому что и тот гуманоид братский у телескопа,
      и археолог грядущий в грязи раскопа,
      что застучит киркою по нам ушедшим -
      в сущности, все мы вместе. Поскольку шепчем,
      в общем, одно и то же. И это довод,
      что мы едины. Мы в некотором роде провод.
      И сигнал переходит от сердца к сердцу, от века к веку -
      может быть, от звезды к звезде. И всегда ответу
      не дойти - от тебя ко мне ли, меня к тебе ли;
      так глаза все глядят во тьму как века глядели -
      я к тебе посылала трижды в эту неделю.

      _^_




      WILD  GRAPES

          And the life I live now's an extra life
                Robert Frost

      А счастья нам никто не обещал.
      Что делать, что мы плохо обучались?
      Цени, что есть. Держись простых вещей.
      И многого от жизни не ищи -
      пока еще совсем не обнищал.
      Согласен. Не ищу. Не обольщаюсь.
      Но с тем, что есть, небрежно обращаюсь.
      Недорого далась мне эта жисть,
      и я не берегу того, что есть.

      Не дорого. Чего б я не искал,
      мне бармен, молча, выкатил на стол
      стакан от заведенья. Просто так.
      На посошок. Три капли на добавку
      к оплаченной бадье небытия.
      Затем, что закрывается кабак;
      Я сам сюда явился на побывку,
      не знаю из какого забытья -
      и мне не хватит этого питья.

      И я пью даром горькое вино -
      могу пролить, могу уснуть за стойкой.
      Проступков и заслуг я не сочту;
      все - даром. И как радость - ни за что,
      так и беда приходит без вины,
      и счастье мне не стоило нисколько:
      само без платья приходило в койку
      и ранним утром навсегда ушло,
      оставив мне бесплотные осколки.

      Оставив этот бестолковый круг -
      бесплотный шелест крыльев между строк,
      бесплодные блужданья без дороги,
      бесплатные объятья на бегу -
      пока меня не вывели из круга,
      я все это не очень берегу.

      И с сердцем тоже так. Не берегу
      я мир его или покой. Не прячу
      его - за просто так тебе вручу,
      за просто так, на раз возьму растрачу;
      и прочно строю замок на песке,
      пока оно упорствует в тоске,
      когда опять бездумно отзовется
      на что-нибудь: на взгляд, на взмах ресницы,
      на шорох рыжей прядки по плечу -
      я все равно его не приручу.

      Нам можно - приучиться, притерпеться
      к простым вещам. Ценить, что есть. Ничем
      не обольщаться и не ждать. Но сердцу
      не объяснишь.
      А главное - зачем?

      _^_




      ОТКРЫТКА  ДЛЯ  Н.

      Ветром листва полощется.
      Юность еще расплещется.
      Будет еще, наплачется
      звонкое сердце в груди.
      Что ж ты вздыхаешь, деточка,
      ах, как нежная веточка?
      Ветер весенний в форточке
      шепчет: все впереди.

      Ветры над нами кружатся.
      Вечное только кажется.
      Смыслы - не глубже кожицы;
      нету у нас души.
      Жизнь обернется призраком,
      тает невнятным отзвуком,
      а остается музыка -
      вот ей и дыши, дыши.

      Если чего не сбудется -
      станет звенящей улицей.
      Что ж ты тоскуешь, умница?
      это весна, взгляни:
      ветром листва колышется -
      вот и музыка слышится;
      так что, покуда дышится,
      лучше звени, звени.

      _^_




      * * *

      Пусто. Поздно. Ночь подходит.
      Шорох книжки. Кружки стук.
      Ах, как быстро все проходит,
      ах, как пусто стало вдруг!

      Ни просвета, ни ответа.
      Только бесов старый рой
      над страною, где от века
      буря небо кроет мглой.

      Что там вновь они заныли,
      загундели, завели?
      домового схоронили
      или ведьму дое..и?

      Мчатся тучи, ветры вьются,
      бесы воют и снуют.
      Лишь в Тригорском всё смеются,
      да в Михайловском всё пьют.

      Выпьем с горя! где же стопки?
      За тоску веселых строк,
      за свободу в век жестокий,
      за три пары стройных ног.

      За гульбу чумного пира,
      за лицейский верный свет,
      и за то, что мир - чужбина,
      и за то, что счастья нет.

      Наползает долгий прочерк -
      строчки точек, точно снег;
      точно вечный колокольчик
      или тройки борзый бег.

      Жизнь останется такою,
      прошуршит над головой
      недописанной строкою,
      да сожженною главой.

      Вдоль дорожки - дух морошки.
      Остаются пустяки:
      беглый очерк нежной ножки
      у оборванной строки.

      По дорогам зимним, скушным,
      где растаял жизни дым,
      век проходит, едет Пушкин.
      Колокольчик динь-динь-динь.

      _^_




      ПОСВЯЩАЕТСЯ  SEX  PISTOLS

                Н.Г.

      Наползает знакомое марево.
      Город дымен, и солнце зашло.
      Что-то ветрено мне, что-то маятно,
      что-то на сердце черт знает что.

      Кроны стонут, и ветви качаются,
      разливают нытье по виску -
      то ли молодость рано кончается,
      то ли ветер наносит тоску.

      Опоздать, озвереть и остаться, и
      не гадать - на часы? на года?
      с этой страшной заброшенной станции
      поезда не идут никогда.

      Не уехать в счастливом вагончике -
      можно только купить по одной
      и распить потихоньку в загончике
      под тоскливый мотивчик блатной.

      В этом месте, где нету грядущего,
      где и нет настоящего тож,
      приучаешься хрипом придушенным
      хоть про что говорить: ну и что ж?

      И всю нежность, какая накопится,
      вместе с кашлем и свистом в груди,
      выдыхаешь табачною копотью
      в беспросветную муть впереди.

      Да в тюремные песни трескучие,
      в бессловесный напев кобелей.
      Но поскольку рыданья прискучили,
      то и ржем с каждым днем веселей.

      Только ты все молчала, печальница.
      И я думал? грустил ли? жалел?:
      что-то молодость рано кончается,
      что-то ветер совсем ошалел.

      Что-то все у нас криво и жалобно.
      С чем тут дело: с судьбой ли? со мной?
      с бездорожной проклятой державою?
      с неродящей холодной землей -

      где от века по судьбам изорванным,
      по щекам, по глазам, по грязи
      дули ветры мои беспризорные,
      выдували сердца из груди.

      И хоть разные песни разучивал,
      все сливается в давешний лад:
      no future, мой свет, no future*,
      там где мчит Воркута-Ленинград.

      ____________________________
      * читать с русским акцентом.

      _^_




      БЛЮЗ  #2

          Я тоже стану музыкантом
              Борис Рыжий

      Июньский сумрак - огней надрезы.
      Летучий ветер, вечерний час.
      Брожу - ненужный, дурной и трезвый,
      а на Кузнецком играет джаз.

      Торчу бездельник, тоской заеден,
      а джаз грохочет, и ночь дрожит,
      и я, как будто, живу за этим -
      как будто нужно зачем-то жить.

      А здесь так ясно, что жить не стоит,
      что все проходит, и все - пустяк.
      И джаз смеется, гремит и стонет -
      не про чего-то, а просто так.

      Судьба разломит нас об колено,
      и джаз охрипший, пойдя в разнос,
      ревет Вивальди и Курткобейна,
      гуденье улиц и шум колес.

      Пусть сходит вечер и будет горек -
      пока, срывая все тормоза,
      они играют вот этот город
      и ветра вой, и твои глаза.

      Покуда город гудит и воет,
      и жизнь по кругу ведет иглу,
      нас всех играет над мостовою
      джаз на Кузнецком, здесь на углу.

      И так понятно под гром ударных,
      пока пустеет Кузнецкий мост:
      на это место уж нету кармы -
      а только грохот, взорвавший мозг.

      И нету круга, а только жажда;
      уже уходит сдуревший джаз.
      А слов не нужно, и жить - не важно,
      и каждый вечер - в последний раз.

      _^_




      СОСТОЯНИЕ  ПОСТМОДЕРНА  В  ЭПОХУ  КАЛИ-ЮГА

      Мне кажется, что я отстал от жизни.
      Точнее, никогда не догонял.

      Я человек эпохи послепанка,
      я постмодерный лирик-пустомеля,
      перепеватель позапрошлых песен,
      шагатель полуночных мостовых,
      пустых постелей постовой бессрочный -
      и прочий бесконечный скучный список;
      чужих ладов унылый подражатель,
      подругам врун и никому не друг.

      Беспочвенник; беглец и возвращенец;
      безвольный выдох, возведенный в принцип;
      бесповоротный переходный возраст,
      заговоренный до седых волос.
      И есть ли оправданье и заслуга,
      что здесь я иногда марал бумагу,
      что на дороге музыка гудела,
      и что она во мне отозвалась?

      Ах, музыка! как здесь сказали прежде
      про это все: "Из наслаждений жизни
      одной любви музыка уступает.
      Но и любовь - мелодия..." Ну да -
      мы столько раз мелодию слажали,
      что дальше даже как-то стыдно слушать.
      Да что там! ни любви, ни наслаждений,
      и: ла-ди-да - дудит моя дуда.

      И не мечтать о нежности и славе,
      и вовсе я не верю в силу слова,
      и вот уже судьбы себе не слажу,
      и верно, ничего не заслужу.
      Пора бы дать обеты бодисатвы,
      поразучить веселые молитвы
      и отойти от разной этой клюквы -
      одна беда: я клятвы не держу.

      И в том Бардо, где нам вручали участь,
      я пропустил победоносный поезд -
      прельстясь, поди, на чьей-то юбки шелест.
      Я вышел без дороги вникуда -

      но здесь уже роились города,
      и Афродита не осталась пеной,
      и все уже родилось и запело,
      звеня закатом, ветром, пылью, болью;
      и что ж? я отозвался: ла-ди-да.

      _^_



© Сергей Славнов, 2014-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2014-2024.




Словесность