МАЦУТАКЕ - ГРИБ
Памяти жертв Чернобыльской катастрофы
У него ледяные руки.
А как же им не быть ледяными, если похолодел он в далёком пятидесятом, когда стоял, придавленный орущей толпой к ограде причала, и с ужасом смотрел, как отчаливает корабль, а на нём - его мама.
- Лан, сынок! - неслось с корабля.
- Мама!
Уже несколько дней бомбили их город, а утром пронёсся слух: в гавань Инчхона пришёл советский корабль - забрать в СССР корейских детей и женщин. Мама с Ланом были уже у самого трапа, когда наседавшая сзади толпа отбросила Лана в сторону.
Узенькая полоска тёмной воды становилась всё шире...
- Лан!
- Мама!
- Эх, была, не была! - Чьи-то сильные руки подняли мальчишку и швырнули на палубу.
* * *
Инчхон запомнился счастьем.
- А ну-ка, вставай, лежебока, - тормошил Лана папа. - Все грибы соберут, пока ты проснёшься.
Папа, смешной в непривычной гражданской одежде, достал две корзины, проверил, остры ли ножи, а мама нарезала хлеб, синий лук и огромные помидоры, налила в термос чай.
- Спички не забудьте, - спохватилась она. - Вдруг заблудитесь? Хоть костёр разведёте.
- Это мы-то заблудимся? Слышишь, Лан? Мама плохо нас знает.
Они приносили полные корзины белых вешенок, шампиньонов, по осени - опят, а несколько раз набредали на россыпи мацутаке. Ничего особенного; гриб как гриб - похож на перезревший опёнок... но вкус! но запах! так пахла корица, которую мама добавляла в оладьи.
* * *
Приморье запомнилось голодом.
Мама каждый раз плакала, получив нещедрый паёк. Не оттого, что еды было мало - от благодарности: приютившая их страна сама залечивала послевоенные раны.
Выручали грибы: знакомые белые вешенки, рыжики, боровики... Мама варила их; жарила, когда было масло; но больше всего запасала на зиму: резала тонкими ломтиками, нанизывала на нитку и вывешивала в тени на ветру.
- Ничего, сынок, не пропадём. Закончится же когда-то война? Поедем домой, и папа вернётся...
Закончилась война, но возвращаться было не к кому и некуда: папа погиб, дом разбомбили.
- Учись, сынок, - говорила мама. - Ты должен быть счастлив - и за папу, и за меня.
После школы Лан поступал в институт.
Он сдавал математику, путая от волнения русские и корейские слова:
- Корень из ахоп будет сэт...
- Пхеньян? - спросил экзаменатор. - Или Онджин?
- Инчхон. Но я уже десять лет живу в СССР.
- А считаешь до сих пор по-корейски?
- Иногда, - смутился Лан.
- Не стесняйся своего языка, парень. Не твоя вина, что ты потерял свою родину.
После института Лан распределился на Братскую ГЭС.
* * *
Братск запомнился молодостью.
"Много, самостоятельно, интересно, - писал Лан маме. - И комната у меня замечательная, и ребята в общежитии как на подбор. Вчера выдался свободный денёк, съездили с приятелем за грибами. Вот где, мам, раздолье! Это не наши леса, и не Приморье! Набрали всяких, но больше всего лисичек. А вечером, когда я собрался их жарить на кухне, подошла девушка я и раньше её видел: она в бухгалтерии работает, из Белоруссии приехала, Таней зовут. У неё, мам, косы, как у бабушки - помнишь: с кулак толщиной. И фартук, как у тебя: синий с цветочками. Васильками, кажется. Никак не запомню, где васильки, где ромашки... самому смешно. Ну, вот. Таня посмотрела на мои лисички и предложила помочь. "Грибы, - говорит, - жалко, вы их только испортите. Нужно лука добавить, и резать его вдоль, а не поперёк, и солить в самом конце, и переворачивать ровно четыре раза". Представляешь, мама? Ровно четыре раза! Я хотел спросить: почему?- но не спросил: она такая была деловитая, и фартук этот, как у тебя".
О том, как вздрогнула Таня, случайно коснувшись его руки - "Ой, как ледышка!", - и как ударило его, словно током (триста восемьдесят, не иначе!), он писать не стал. Даже мамам не всё нужно знать.
Через два года после свадьбы Лан с Таней переехали в Белоруссию. Таня так и не привыкла к Сибири: месяцы, дни считала, пока диплом отработает, а Лану было всё равно: после внезапной маминой смерти у него никого не осталось. Только Таня. И крошечная дочка, так похожая на него.
* * *
Белоруссия запомнилась покоем.
Лан преподавал в техникуме, Таня растила девчонок: смуглую, как отец, Алёнку, и беленькую, в мать, Маринку. Лан был счастлив: за себя, за отца и за маму.
В восемьдесят шестом на майские праздники Лан с Таниным братом поехали за сомами. Припять не подвела и на этот раз: хватило и на уху, и на котлеты, и даже на холодец из огромной - топором руби! - головы.
Что случилось с ним?
Весь год по больничным: то грипп, то ангина, то кружится голова.
Он не болел ни первой приморской зимой, когда они с мамой ютились в холодном бараке ни на практике, когда шел сквозь тайгу трассой будущей ЛЭП.
Что случилось теперь? Почему отводит глаза участковый врач, когда он спрашивает об анализе крови? Почему плачет Таня, когда думает, что он спит?
Ему всего сорок пять. Сорок пять.
* * *
Полсотни километров по шоссе, потом по просёлочной... через речку... сразу за мостиком повернуть налево, и чуть дальше - сосновый лес. Не зря он уговаривал Таню отвезти его в лес. "Тебе нельзя наклоняться, - говорила она. - И простудиться можешь, там сыро". Не простудится. И наклоняться не будет.
Земля, как ковёр, вся в сосновых иголках; сосны вершинами в небо.
- Таня, что это?
- Где? Я не вижу.
- Вот, у подножья...
- Не вижу.
Может быть, ему чудится?
Да нет же, не чудится: это он, мацутаке... вцепился в корень сосны. Всё так же похож на перезрелый опёнок, и запах... запах корицы, которую мама добавляла в оладьи.
Попросить Таню срезать? Или самому наклониться?
Эх! Была не была!
© Евгения Серенко, 2021-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2021-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
