У меня есть тетрадь моих детских стихов,
у меня есть я, но я далеко,
и Минздрав напрасно твердит, что курение вредно.
Иногда я умею вилять хвостом.
Тогда меня гладят и сажают за стол -
телевизор включен,
но по всем каналам программа "Время".
У меня есть паспорт и военный билет,
свидетельства, справки за несколько лет
и три концерта "Pink Floyd" на потрепанных пленках "Тасма".
У меня есть еще один глаз.
Я уже узнавал -
он видит то, что не видят первые два.
И я точно знаю, что если бы я попытался
до тебя дозвониться с другой стороны реки,
то услышал бы только гудки...
Я храню свои деньги в чужой сберегательной кассе,
я бренчу свои гаммы на стареньком пианино,
я ношу зеленые джинсы за неимением красных
и роскошные патлы за неимением нимба.
У меня есть окно и любовь к высоте.
Я хотел бы летать, но куда мне лететь,
если падают звезды и сразу становится тихо.
И во всех зеркалах мне навстречу горят
мои глаза, как три фонаря.
Я кручу телефонный диск
Я продирался сквозь август, пыхтя и гремя костями.
Мой маленький дом наполнялся ночными гостями.
Они входили в неплотно закрытые окна,
толпились у ламп и обменивались новостями.
Число их, меняясь, всегда оставалось нечетным.
Я был ими любим, как сиреневое на черном
бывает любимо дальтоником - маленьким фантазером.
Не закрывая глаз, я пускался по их озерам
вброд или вплавь, но если их было тринадцать,
то я засыпал и их становилось до черта.
Еще приходили другие. Вели себя крайне странно.
Любили следить за мной из темных углов пространства,
были угрюмы, но не лишены порывов,
и всякому цвету предпочитали красный.
И те и другие спускались к моей постели,
негромко шептались, задумчиво шелестели,
служили друг другу бесплотной воздушной пищей,
летели на свет, но боялись свечей и спичек.
А утром оказывались бабочками и пауками
и прятались по углам, забывая отбрасывать тени.
Я славился среди них одиночеством гостеприимства.
Прошел семь кругов тоски от всхлипа до свинства,
но каждое утро опять шнуровал ботинки.
Насвистывал, уходя, и возвращался, освистан.
А вечерами топорщился над тетрадью,
окруженный крылатой, а так же бескрылой ратью
маленьких привидений, таких же как я бессловестных,
в мире, лишенном всяческих соответствий
между предметами.
Сумерки смысла в мозгу сливаются с синевою
над головой. Согласные рвутся на волю -
встать после гласных. Злятся, силятся слиться
с чем-нибудь столь же глухим. То же самое лица -
прячутся в тень, стесняясь теней под глазами.
Или слова. Что бы вы ни сказали
или подумали - все сольется с молчаньем.
Все бесконечней зима, все темней и печальней.
Снег под ногами делает неотличимым
шаг в темноту от шага к краю пучины.
Лик и личина путаются корнями,
как причинное место и тоска без причины.
Всякая тварь стремится прикинуться дверью.
Всякая дверь норовит обернуться твердью,
просто стеной. Просто местом, где бродит эхо
независимо от молчанья и криков "Верю!"
Сумерки смысла. Вечность страшней, чем зараза.
В моде житье наугад - одноразовый праздник.
"Все бы тебе притворяться не знающим меры" -
скажешь своим зеркалам, вспоминая о смерти.
Кстати, о смерти. (Вот уж, действительно, кстати.)
Память о ней не значится в аттестате
зрелости в качестве одного из предметов
лишь потому, что ее не измерить в метрах.
Кстати, о памяти. Давешних лиц неизбывность -
вот что не спутать ни с чем. Как говаривал в бытность
Екклезиастом один из моих знакомых:
"Все - суета". Но пока ни одно не забылось.
Все растворяется - страсть, старательность, старость,
как стратостат в вышине. Брести ли со стадом
или звенеть колокольчиком чуть в отдаленьи -
все растворится. Смирись. Преклони колени
перед величьем взаимного перетеканья.
Время молиться. Время расспрашивать камни
об обрастании мхом, о стремленьи воды просочиться.
Время складывать числа и время у них учиться
древней науке - слиться, но не смешаться.
Время ума занимать и время - его лишаться,
чтоб, наконец-то, пусть пока неумело,
слиться с тобой, чей бы облик ты не имела.
2
Поздние сумерки с видом на раннюю осень.
Время зонтов, плащей, носовых платков,
время подпрыгнуть на месте и грянуться оземь
у живого огня, горящего испокон.
Время предсмертных записок, легкого недомоганья,
одиноких прогулок, снов, чаепитий впотьмах.
Время рубить письмена туземным своим томагавком
в скальных породах. Время не понимать
смысла простейших фраз, типа "прошу прощенья"
или "разрешите присесть". Долго молчать в ответ
и уходить во тьму. Время спасать Кащея
от дурачка с кладенцом, выросшего на ботве,
да на пареной репе. Время заняться деленьем
возможности складывать на желание умножать,
но оказаться вычтенным. Слушать шелест деревьев,
ритмический скрип кровати с верхнего этажа,
собственное дыханье. Пытаться придумать правду
об утреннем пробуждении, о дверных косяках,
о человеческой жизни. Верить Богу как брату,
но любить чужую сестру. Повсюду ее искать,
дожидаться снега, бояться не ошибиться,
спрашивать "Кто там?", глядя в зеркало, не получать ответ.
Являться живым примером удавшегося самоубийства
через повешенье. Верить, что этот свет -
дневная его сторона - повернута к нам спиною.
Что же касается снов и смерти, то в этот раз
им не догнать тебя, летящую надо мною,
и не спасти меня, привыкшего не сгорать.
3
Чем бы дети не тешились - лишь бы были.
Слово не воробей - ни с того, ни с сего не летает.
Но уж если вылетит, то назад не жди. На хромой кобыле
не всякого можно объехать. Сплетаясь и расплетаясь
перетекают друг в друга мысли. Столбики вдоль дороги
не знают, куда ты едешь. Да им и не интересно.
Воздух опять подрался с землею до первой крови
и от этого стало соленым, что было пресным:
слезы, воды в морях, течения океанов,
огурцы в кадушках, висящие на веревках
вяленые рыбешки, мелочь внутри карманов
и руки снаружи. Солнце среди березок,
сердце в груди. Всего и не перечислишь,
что так и лезет в глаза, разрывает тебя на части.
Сиди и царапай гвоздиком: "Всем лечиться".
Ведь все еще впереди, а не только счастье.
Сколько волков не корми, а медведь услужит -
и, никуда не денешься, подохнешь как все - собакой.
Только поймав крючок вспоминаешь, где было глубже,
если ты рыба. А если нет, то считаешь это забавным.
Но прекрасно провяливаешься, будучи тоже подвешен
вместе с прочими на веревочке. Хочешь вейся,
хочешь ищи конец, но пойми, что и он не вечен.
И поверь, наконец, в того, кто тебя подвесил.
4
Жить, задыхаясь от боли. Не доверять себе
ни ножей, ни веревок. Всегда запирать балконы.
Следить за собой ночами с заброшенной колокольни
и прослушивать телефон при помощи КГБ.
Останавливаться в метро для проверки своих документов
посредством землянина в форме. Не выключать
свет по ночам. Поначалу всегда молчать
при встрече с любым обитателем Ойкумены,
а прощаясь шарахаться от протягиваемой ладони
и убегать - стремительно, неожиданно, хохоча.
Отвечать спокойной улыбкой на любые вопросы врача,
поскольку ты, а не он, ты - ушел от погони.
Всегда и всего бояться - циферблатов, цветов,
маленьких и бестолковых тявкающих собачек,
запахов - всех, кроме самых простых - табачных
или кофейных. Наливать кипяток
только с левой руки. Никогда не думать о прошлом
и пытаться забыть о будущем. Жить один на один
с мыслью о том, что голос необходим
только глухому. И если уж ты заброшен
в качестве резидента, забывшего все легенды
в этот вечерний звон в неродном краю,
то научись без акцента молчать, слушая как поют
о чем-то сугубо своем загадочные аборигены.
Это мои слова, но отвечу за них не я.
Следует каждому выдать по Солнцу и по Луне.
Сидя в одних трусах на зализанном валуне,
следует выпить до дна искренний ихний яд,
глядя в глаза надвигающейся волне.
Видишь ли, это - звезды. Им на нас начихать.
Им темно и не тесно, их песни - не нам чета.
Не бойся, проси что хочешь. Не дадут ни черта.
Разве что мерзнут ноги и ночь тиха.
Но от них не убудет. Сколько их не считай.
2.
Хуже, если дадут. В космической пустоте
так легко заблудиться многословным теням.
Брошенный наобум, твердокаменный как стена,
втянутый притяженьем ихних небесных тел,
просыпаешься утром на скомканных простынях
в совершенно чужой вселенной. Опять же, в одних трусах.
С чашкой кофе в руке, с улыбкой от сих до сих,
окруженный слепым сияньем иже на небеси,
романтический и далекий, как алые паруса,
ни за что не вставай с кровати. Лежи из последних сил.
3.
Не говори им "да". Им тоже не до тебя.
Как бы не было страшно или легко,
помни о том, что повсюду бродит судьба с клюкой,
о том, что что-нибудь может достанется голубям.
Но, скорее всего, воронам. Все сразу и целиком.
Не говори им "нет". Не следует обижать
будущих очевидцев твоих потерь.
Просто лежи в кровати, улыбайся, потей.
А когда немного стемнеет, рискни бежать,
доверившись отупению и темноте.
4.
Пообещай себе, что ты не споешь о них никогда
и спокойно иди. Надень, наконец, штаны.
Бывает такое время, когда слова не видны.
Абсолютно не важно, что ты не сказал им ни "нет", ни "да".
И не важно, что скажут они оставшимся. Остальным.
Важно, что есть откуда и есть зачем.
Важно, что если с кем-то, то сразу же недвижим.
Важно суметь остаться, услышав шепот "Бежим!",
и суметь спокойно уйти в тишайшую из ночей,
чтобы искать дорогу. Чтобы раскаяться. Чтобы жить.
Божия коровка, ползущая по стеклу
надцатого синебря, чьи города желты,
учится понимать, что свету как и теплу
нужен свидетель. Пусть это будешь ты.
Пусть это будет утро. Его плечам
непочем твоя безымянность. Скажи "Старо",
если уж тишина, большая чем печаль,
все равно скрипит по бумаге твоим пером.
2
Улети на небко, как только придет черед.
На белое, белое небо среди белого дня.
Это опять зима на всех четырех
раскатилась под горку скорее тебя обнять.
И никуда не денешься. Оглянись -
ни тебя, ни твоих следов, ни вдовы в слезах.
Просто лети, не зная, где верх, где низ.
Просто лети домой, пятаками прикрыв глаза.
3
Там твои детки, живущие как во сне
в ожиданьи весны. А вот и она сама.
В сумерках, в терпетаньи, неожиданная как смерть,
как незнакомый голос (про шапку): "А ну, сымай!"
Это еще не все. Будут и соловьи,
и прочие мелкие птахи, не ведающие иной
травы и иной росы. И с криком "Лови! Лови!"
побегут по траве печали с крыльями за спиной.
4
Летом темнеет поздно. Добрые господа
кушают конфетки, укладываются бай-бай.
Так наступает ночь. И ни одна звезда
не знает, что будет дальше, комар ее забодай.
Но комару далёко, кузнечикам недосуг.
Значит, опять тебе - свидетелю этих строк -
перемигнуть звезду и, покуда суд
да дело, встать и окликнуть ее сестрой.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
