Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Мемориал-2000

   
П
О
И
С
К

Словесность



НЕСКОЛЬКО  СНОВ  О  СЕБЕ


* И рот набив молчаньем, как халвой...
* А у тебя в окне вьется река ужом...
* Помяни Достоевского - тут же появятся бесы...
* Знаю имя твое, но не знаю тебя...
* В Московии дикой и дымкой...
* Я видел проявленья нелюбви...
 
* РАЗГОВОР, ПОДСЛУШАННЫЙ В МЕТРО (2)
* Вставай из-под земли как заводной...
* НЕСКОЛЬКО СНОВ О СЕБЕ
* Одиночеством, ливнем, салатом из пастернака...
* Стрекозы спят и где они теперь...



    * * *

    ...И рот набив молчаньем, как халвой,
    плыть наобум, к Охотному причалить,
    где Федоров стоит первопечальник,
    где Федоров с тяжелой головой

    чугунной на плечах. Где он стоит,
    а в вышине архангелы кружили,
    и солнце вылетало на пружине
    и ледяные било хрустали.

    Там, Федоров, архангелы кружат
    с "Апостолом" твоим великолепным
    в руках, и над Москвой кривоколенной
    с безудержным молчанием в ушах.

    И только ты никак не замолчи.
    Там в вышине и с клёкотом сокольим
    летят твои слова. И высоко им.
    И не твои. И неизвестно чьи...

    _^_




    * * *

    А у тебя в окне вьется река ужом,
    и звенит под дугой первомайский - с искрой - трамвай.
    А у меня в окне стоит человек с ружьем
    да шелестит высохшая трава.

    А за тобой придут, жалуясь, лепеча,
    руки ломая, мелкой слезой сочась.
    А за мной придут новобранцы с лопатами на плечах
    и понесут молча за медсанчасть.

    Вот тебе смерть. Справишься - володей, -
    скажет река, мудрая, как змея.
    И побегут облака по траве моей, по твоей воде,
    но ни тебя не хватятся, ни меня.

    Так и пойдем вдвоем по иным степям.
    Знаешь, скажу, - ничего что как мир старо:
    Лишь бы меня, лишь бы, скажу, тебя
    окружало небо со всех четырех сторон.

    _^_




    * * *

    Помяни Достоевского - тут же появятся бесы.
    Только ты все равно поминай.
    То ли тень на столе, то ли старый торшер поменяй,
    в дальний угол забейся

    и читай допоздна. Телевизор без звука включи.
    Слышишь - там за окном леонардо декабрио воет
    в чем-то белом до пят, и под небом тяжелым как войлок
    прибирает к рукам наши души овечьи, ничьи.

    И усни, и уснешь, и как собственным словом реком,
    вот он - Федор Михалыч стоит, самокруточку вертит.
    И смеется, и юн, и не думай, кем быть после смерти, -
    говорит - становись как и я, земляк - моряком.

    _^_




    * * *

    Знаю имя твое, но не знаю тебя. За нами
    приходили менты, набивали карманы снами,
    набивали рты матерщины картошечкой отварною,
    уходили ни с чем, удивлялись вместе со мною.

    Слышу голос твой, но ни слова не понимаю,
    словно сказанное во сне спросонья припоминаю,
    или в небе московском, выстроенном на сваях
    загудели твои провода на лихих тополиных свадьбах.

    И бездомный город всю ночь тебя поджидает
    под окном и фонарики желтые поджигает,
    и будильники в клетках спальных и музыкальных
    ходят туда-сюда, цокают языками.

    Так ни пуха вам, тополя, ни пера вам, гнезда вороньи,
    заходи, если что, участковый ты мой районный.
    Здесь всегда от души молчания наливали.
    Постучи в закрытую дверь. Помяни, как звали.

    _^_




    * * *

    В Московии дикой и дымкой,
    где спят по столбам провода,
    татаро-монгольской Ордынкой
    железная рыщет орда.

    Под небом крысиным осенним,
    нащупав ногами педаль,
    забвенья мы ищем, спасенья,
    везения в светлую даль.

    И быстрый, как брошенный камень,
    блестящий, как рыба-судак,
    железный сундук с ездоками
    летит и не знает куда...

    _^_




    * * *

    Я видел проявленья нелюбви
    и женщин в форме милицейской.
    Они точны, как эталонный цезий
    и тикали у времени внутри,

    и на руках несли радиосвязь,
    к груди ее невольно прижимая.
    А та хрипит, как будто неживая,
    а может, огрызаясь и грозясь.

    Терпение исчерпано на треть.
    Бежит октябрь, как в Сербию Родзянко,
    и моросила мелкая морзянка:
    три точки, три тире...

    Кому-нибудь всегда еще больней.
    А мы с тобой не знали и не знаем,
    и наше время говорило с нами
    словами непонятными вполне.

    _^_




    РАЗГОВОР,  ПОДСЛУШАННЫЙ  В  МЕТРО  (2)

    И умер, и уснул, и ехали в метро,
    вагончики на стыках хлопотали,
    а он открыл глаза и говорил:
    Но ты меня, пожалуйста, не тронь,
    я жизнь свою прикручивал болтами,
    и машинист трубил, как Гавриил.

    Я первый лёд, но тоньше и черней,
    я пассажир внимательный ноябрьский
    в одежде для зимы.
    Я видел тайны маленьких червей
    под листьями, под разноцветной ряской
    во глубине земли.

    Когда-то мы сидели за огнем,
    и вот, одна звалась Анастасия,
    Мария или как-нибудь ещё.
    И тьма происходила за окном,
    и белая с небес анестезия,
    и невода с неоновым лещом.

    Я был рыбак, я видывал улов,
    и как на блюде мертвеца вносили,
    и пробираясь в траурной плотве
    бульваров, я встречал чугунных львов
    и спрашивал: где Николай Василич?
    И получал неправильный ответ.

    И пел звонарь отребью и ворью,
    от вечности, он пел, не зарекайся,
    и тот же был у осени прищур...
    Я сам не знаю, что я говорю.
    Я мысль о смерти принял как лекарство.
    Вот чем запить, никак не отыщу.

    Ну что ты смотришь? Наливай скорей.
    Ещё по сто и по домам поедем.
    Не расплескай, прихватывай ловчей.

    Как говорил мне в армии старлей
    Шевцов: ты здесь, салага, не за этим.
    Но так и не сказал, зачем...

    _^_




    * * *

    Вставай из-под земли как заводной,
    пластмассовый на косточках покойник.
    Ты будешь наш учитель и полковник,
    пока они ходили за водой.

    Танцуйте в простынях соседи этажом.
    Нам тоже ваша музыка играла,
    но жизнь проста, как хлорка из-под крана,
    и мир лежал, зарезанный ножом.

    Мы так мертвы, как дай вам бог другим,
    и бог у нас давно не на посылках.
    На выселках, в заснеженных поселках,
    скучает, пишет письма от руки.

    Звони, пиши по старым адресам!
    Тем не судьба, и кто её - трезва ли?
    Зачем ты есть, когда тебя не звали?
    Уже большой. Давай-ка дальше сам.

    _^_




    НЕСКОЛЬКО  СНОВ  О  СЕБЕ

    А сразу перед тем, как не уснуть,
    слетались птицы мелкого помола,
    но белые, как танец лебедей.
    До середины в сумрачном лесу,
    откуда ты навстречу, как палома,
    и прочая приснилась дребедень.
    А я лежал под грудой одеял,
    и Бог меня ничем не обделял.

    Лежать и головы не поднимать,
    чем вальтер отличается от кольта.
    Калашников, но я не замечал.
    Кому-то март приходится впотьмах,
    и топотал, как бобчинский какой-то,
    и, кажется, уже в окно стучал.
    Я жил трудом и умирал трудом.
    Найди на них управу, управдом!

    Но я не весь, и утром шелестят
    прохожие на важные бумаги,
    в ответ не понимая ни аза.
    Когда-нибудь нам будет шестьдесят,
    чем дети занимаются в тумане,
    и белый снег, особенно в глаза.
    Где далека любимая близка,
    но кажется и здесь уже искал.

    Я незачем, но почему-то есть.
    И в колокол звоню по телефону:
    несите сыра и вина!
    В четвертый перепутали подъезд,
    не голуби, но почему - не помню,
    и с настоящим прошлая верна.
    Кому пора и за окном черно.
    На утро не осталось ничего.

    _^_




    * * *
                  М.

    Одиночеством, ливнем, салатом из пастернака.
    Гром не гремел, или совсем оглох.
    Знали число "пи" до двадцать восьмого знака.
    Даже больше, но тоже не помогло.

    Чада твои, кухонный чад, исчадья -
    всей землей к небесам запишемся на прием.
    Для того и сердце без подписи, но с печатью,
    что опять как маленькие ревём.

    Нам, насекаемым, правильно, насекомым -
    быстрая смерть на острие стрижа.
    И заливает закат соком своим свекольным
    как горячей водой с третьего этажа.

    То ли небо вослед за нами, как побирушка,
    то ли нам до него не дожить никак.
    Там у плиты, у окна, и стрижи над тобою кружат,
    так и стоишь и держишь огонь в руках.

    _^_




    * * *

    Стрекозы спят и где они теперь,
    пока гроза над нами закипала.
    Сидели пить, но поджидали Павла,
    и нечем было прошлое терпеть.

    Пятнадцать лет и десять по рогам,
    но к ночи отпустили на поруки.
    Нам разум дал скорее ноги в руки,
    а вместо сердца били в барабан.

    Соскучившись лежать из-под земли
    на белый свет в окне его сторожки,
    чуть отцвели последние старушки,
    мы вняли и восстали и пришли.

    Кому по мать-и-мачехе трояк,
    тот сторожем на кладбище служивый,
    покуда эти думали, что живы,
    не ведали и ведать не творят.

    А мы сидели пить вокруг стола
    и не были, но тоже показались.
    Неслышных слов владетель и сказалец,
    в какую рань нам замертво вставать?

    Но Павел возвращается с вином
    и по дороге наломал сирени.
    Стрекозы спят, и бог его серийный
    по небу ходит ходуном.

    _^_



© Константин Рупасов, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Модная одежда бренда Quiksilver в интернете.
ОБЪЯВЛЕНИЯ
Словесность